Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

друг с другом и их общее отличие от столь многих американских женщин заключалось в том, что все они охотно и свободно существовали в мужском мире – свою индивидуальность они проявляли через мужчин, а не в противостоянии им. Каждая из них в равной мере могла стать хорошей куртизанкой или хорошей женой не в силу обстоятельств рождения, а в силу более важного обстоятельства: найдет она своего мужчину или нет.

Розмари нравилось обедать в этой приятной компании, тем более что та состояла всего из семи человек – для хорошей компании в самый раз. Вероятно, и для них тот факт, что она была новичком в их мире, играл роль катализатора, проявлявшего что-то из их давних взаимоотношений. Когда обед закончился, официант проводил Розмари в темную утробу, существующую во всех французских ресторанах, где она в тусклом оранжевом свете лампы нашла нужный номер и позвонила в компанию «Франко-американ филмз». Да, безусловно, у них есть копия «Папиной дочки», в настоящий момент она находится в прокате, но через неделю они с удовольствием предоставят ей пленку, нужно лишь приехать на улицу Сент-Анж, 341, и спросить мистера Краудера.

Телефонная полубудка находилась рядом с гардеробом, и, опуская трубку на рычаг, Розмари услышала по другую сторону вешалки, не далее чем в пяти футах от себя, приглушенные голоса:

– Так ты любишь меня?

– О, ты еще сомневаешься!

Розмари узнала голос Николь и, замешкавшись в дверях, услышала, как Дик сказал:

– Я ужасно хочу тебя, давай прямо сейчас вернемся в отель.

У Николь вырвался короткий сдавленный вздох. В первые секунды смысл этих слов не дошел до Розмари, но интонация была слишком красноречива. Эта глубокая чувственность дрожью отозвалась в ней самой.

– Хочу тебя.

– Я буду в отеле в четыре.

Голоса стали удаляться; Розмари стояла, затаив дыхание. Поначалу услышанное удивило ее – она видела, как легко и непринужденно они общаются на людях, и представляла себе их отношения более прохладными. Но потом ее захлестнула мощная волна неизведанного ранее чувства. Она еще не понимала, приятно оно ей или отвратительно, но точно знала, что глубоко потрясена. Возвращаясь в зал, она чувствовала себя очень одинокой и одновременно растроганной, страстное восклицание Николь «О, ты еще сомневаешься!» эхом отзывалось у нее в душе. Особое настроение сцены, свидетельницей которой она невольно стала, ей самой было еще неведомо, но каким бы далеким оно ни было, нутром она почувствовала, что в нем нет ничего дурного – она не испытала ни грана той брезгливости, какую испытывала на съемках, участвуя в любовных сценах.

Хотя к ней самой все это отношения не имело, она уже не могла не ощущать себя участницей событий и, делая покупки в магазинах вместе с Николь, вероятно, даже больше, чем та, думала о предстоящем свидании. Теперь она по-другому смотрела на Николь, оценивая ее привлекательность. Конечно же, та была самой привлекательной женщиной, какую когда-либо знала Розмари, – невзирая на ее твердость, некоторые привычки, склонности и какое-то еще неуловимое свойство характера, которое Розмари, поразмыслив над ним с материнской, буржуазной точки зрения, приписала отношению Николь к деньгам. Розмари тратила деньги, которые заработала сама, она и находилась-то здесь, в Европе, потому, что в тот январский день, простуженная, с высокой температурой, шесть раз ныряла в холодную воду, пока ее мать не положила этому конец.

С помощью Николь Розмари выбрала два платья, две шляпы, четыре пары туфель и сама за все заплатила. Николь делала покупки по длинному, двухстраничному списку, добавляя к нему кое-что из выставленного в витринах. Приглядев что-нибудь, самой ей ненужное, она покупала это в подарок друзьям. Так были приобретены разноцветные бусы, надувные пляжные подушки, искусственные цветы, мед, раскладная кровать для гостей, сумки, шарфы, попугайчики-неразлучники, мебель для кукольного домика и три ярда какой-то новомодной ткани креветочного цвета. А еще дюжина купальных костюмов, резиновый крокодил, дорожные шахматы из слоновой кости с золотой инкрустацией, льняные носовые платки для Эйба и два замшевых жакета от Гермеса – цвета зимородкова крыла и цвета купины неопалимой. Она делала покупки отнюдь не как дорогая куртизанка, покупающая белье и драгоценности в качестве профессиональных аксессуаров и средства страховки, совсем по-другому. Николь являла собой продукт напряженного труда и изобретательности множества людей. Ради нее железнодорожные составы начинали свой путь в Чикаго и пересекали подбрюшье континента до Калифорнии; дымили трубы фабрик, производящих жевательную резинку, и приводные ремни заставляли все быстрее работать станки на заводах; ради нее рабочие замешивали в чанах зубную пасту и выпаривали зубной эликсир в медных цистернах, девушки-работницы в августе споро консервировали помидоры, а накануне Рождественского сочельника сбивались с ног в магазинах розничной торговли «Файв энд тенз», индейцы-полукровки изнывали от тяжкого труда на бразильских кофейных плантациях, а у витающих в облаках изобретателей силой отбирали патентные права на новые тракторы… Это были лишь немногие из тех, кто платил Николь свою десятину, и вся система в целом вертелась и грохотала, мчась вперед и отбрасывая на эти ее оптовые закупки лихорадочный отблеск, напоминающий вспышки пламени, отражающиеся в лице пожарного, который стоит на пути стремительно распространяющегося огня. Тая в себе собственную обреченность, Николь служила иллюстрацией очень простых истин, но иллюстрацией столь безупречной, что во всем этом было даже некое изящество, и с некоторых пор Розмари пыталась ей подражать.

Было уже почти четыре. Стоя посреди магазина с попугайчиком-неразлучником на плече, Николь, как это случалось с ней нечасто, пустилась в рассуждения:

– Что было бы, если бы вы в тот день не стали нырять в холодную воду? Я иногда задумываюсь над такими вещами. Как раз накануне войны, незадолго до того, как умерла моя мать, мы оказались в Берлине. Мне было тринадцать. Моя сестра собиралась на придворный бал, в ее бальной книжечке значились три принца крови – все это было устроено благодаря протекции некоего камергера. За полчаса до отъезда у нее поднялась температура и появилась боль в боку. Врач сказал, что это аппендицит и нужна операция. Но у мамы были свои планы, и Бейби поехала на бал и танцевала там до двух часов ночи с привязанным под вечерним платьем пузырем льда. Ее прооперировали в семь утра.

Выходило, что жестким быть хорошо; все приятные люди относились к самим себе жестко. Но уже минуло четыре, и Розмари неотступно преследовал образ Дика, ждущего Николь в отеле. Она должна ехать, она не должна заставлять его ждать. «Почему вы не едете?» – мысленно вопрошала она, и вдруг ей в голову пришло: «Если не хотите, давайте