Пушкин в жизни - Викентий Викентьевич Вересаев

Конюшенную церковь на отпевание Пушкина и как от него сторонились.

П.И. Бартенев. – Рус. Арх., 1888, т. II, с. 297.

Я стояла близ гроба, в группе дам, между которыми находилась Ел. Мих. Хитрово. Заливаясь слезами, выражая свое сожаление о кончине Пушкина, она шепнула мне сквозь слезы, кивнув головою на стоявших у гроба официантов, во фраках, с пучками разноцветных лент на плечах:

– Посмотрите, пожалуйста, на этих людей: какая бесчувственность! Хоть бы слезинку проронили! – Потом она тронула одного из них за локоть. – Что же ты, милый, не плачешь? Разве тебе не жаль твоего барина?

Официант обернулся и отвечал невозмутимо:

– Никак нет-с… Мы, значит, от гробовщика, по наряду!

А.М. Каратыгина-Колосова. Воспоминания. – Рус. Стар., 1880, т. 28, с. 572.

Между прочими подробностями о смерти и отпевании Пушкина А.И. Тургенев сообщил (тригорским соседкам Пушкина), что уважение к памяти поэта в громадных толпах народа, бывших на его отпевании в Конюшенной церкви, было до того велико, что все полы сюртука Пушкина были разорваны в лоскутки и он оказался лежащим чуть не в куртке; бакенбарды его и волосы на голове были тщательно обрезаны его поклонницами.

М.И. Семевский. К биографии Пушкина. – Рус. Вестн., 1869, нояб., с. 92.

Отпевание тела его происходило в церкви Спаса в Конюшенной 1-го февраля в 11 часов утра… Перед церквью, для отдания последнего долга любимому писателю, стеклись во множестве люди всякого звания. Трогательно было видеть вынос гроба из церкви: И.А. Крылов, В.А. Жуковский, кн. П.А. Вяземский и другие литераторы и друзья покойного несли гроб.

М.А. Коркунов. Письмо к издателю Моск. Вед. СПб., 4 февр. 1837 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. VIII, с. 83.

Прах Пушкина принял последнее целование родных и друзей. В.А. Жуковский обнял бездыханное тело его и долго держал его безмолвно на груди своей.

П.В. Анненков. Материалы, с. 422.

Современники-свидетели передавали нам, что во время отпевания обширная площадь перед церковью представляла собою сплошной ковер из человеческих голов, и что когда тело совсем выносили из церкви, то шествие на минуту запнулось; на пути лежал кто-то большого роста, в рыданиях. Его попросили встать и посторониться. Это был кн. П.А. Вяземский.

П.И. Бартенев. – Рус. Арх., 1879, т. I, с. 397.

Похороны г. Пушкина отличались особенною пышностью и в то же время были необычайно трогательны. Присутствовали главы всех иностранных миссий, за исключением графа Дерама (английского посла) и кн. Суццо (греческого посла) – по болезни, барона Геккерена, который не был приглашен, и г. Либермана (прусского посла), отклонившего приглашение вследствие того, что ему сказали, что названный писатель подозревался в либерализме в юности, бывшей, действительно, весьма бурною, как молодость многих гениев, подобных ему.

Бар. К.А. Лютцероде в донесении саксонскому правительству 8 февр. 1837 г. – П.Е. Щеголев. Дуэль, с. 375.

Долг чести повелевает мне не скрыть от вас того, что общественное мнение высказалось при кончине г. Пушкина с большей силой, чем предполагали. Но необходимо выяснить, что это мнение принадлежит не высшему классу, который понимал, что в таких роковых событиях мой сын по справедливости не заслуживает ни малейшего упрека. Чувства, о которых я говорю, принадлежат лицам из третьего сословия, если так можно назвать в России класс, промежуточный между настоящей аристократией и высшими должностными лицами, с одной стороны, и народной массой, совершенно чуждой событию, о котором она и судить не может, – с другой. Сословие это состоит из литераторов, артистов, чиновников низшего разряда, национальных коммерсантов высшего полета и т. д.

Бар. Л. Геккерен-старший – Бар. Верстолку, 14 февр. 1837 г. – Там же, с. 299.

(1 февр.) Похороны Пушкина. Это были действительно народные похороны. Все, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, – все стекалось к церкви, где отпевали поэта. Это происходило в Конюшенной. Площадь была усеяна экипажами и публикою, но среди последней – ни одного тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Весь дипломатический корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах или с билетом. На всех лицах лежала печаль, по крайней мере наружная. Я прощался с Пушкиным: «И был странен тихий мир его чела». Впрочем, лицо уже значительно изменилось: его успело коснуться разрушение. Мы вышли из церкви с Кукольником.

– Утешительно по крайней мере, что мы все-таки подвинулись вперед, – сказал он, указывая на толпу, пришедшую поклониться праху одного из лучших своих сынов.

Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исакиевском соборе – так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю свое прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юношеству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.

А.В. Никитенко. Записки и дневник, т. I, с. 284.

Граф Фикельмон явился на похороны в звездах; были Барант и другие. Но из наших ни Орлов, ни Киселев не показались. Знать стала навещать умиравшего поэта, только прослышав об участливом внимании царя.

А.О. Россет по записи П.И. Бартенева. – Рус. Арх., 1882, т. I, с. 248.

В университете положительно не обнаружилось тогда ни малейшего волнения, и если бы Уваров не дал накануне знать, что он посетит аудитории в самый день похорон, то едва ли пошло бы много студентов на Конюшенную площадь. Граф Уваров нашел в университете одних казенных студентов. Вообще же впечатление кончины Пушкина на студентов было незначительное.

Кн. П.П. Вяземский. Соч., с. 560.

Многие студенты сговорились вместе идти на похороны Пушкина, но не знали, откуда будут похороны, – все полагали, что из Адмиралтейской церкви. Оказалось, отпевание было в Конюшенной церкви. Толпами мы бросились сперва к Адмиралтейской, а потом к Конюшенной площади, но здесь трудно было протолкаться через полицию, и только некоторые счастливцы получили доступ в церковь. Я оставался с другими на площади. На вопрос проходящего, кого хоронят, жандарм ничего не ответил, будочник – что не может знать, а квартальный надзиратель – что камер-юнкера Пушкина. Долго ждали мы окончания церковной службы; наконец на паперти стали появляться лица в полной мундирной форме; военных было немного, но большое число придворных (вероятно, по случаю того же камер-юнкерства); в черных фраках были только лакеи, следовавшие перед гробом, красным с золотом позументом; регалий и воспоминаний из жизни поэта никаких. Гроб вынесен был на улицу посреди пестрой толпы мундиров и салопов, что мало соответствовало тому чувству, которое в этот момент наполняло наши юношеские души. Притом все это мелькнуло перед