Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

А я как будто окаменела, как будто уже речь шла не обо мне, я даже не знала, как реагировать на это.

Они сердечно, очень сердечно со мной попрощались.

— Я надеюсь, вы скоро поправитесь и все у вас будет хорошо.

Они оба, стоя у порога, мило улыбались и даже помахали мне рукой.

На дворе моросил мелкий противный холодный дождик. Домой я вернулась, когда предупредили — будет буря, а у меня уже буря бушевала внутри, я уже не плакала, а, задыхаясь, рыдала. Вернулись из школы дети. Скоро вернулся Кирилл.

— Ну, что сказал доктор?

— Все то же, госпиталь. А что хорошего у тебя?

Джин начал перечислять все наши проблемы по пальцам, загибая их. Нину надо в первую очередь поместить в госпиталь, для этого надо найти крепкого «чермена», кто жертвует в госпиталь большие деньги, протолкнуть «билль» через сенат — написать письмо Эчисону или президенту, заявил Джин.

Дебет с кредитом

Кирилл ушел рано утром на какую-то временную работу. Володюшка остался сегодня дома, был слегка нездоров. А когда я ему продиктовала, что нам нужно на неделю и сколько это будет стоить, он решил, что я преувеличиваю и взялся сам составлять наш бюджет. Пыхтел, кряхтел, целый день комбинировал, считал, считал и безнадежно развел руками:

— Не хватает нам, мама, столько, сколько папа получает в месяц.

— Ну что ж, убедился? — улыбнулась я.

— Что же мы будем делать? — задумался он. — Вот что, мама, вы нам к празднику ничего не покупайте, и мы как-нибудь обойдемся.

Родные вы мои, да разве этим спасешь наше положение? Я знала, сколько такая жертва стоила для них. И как-то, вернувшись из школы, Ляля мне сказала:

— Знаешь, мама, девочки в школе заметили мне, что я ношу вещи не по росту, которые меня старят. Мамочка, — старалась она успокоить меня, — я не хочу дорогие, как у Барбары, я только хочу простенькие и по мне.

И я вспомнила, как в Мексике я искала ей платье и все, что мне показывали в магазине, мне казалось не такое хорошее, как я бы хотела купить для нее, и даже одна продавщица сказала:

— Для какой принцессы вы ищете платье?

— Для самой лучшей, какую я знаю, для моей дочери.

Все это ранило, глубоко и больно.

Я была в положении туберкулезной больной, когда ни о какой работе даже думать не могла. Кирилл носился с одной случайной копеечной работы на другую. Мы находились под судом и, по существу, на нелегальном еще положении.

До сих пор никакого просвета. Ляле нужно дать возможность заняться рисованием, а для нас даже купить ей кусок холста проблема. Учителя верят в ее талант и тоже считают, что она должна как можно больше заниматься рисованием. В школе учитель обращается к ученикам:

— Дети, посмотрите на работу Виктории. Я верю, что, если она будет работать над собой, — обратился он к Кириллу, — из нее выйдет незаурядный художник, большой художник.

— Это слишком большая похвала, слышать ее от вас очень лестно, но вы немного преувеличиваете, — ответил Кирилл.

— Нет, нет, — заявил снова учитель, — поверьте моему тридцатилетнему опыту, я не преувеличиваю, а вижу и знаю, но ей надо работать, работать, у нее огромный талант.

— Мне только и осталось поблагодарить его, — ответил Кирилл.

Откуда достать средства, кроме «Арт-стьюдентс-лиг», мы ничего лучше предоставить ей сейчас не можем. У кого просить помощи? Я ненавижу это унизительное слово «просить». В Советском Союзе это было бы просто разрешимо. Она поступила бы в Художественную академию, и я глубоко уверена, что из нее вышел бы, учитель прав, незаурядный художник. А здесь?

Милая, наивная Раней уверяет, что в Америке бывают чудеса и чудом может найтись человек, который поможет материально.

Даже Володенька, и тот понял:

— Здесь, мама, стать доктором такому, как я, просто невозможно. Откуда у папы 10 тысяч найдутся? Мне, мама, очень жаль, я всю жизнь мечтал об этом.

Новый день, и каждый день приносит новые разочарования. Так тяжело, что иногда кажется, что силы могут покинуть, и тогда… К черту, я даже не хочу думать, что тогда. Кирилл смущается, молчит, как будто он в чем-то виноват. Плохо ест, плохо спит. Уже просто согнулся, мне так жалко его.

В пятницу Кирилл встретил Вредена: «Передайте Нине Ивановне, пусть кончает рукопись, мы отдадим перевести ее нашему лучшему переводчику в Америке Мире Гинзбург. Вы понимаете, я сразу бы ее устроил, Нина Ивановна спокойно ее дописала бы, но я не могу этого сделать сейчас. Но как только ваш процесс закончится, немедленно принесите мне рукопись, и я всегда рад помочь. Вы ведь теперь знаете, что такое судебный процесс в Америке?»

К нашему глубокому сожалению, теперь мы уже кое-что знали.

Вреден сообщил также, что видел недавно приехавших из Мексики Марину Львовну и Василия Васильевича, они нам кланялись. Жалко, что мы с ними не смогли встретиться. Я их очень люблю, особенно я люблю Василия Васильевича. Встречи с ними доставляли мне колоссальное удовольствие и останутся в моей памяти, как светлые дни. Но, честно говоря, мне было бы очень тяжело встретиться с ними сейчас.

Я знаю, что нужно дописать, но за это время так много пришлось пережить, что я как после пожара, что-то угасло внутри, и я не могу больше раздуть угольки из пепла. Короче, пустота и тупое безразличие к моему «литературному творчеству», если можно так высокопарно выразиться.

Будни

До сих пор никакого просвета, уже начало 1952 года. Февраль, усталость, жизнь тянется, как темная липкая патока, приставшая к ногам. До сих пор еще висим в воздухе, и может быть, это было бы не так важно, если бы это не мешало хоть как-нибудь, хоть минимально наладить нашу жизнь. И сейчас я думаю и с горечью вспоминаю, какие же мы были честные и наивные, как дети. Оказывается, для того чтобы совершить такой поступок, надо было быть готовым предать, продать свою родину. Тащить с собой чемодан документов или писать, писать клеветнические статьи по заказу, а наша горькая правда их совсем не волновала. И конечно, прав был тот журналист, который кричал нам: «Сенсацию! Сенсацию! Чемодан документов, как у Гузенко, у него и дом, и ферма уже есть». А у нас не было ничегошеньки, и при одной только мысли, что нужно плевать на свою страну, вспоминая мою родину, мне было настолько больно за нее и за тех, кто погиб за нее, что мне казалось, мне стыдно было бы жить потом на свете.

Растут дети, растут их потребности. Их надо одеть, обуть, дать им возможность получить хорошее образование. Вике надо во что бы то ни стало дать возможность заниматься рисованием, а для нас даже купить ей кусок холста проблема. Экономить надо на всем, и от этого я безумно устала. «Экономьте» стало ходовой фразой. Ничего, абсолютно ничего, о чем я мечтала и что я хотела бы дать детям сейчас, я не могу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});