Восходящая тень - Роберт Джордан

Фэйли что-то сердито буркнула. «Чтоб ты сам себя за ноги подвесил», — удалось расслышать Перрину.

Он улыбнулся, глядя с высоты седла на ее макушку:

— Стоило бы, но не придется. Ты ведь обещала станцевать для меня эту са’сару…

Фэйли залилась краской.

— А этот танец похож на тиганзу? Я имею в виду, что иначе не имеет смысла…

— Ах ты, дурья башка! — Фэйли метнула на него яростный взгляд. — Мужчины бросали свои сердца и состояния к ногам женщин, танцевавших са’сару! Если бы матушка только заподозрила, что я умею…

Фэйли осеклась, будто сказала слишком много, и вскинула голову, глядя прямо перед собой. Она покраснела от ушей до выреза платья.

— Коли так, тебе незачем танцевать, — спокойно сказал Перрин. — Мое сердце, так же как и состояние — уж какое есть, — давно у твоих ног. Фэйли сбилась с шага, тихонько рассмеялась и прижалась щекой к его ноге.

— Уж больно ты умен, — промурлыкала она. — В один прекрасный день я все же станцую, чтобы взыграла кровь в твоих жилах.

— Она и так кипит, — сказал Перрин, и девушка снова тихонько рассмеялась, а потом просунула руку под стремя и подтянула ногу юноши к себе.

Но как ни занимал его мысли образ танцующей Фэйли — он представлял себе нечто похожее на танец Туата’ан, но более зажигательное, — боль в боку скоро его вытеснила. Каждый шаг Ходока отдавался невыносимой мукой. Но держался он прямо — так казалось менее больно, к тому же пребывание у Странствующего Народа изрядно всех приободрило, и он не хотел сбивать этот настрой. Даже тяжелораненые, вчера падавшие на гривы своих лошадей, сегодня старались держаться молодцом. Бан, Даниил и прочие вышагивали, высоко подняв головы. Уж во всяком случае он, Перрин, первым не расклеится.

Вил принялся насвистывать «Возвращение от Тарвинского Ущелья». Трое или четверо подхватили мелодию, а через несколько тактов звонким, глубоким голосом вступил Бан:

Там ждет меня родимый домИ славная девчонка,Ее глаза горят огнем,Она смеется звонко.Так ножка девичья стройна,А губки словно мед,Всего дороже мне она,Мое сокровище — она,Она, что дома ждет.

Второй куплет подхватили многие, и наконец запели все, даже Айвон. И Фэйли. Все, кроме Перрина, — он с детства только и слышал, что ему медведь на ухо наступил, да и поет он, что басовитая лягушка квакает. Некоторые даже зашагали в такт мелодии.

В Ущелье Тарвинском на бойС троллоков дикою ордойЯ вышел не робея.Меня ужасный МурддраалМогильным холодом объял,Но знал всегда, везде я,Что встретит милая мояМеня горячим поцелуемИ мы вдвоем, она и я,Что снова мы, она и я,Под яблоней станцуем.

Перрин покачал головой. Позавчера готовы были разбежаться и попрятаться кто куда, а сегодня поют. Поют песню о битве, которая произошла так давно, что, кроме этой песни, в Двуречье не осталось о ней никаких воспоминаний. Может быть, эти деревенские парни становились воинами? Что ж, им придется быть воинами, во всяком случае до тех пор, пока он не закроет Путевые Врата.

Местность становилась все более обжитой, фермы встречались чаще, и наконец отряд вышел на утрамбованную дорогу, тянувшуюся между полями, обнесенными низкими каменными оградами. Все фермы были покинуты. Здешний народ не цеплялся за насиженные места.

Они вышли к Старому Тракту, ведущему на север от Белой Реки, Манетерендрелле, через Дивен Райд к Эмондову Лугу… Вскоре начали попадаться стада овец — непривычно большие. Не иначе как отары дюжины семей собирались вместе, причем вместо одного мальчугана с хворостиной их сторожили группы человек по десять — многие взрослые, и все с луками.

Завидя горланящий отряд, вооруженные луками пастухи провожали его недоуменными взглядами.

Завидев Эмондов Луг, Перрин не знал, что и думать о произошедших в родной деревне переменах. Похоже, его спутников это зрелище тоже смутило, во всяком случае песня скоро стихла. Ближайшие к деревне изгороди, кусты и деревья исчезли, как и дома, стоявшие прежде на отшибе, у опушки. Теперь и сама опушка отодвинулась от края деревни шагов на пятьсот — расстояние, на которое бьет двуреченский длинный лук. Стук топоров указывал на то, что лес продолжали вырубать, расширяя открытое пространство.

Деревня была опоясана рядами заостренных кольев, вбитых под углом в землю. В частоколе имелся только один проход, куда и вела дорога. А за частоколом на равном расстоянии друг от друга были расставлены часовые. Некоторые из них облачились в старые, проржавевшие панцири или кожаные куртки с нашитыми на них железными бляхами. Кое на ком были древние, с вмятинами от ударов шлемы. Вооружено это воинство было охотничьими рогатинами, с какими ходят на кабанов, откопанными на чердаках прадедовскими алебардами, а то и насаженными на шесты косами. На соломенных крышах сидели дозорные — мужчины и мальчишки с луками. Завидя приближающийся отряд, они подняли крик.

За частоколом возле прохода Перрин увидел странное приспособление — не то лук, не то рогатку из брусьев, бревен и толстого крученого каната. Подле нее громоздилась куча камней с человеческую голову и больше. Приметив, что он удивленно сдвинул брови, Айвон пояснил:

— Это катапульта. Пока изготовлено всего шесть. Мы с Томасом только объяснили, как они устроены, а смастерили их ваши плотники. А эти колья помогут сдержать натиск троллоков или Белоплащников. — Голос его звучал невозмутимо, словно он говорил о погоде.

— Я же сказала, что твоя деревня готова обороняться своими силами, — промолвила Фэйли с такой гордостью, словно речь шла о ее родной деревне. — Земля здесь мягкая, — размышляла вслух девушка, — а народ словно кремень. Почти как в Салдэйе. Недаром Морейн говорила, что манетеренская кровь по-прежнему сильна в этих краях.

Перрин лишь головой покачал.

Утоптанные, пыльные деревенские улочки были запружены народом — впору и городу, а проходы между домами забиты подводами и фургонами. Из распахнутых окон и дверей выглядывали люди. Толпа раздалась, давая дорогу шедшим впереди Айвону, Гаулу и Девам. По пути следования отряда слышался гул голосов:

— Перрин! Смотрите, это Перрин Златоокий!

— Перрин Златоокий!

— Перрин Златоокий!

Перрину стало не по себе. Ну к чему все это? Ведь они знают его с самого детства. Вот, например, Нейса Айеллин с лошадиной физиономией; она, помнится, задала ему отменную трепку, когда он десятилетним мальчишкой по наущению Мэта стащил у нее кусок пирога с крыжовником. Тут же и розовощекая, большеглазая Силия Коул — первая девушка, которую он поцеловал, и Пэл Айдар со своей лысиной и неизменной трубочкой, учивший Перрина ловить руками форель, и рослая Дейз Конгар собственной персоной, со своим муженьком — подкаблучником Витом. А уж когда старый Кенн Буйе, посадив себе на плечо какого-то мальчугана, принялся что-то возбужденно ему втолковывать, указывая на Перрина, он, Перрин, застонал. Не иначе как они все с ума посходили. Люди облепили отряд Перрина со всех сторон, улицы полнились гомоном. Из-под ног с кудахтаньем выскакивали куры, в хлевах, перекрывая голоса людей, мычали телята и визжали свиньи. Черно-белые коровы, овцы и гуси, запрудив лужайку, пощипывали на ней травку. А в центре лужайки на высоченном шесте лениво колыхался белый, с красной каймой и красным же изображением волчьей головы, стяг. Перрин глянул на Фэйли, но та лишь покачала головой — она была удивлена не меньше его.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});