Маркс и Энгельс - Галина Серебрякова

Энгельс так и не дожил до увядания.

В мае, когда Энгельсу стало хуже, он уразумел, чем болен. Отлично знавший медицину, он понял, как ни хитрили с ним врачи, что его ждет. С обостренным вниманием изучал он на себе симптомы страшного недуга. Несильные боли пугали своей зловещей новизной. Никогда он таких не испытывал ранее. Энгельс быстро худел. Щеки его казались серыми, как туман. Тело стало очень легким, чувствительным к прикосновению воздуха, к холоду и теплу. Точно защитный слой кожи исшелушился и отпал.

«Неужели рак?» — спросил себя Энгельс и перечел все, что было написано об этом палаче, вспомнил людей, погибших от злокачественных опухолей.

«Что ж, — думал Энгельс, — надо уметь испить горькую чашу до дна, как пьют родное доброе рейнландское вино. Никто на земле не избавлен от испытания смертью. Ленхен сказала бы: двум смертям не бывать, одной не миновать».

Помня, что жаль не мертвых, а живых, Энгельс ничем не выдал себя перед друзьями, оставив им успокоительную надежду, что не знает, чем заболел. Он с редким смирением выполнял все назначения доктора Фрейбергера, добросовестно глотал порошки, пил настои и сносил различные втирания. Его никогда не оставляли одного дома и утомляли заботой и тревожными расспросами.

Тусси, Луиза, Вера Засулич и другие сменялись на дежурстве в доме на Риджентс-парк-род, № 41. Однажды пришла и предложила Энгельсу почитать ему вслух жена Степняка Фанни Марковна. Она совсем недавно научилась говорить по-английски, Энгельс предпочел для разговора с нею русский язык.

— Вот видите, сидя на этом кресле, Маркс писал «Капитал», — сказал ей хозяин дома, показывая на простое деревянное креслице, стоявшее у стены, как священная реликвия. Рядом стояло еще одно, громоздкое.

— А в этом кресле Мавр скончался, — Энгельс приподнял парусиновый чехол и дотронулся до полосатой обивки глубокого сиденья и спинки. — Фетишизм, не правда ли? И все же я всегда преисполнен благоговения, когда смотрю на этот предмет, который надолго пережил моего гениального друга. — Затем Энгельс, кутаясь в теплый халат, ослабевшими, восковыми, с вспухшими синими прожилками руками открыл ящик секретера и достал пачки писем, фотографии и карикатуры на Маркса. Фанни Марковна поняла, что все мысли Энгельса сосредоточены на том, кого он любил в жизни превыше всего. Все лучшее жило в этом чувстве, даже какая-то отцовская гордость и преклонение.

Стемнело, и Энгельс зажег керосиновую лампу под зеленым козырьком. Жена Степняка, едва сдерживая слезы, смотрела на обострившиеся, незнакомые черты человека, которого когда-то видела румяным, моложавым, олицетворявшим цветущее здоровье. Ее успокаивали только прежняя живость Энгельса, его интерес ко всем событиям, происходящим в мире. На смену жене Степняка пришла Вера Засулич. Для нее часы, проведенные подле Энгельса, были самыми важными и дорогими во всей жизни.

Превозмогая нарастающую слабость, в часы, когда боли меньше его терзали, Энгельс читал и готовил к изданию полное собрание сочинений Маркса и своих трудов. Он вел переписку об этом с соратниками немцами. Ему хотелось также опубликовать сборник ранних статей друга, печатавшихся более полустолетия тому назад.

Но силы его быстро таяли. В последний раз поехал он в сопровождении преданных ему врача Фрейбергера и его жены Луизы в Истборн, к морю. С большим трудом, тяжело опираясь на трость, отправился Энгельс на прогулку, которую совершал раньше, не раз посещая это селение в течение 30 с лишним лет. Энгельс в последние месяцы жизни с еще большей ясностью чувствовал возле себя Маркса.

В Истборн приезжали все, кого особенно нежно любил умирающий. Лаура Лафарг, с трудом превозмогая отчаяние, старалась ничем не показать, что Энгельс обречен, а он, также ради ее покоя, притворялся убежденным в скором выздоровлении. Тусси собрала всю свою волю, чтобы улыбаться, шутить, строить планы на будущее, лишь бы Энгельс не узнал истины. Подчас она начинала и сама надеяться на благополучный исход. Но разрушения, наносимые опухолью, множились. У Энгельса пропал вовсе голос, он не мог есть и глотал только жидкую пищу. Его ожидала смерть от голода. Почти недвижимого, его перевезли из Истборна в Лондон.

Ночь с 25 на 26 июля прошла тяжело. Мучили боли. Энгельс попросил сиделку дать ему бумаги и перо. Она принесла небольшую больничную подставку, приспособленную для письма в постели.

Энгельс с трудом дописывал свои последние распоряжения. Указав еще раз, чтобы никто не посмел востребовать денег, отданных им в разное время своим друзьям и дочерям Маркса, позаботившись о должном вознаграждении врача, Энгельс вновь напомнил, как поступить с письмами своими и Маркса.

Не надеясь больше увидеть своих душеприказчиков, Энгельс велел сиделке Аде Пирс пригласить кухарку Николе и попросил обеих женщин засвидетельствовать свою последнюю волю.

За несколько дней до смерти Энгельса младшая дочь Маркса вернулась из хмурого промышленного Ноттингема, где выступала перед рабочими, агитируя за независимую рабочую партию. В толще народной растворялось ее горе.

Тусси пришла к Энгельсу, чтобы рассказать ему об итогах своей поездки. Энгельс улыбнулся ставшими очень большими и по-прежнему яркими серыми глазами и жестом подозвал к себе Тусси. Говорить он больше не мог и взял аспидную доску с ночного столика. Вооружившись грифелем, он начал быстро писать вопрос за вопросом. Очень скоро Энгельс достиг того, чего хотел. Тусси оживилась и начала рассказывать ему обо всем, что видела и слышала. Энгельс как бы забыл о болезни. Он стремился вникнуть в каждую деталь того, что узнавал, и своеобразная беседа долго не прекращалась.

Мудрец Тао считал вторым условием счастья иметь верного друга. Энгельс обрел его в Марксе, как и Маркс в Энгельсе. Были ли в истории людей подобные примеры? Тусси мысленно перебирала героев греческой мифологии. Пилад, в годину горя верный друг злосчастного сына царя Агамемнона, Ореста, убившего мать за измену отцу… Нет, Дамон и Финтий! Вот безупречный образец дружбы равных. Два уроженца Сиракуз, не терпящие насилия, гордые, знатные пифагорейцы. Финтий был схвачен деспотом Дионисием II, заподозрившим его в покушении на его жизнь, и приговорен к смерти. Дамон, знавший, что его друг жаждет проститься с семьей и уладить дела, предложил себя в заложники. Финтия отпустили домой на строго отсчитанное время. Оно, однако, миновало, а он не вернулся в указанный срок. Дамона отвели на площадь, и палач уже поднял секиру, когда, задыхаясь от бега, к плахе примчался осужденный. Народ потребовал прощения смертнику, и Дионисий II не только помиловал его, но и попросил столь верных друг другу людей стать его друзьями. Финтий и Дамон отказались. «Дружба — дар богов», — считали древние.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});