История религии (Том 2) - Александр Мень

Смерть они определили человеку,

Жизнь в своих руках удержали.

Ты же, Гильгамеш, насыщай свой желудок,

Днем и ночью будешь ты весел,

Праздник справляй ежедневно,

Днем и ночью играй и пляши ты!

Гляди, как дитя твою руку держит,

Своими объятиями радуй супругу

Только в этом дело человека!209

Эти слова удивительно напоминают египетскую "Песнь арфиста", в них - символ веры бездумного гедонизма, который привлекал многих людей в прошлом и настоящем. Но для Гильгамеша увещанья Сидури - пустой звук. Он даже не удостаивает ее ответом и лишь настойчиво требует указать путь к Утнапишти.

И вот герой переправляется через Океан, по которому не проходил никто из смертных. После двухнедельного странствия он встречается наконец со старцем и открывает ему свое сердце: мысль об умершем друге не дает ему покоя: Так же, как он, и я не лягу ль,

Чтобы не встать во веки веков? Он рассказывает о всех преградах, которые преодолел, лишь бы добраться до человека, стяжавшего бессмертие.

Утнапишти уверяет Гильгамеша, что его жажда вечной жизни досталась ему от богов, сродником которых он является. Но так как он - не бог, то ему нужно примириться с неизбежным. Он утешает Гильгамеша почти теми же словами, какими сам герой ободрял когда-то своего друга. Он говорит о всеобщности разрушения и распада: Разве навеки мы строим дома?

Разве навеки мы ставим печати?

Разве навеки делятся братья?

Разве навеки ненависть в людях?

Разве навеки река несет полные воды?

Стрекозой навсегда ль обернется личинка?..

Спящий и мертвый друг с другом схожи

Не смерти ли образ они являют?..210 Этот мрачный панегирик смерти еще больше погружает Гильгамеша в уныние. Он спрашивает Утнапишти, каким путем он, единственный из людей, достиг бессмертия. Старец рассказывает ему о том, как он спасся во время великого потопа и как боги даровали ему вечную жизнь. Таким образом, его судьба - случайное исключение.

В конце беседы Утнапишти предлагает Гильгамешу подвергнуться испытанию. Он должен победить сон в течение шести дней и семи ночей, и тогда, быть может, он сможет победить в себе силу смерти. Но Гильгамешу это испытание не под силу: сраженный сном, он засыпает как мертвый.

Разбитый и разочарованный, собирается богатырь в обратный путь. Но Утнапишти сжалился над ним и поведал о подводном растении, которое хотя и не дает бессмертия, но делает человека всегда молодым. Не медля ни минуты, Гильгамеш бросился в водоем и через него попал в Океан, на дне которого росла трава юности.

Торжеству его не было конца, когда он поднялся с растением в руках. Он мечтал о том, что даст вкусить от травы юности всему своему народу. Но увы, и здесь он потерпел поражение: коварная змея, учуяв запах травы, проглотила ее, когда Гильгамеш беззаботно купался...

Так кончились попытки человека обрести бессмертие. Приближаясь к стенам родного Урука, Гильгамеш пытается утешить себя тем, что его трудами воздвигнуты могучие городские стены из обожженного кирпича, что его дела будут говорить о нем потомству.

x x x

Но уже переписчики поэмы хорошо понимали, что это жалкое утешение. Они могли легко убедиться в том, что крепкие стены ненадолго переживают своих строителей. Поэтому один из писцов добавил к эпосу часть другой древней песни о Гильгамеше. В этой песне рассказывается о том, что Энкиду пал жертвой неосторожности. Посланный в Преисподнюю по поручению Гильгамеша, он не выполнил его наставлений и остался в царстве мертвых навсегда. Богатырь вымаливает у бога Эа позволения увидеть хотя бы тень Энкиду, чтобы узнать правду о тайне смерти, познать сокровенный Закон Земли.

Появившийся из бездны, "как ветер", дух Энкиду долго не хочет открывать Гильгамешу суровый Закон Земли211. - Скажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой,

Закон Земли, что ты видел, скажи мне!

- Не скажу я, друг мой, не скажу я, друг мой,

Если бы Закон Земли, что я видел, сказал я

Сидеть бы тебе и плакать! - Пусть я буду сидеть и плакать, - отвечает Гильгамеш. Он во что бы то ни стало хочет проникнуть в тайну. И тень начинает печальную повесть о жизни призраков в царстве Преисподней. Тело мое, которого ты касался, веселил свое сердце,

Червь его пожирает, полно оно праха. Безотрадно существование умерших. Особенно тяжко тем, кто не был оплакан, кто не погребен согласно обычаю. Жертвы живых - это пища мертвых. Поэтому нужно совершать все обряды, чтобы хоть как-нибудь облегчить загробную участь близких.

Мысль о тщете всех человеческих дел никогда не оставляла философов и поэтов Сеннаара. Она нашла яркое воплощение в "Беседе господина и раба", написанной примерно столетие спустя после Гильгамеша212.

В этом диалоге царит дух релятивизма, доходящего до желчной циничности. Нет ничего прочного и ценного. Все двойственно и обманчиво. Господин мечтает о царских милостях, о женской ласке, о пирах, об охоте; его настроения переменчивы: то он хочет поднять восстание, то желает гордым молчанием ответить на обвинения врага, то подумывает о необходимости жертв и служения на благо людей. Раб послушно поддакивает и расписывает все радости, которые ждут его. Но стоит господину хоть немного поколебаться, как он говорит противоположное тому, что говорил минуту назад. Оказывается, все мечты господина ничего не стоят: Царское благоволение непостоянно, женская любовь - ловушка, безумие - надеяться на успех восстания, и глупо рассчитывать на благодарность людей. Нет особого смысла и в благочестии: ведь человек не в состоянии заставить бога служить себе "подобно собаке". И добро, и зло мимолетны. "Поднимись на холмы разрушенных городов, - говорит раб, пройдись по развалинам древности и посмотри на черепа людей, живших раньше и после: кто из них был владыкой зла и кто из них был владыкой добра? - Что же теперь хорошо? - печально спрашивает господин.

- Сломать мою шею и твою и кинуть в реку - это хорошо, - отвечает раб. Таков был итог великой древней культуры, которая, несмотря на все свои технические завоевания, не могла примириться ни с жизнью, ни со смертью и пришла к глубокому неисцелимому пессимизму.

И тем более ярко на этом сумрачном фоне выделяются первые просветы в мир Божественного Откровения. Еще в шумерской повести о страдальце мы видели пробуждающуюся жажду Бога, живую молитву, не похожую на магию заклятий.

Эти молитвы все чаще и чаще появляются в Аккадский период. Как бы ни именовался Бог, к которому простирал руки человек: Энлиль, Шамаш или Син, это бы Бог истинный.

"Милосердный, милостивый Отец, в руках которого жизнь всей земли, начертано на одной табличке из Ура, - Владыка, Божество Твое как далекое небо, как широкое море... Твое слово вызывает к бытию правду и справедливость, а люди начинают говорить истину".

В другом гимне, обращенном к Солнцу, мы читаем: "Несчастный громогласно взывает к Тебе, слабый, угнетенный, нищий молятся Тебе... идущий по степным дорогам, равно как и блуждающий мертвец, и скитающийся дух покойника... Все они молятся Тебе, и Ты не отвергаешь молящихся"213.

Через эту личную религиозность находил человек выход из царства демонов и законов, колдунов и царей, разрушения и смерти, бессмыслицы и отчаяния. Но в целом Месопотамия, подобно Египту, оказалась не в состоянии преодолеть бремя старого язычества. Проблески единобожия так и остались здесь только проблесками.

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава 7

187. Быт, 10, 11.

188. Самоназвание шумеров было "народ черноголовых". Библейское "Шинеар" есть гебраизированное "Шумер". Историю открытия шумеров см.: M. Bielicki. Zapomniany swiat sumerow. Warszawa, 1966, s. 22; Zamarowsky. An Anfang war Sumer. Leipzig, S. 62.

189. С. Крамер. История начинается в Шумере. M., 1965, с. 92.

190. См.: 1. Klima. Gesellschaft und Kultur des alten Mesopotamien, 1964, S. 30.

191. Достоверность предания подтверждена раскопками. См.: Л. Вулли. Ур Халдеев. M., 1961, с. 19 Это наводнение многие исследователи отождествляли с потопом, описанным в Библии. См. ниже гл. XXIII.

192. Гильгамеш и Агга, 19, 24. - ХДВ., с. 266.

193. См. С. Крамер. Цит. соч., с. 122. "Хранителем и стражем" Me был бог-созидатель Энки (M. Bielicki. Zapomniany swiat sumerow, 1966, s. 196).

194. M. Bielicki. Op. cit., s. 316.

195. С. Крамер. Цит. соч., с. 250.

196. Там же, с. 130.

197. Там же, с. 139.

198. ХДВ, с. 177. Надпись Урукагины, пер. В. Струве.

199. Там же, с. 180.

200. и. Струве. Государство Лагаш в XXV-XXIV вв. до н. э. M., 1961, с. 31.

201. См.: В. Струве. Основные вехи войны Урукагины и Лугальзаггиси. ВДИ, Э 4, с. 9

202. Б. Тураев. История древнего Востока, Т. I, с. 81. Пер. автора.

203. См.: И. Дьяконов. Общественный и государственный строй древнего Двуречья. M., 1959, с. 206

204. См.: И. Дьяконов. Цит. соч., с. 235

205. Th. Caster. The Oldest Stories in the World, 1959, p. 85.

206. Idem, p. 71.

207. Гильгамеш, 2, с. 21. Пер. И. Дьяконова.

208. Там же, 2, с. 22.

209. Там же, 10, с. 64.

210. Там же, 10, с. 71.

211. Там же, 12, с. 85.

212. См.: "Религия и общество". Л., 1926, с. 41 и ХДВ, с. 277. Перевод В. Струве.

213. Б. Тураев. История древнего Востока, т. I, с. 137-138. Пер. автора.