16 Охотники 1. Погоня за жужелицей - Лариса Бортникова

— Хорошо. Да. Я согласна! — Она зажмурилась, обрушила утюг на полотенце и принялась яростно по нему возить, стесняясь поднять глаза на расплывшегося в довольной улыбке Генри Джи Баркера по прозвищу Красавчик.

Божью Коровку Алев нашла на самом дне глубокого кармана уже позже. Уже когда американец ушел, пообещав ждать в девять возле «Скорби прачки». Алев перекладывала туда-сюда белье, поплевывала задумчиво на остывший утюг и глупо хихикала. Ну а когда спохватилась бежать на рынок, так было уже поздно: старая кухарка уехала в Харбие к родне вместе с чаршафом. «Вот утка бестолковая… Ладно, успею еще до вечера… или даже завтра схожу», — захотелось на секундочку узнать, что скажет на это Божья Коровка, но тут же передумалось, потому что в дверях появилась мадам Капуста с новым ворохом неглаженого белья.

Глава пятая

О мужских непростых играх, а также о том, что девушкам в эти игры ввязываться следует с оглядкой

Константинополь, конец октября — начало ноября 1919 года

В третий раз безрезультатно обследовав все закоулки Капалы Чарши, не без ухмылки обнаружив, что при виде него местные продавцы начинают поспешно закрывать свои лавчонки, а лоточники разбегаются потревоженными клопами, Баркер наконец-таки признался себе, что практически зашел в тупик. Красавчик, человек ко многому привычный, понимал, что найти иголку в стоге сена — дело непростое, но чтобы меняла вот так почти бесследно испарился? Невероятно! Люди очень быстро, сами того не замечая, обрастают знакомыми и приятелями. Даже если кто-то нелюдим и болезненно осторожен, ему не избежать случайных встреч и любопытных взглядов. И будь ты хоть тысячу раз «невидимкой», найдется кто-то внимательный, кто запомнит твое лицо и случайное слово, которое ты обронил, проходя мимо. Особенно памятливы извозчики, цирюльники и лакеи. Ты можешь об этом не догадываться, но брадобрей, имени которого ты так и не удосужился спросить, помнит имя и адрес твоей подружки. Потому что когда-то дождливым вечером, когда ты брился и одеколонился перед свиданием, ты занимал у него зонт, а возвращала его она с мальчишкой-посыльным — любителем почесать языком. Это случилось тысячу лет назад, ты давно уже про это забыл, но цирюльник отлично помнит. О! Он, кстати, знает и то, что той ночью вы с ней ссорились так громко, что консьерж — он же родной дядя посыльного — никак не мог заснуть… и что ты орал на весь подъезд «убью, жадная стерва… убью». Поэтому не стоит удивляться, что однажды именно брадобрей сдаст тебя копам, наткнувшись в разделе «Криминальная хроника. Убийства» на ее имя.

В общем, всякий человек за свою жизнь столько наследил, что для профессионала, вроде Красавчика, обнаружить беглеца не составит труда. Но случаются сюрпризы — маленький стамбульский меняла оказался как раз из таких.

Все, что за три дня удалось Красавчику выжать из местных, — у мальчишки где-то в Константинополе осталась подружка… или сестра. Чистильщик обуви, которому Баркер вчера отсыпал приличную горсть монет, толком так и не сумел пояснить. Он пощупал тетрадный листок, на котором Баркер набросал восстановленный по памяти портрет ушлого поганца, поцокал языком, а потом пихнул кончик прутика в банку с ваксой и пририсовал в верхнем углу человечка из палочек и кружочков. Кружочек-голову чистильщик украсил длинными стружками кудрей, а поверх средней палочки намалевал юбку-треугольник. «Mom? Sister? Wife? Friend?» На каждую подсказку чистильщик радостно скалился и кивал. «Где? Где она?» — десять американских долларов, которыми Красавчик помахал перед носом «информатора», произвели магическое действие. Чистильщик немедля вскочил, смахнул свои щетки, бархотки и баночки в деревянный ящичек, туго обвязанный ременной «сбруей», деловито подтянул штаны, неуловимым движением кинул ящик за спину и дернул со всех ног в темный пассаж, оглядываясь и призывно сигнализируя Красавчику руками, глазами, носом и даже подбородком.

«Здесь топ-топ систер-френд… Каждый утро топ-топ», — прошамкал чистильщик, когда они, обогнув будку рыночного цирюльника, уткнулись в потрескавшуюся витрину пустой лавки. «Стой… Растолкуй по-человечески. Приходит она сюда, что ли?» — «Топ-топ! Топ-топ!» Чистильщик неожиданно ловко для своего возраста подпрыгнул, выхватил из пальцев Баркера купюру и нырнул под большой ковер, висящий поперек прохода. Когда Баркер, чертыхаясь, поднял угол ковра, чистильщика уже нигде не было. «Сперва масоны, потом оборотни, теперь джинны… тьфу. Ну ладно. И то хлеб. Постережем — подождем «сестрицу-подружку», а дождемся — поймаем и пощекочем на предмет, куда это запропастился наш милый «братец-дружок».

Артуру о «сестричке» Красавчик ни словом не обмолвился. К чему? Англичанин ему безусловно нравился, однако симпатия — одно, доверие — совсем другое. В бескорыстие сэра Ходули верилось так же мало, как в существование райских гурий. Для чего-то он, Баркер, Ходуле был надобен. Однако сейчас голову этим Красавчик забивать не желал. В чужом месте полезно иметь хоть одного знакомого, даже если этот знакомый — англичанин с апломбом обнищавшего плантатора и заносчивостью индейского вождя. Опять же, вдруг и вправду подсобит Ходуля пристроить эту востроносенькую мисс (Генри невольно улыбнулся) к себе в комиссариат.

***

Кое-как втиснувшись в неглубокую стенную нишу возле цирюльни, Генри приготовился ждать. Тетрадный листок с карандашной физиономией пропавшего менялы, тот самый, что вчера показывал чистильщику, Генри вчера же и уничтожил — теперь он был ни к чему. Баркер отлично помнил портрет по памяти. Сделанный из укрытия (скорее всего именно отсюда — из этой самой ниши) отвратительным портретистом набросок вряд ли мог считаться шедевром. Встреть Баркер «портретиста» — накостылял бы по шее, так чтобы тот в жизни больше не брался за кисти и карандаш. Бездарей Красавчик не терпел. Но шедевр или нет — другой вопрос. А вот черты лица менялы были прорисованы с тщанием. Совсем еще щенок — едва ли старше Малыша Стиви, вихрастый, с густыми бровями, с упрямым лбом… Масонский портретист не удержался (бездарям, как известно, чужда лаконичность) и дополнил портрет кое-какими деталями. Нарисованный меняла стоял вполоборота и таращился на табличку с надписью. Надпись на рисунке не читалась — мазила обозначил ее одним небрежным штрихом. Зато похожая на ветку жимолости глубокая трещина на косяке двери, а также тень от оконца с резным наличником художнику определенно удались. Баркер тщательно огляделся — вот она, искомая трещина. А вот (Баркер задрал голову к потолку) и резное окошко.

Минуты шли за минутами, складывались в часы. Баркер изрядно утомился и со скуки разглядывал через полуоткрытую дверь внутренности цирюльни. Лысый, пузатый, словно только что проглотивший арбуз, турецкий бей великодушно позволял мальчику-подмастерью удобрять свое пухлое лицо мыльной пеной и что-то выговаривал цирюльнику. Цирюльник же — из себя весь какой-то кривой, сучковатый и ширококостный, как будто вместо скелета в него вставили деревце, — вовсе не подобострастно, а очень даже яростно наскакивал на клиента. Держал он, между прочим, в одной руке острую бритву, а в другой — еще одну острую бритву. С такой увлеченностью мужчины любой национальности могут спорить лишь о двух вещах: о спорте и о политике. Чтобы об этом догадаться, не нужно быть полиглотом. А вот соображай Красавчик по-турецки, разобрал бы, что Арбуз грозится немедленно (вот только закончит бриться) упечь куафюра в кутузку. Куафюр, впрочем, выглядел ничуть не напуганным, а наоборот, хозяином положения. Потому что хозяин положения всегда тот, у кого в руках опасная бритва, как ни крути.

— Вас, националистов, надо пересажать. А лучше на столбах вешать! Вместе с песьим вашим выродком — Мустафой-Кемалем! Кого он из себя мнит? Кого? — не обращая внимания на «пляску с бритвами» сердился Арбуз, не шевеля, однако, головой. — Песий выродок… Мятежник. Хочет он власти — пусть ее… Получит пулю в лоб или петлю на шею. Вот только других к чему за собой тащить? Амбиции у них! Ишь. Газеты еле-еле по слогам разбирать научились, и все уже в политику норовят. Вот здесь аккуратнее выбрей, в прошлый раз целый клок оставил. И у ноздрей постриги — не забудь. Политиканы… Султан им, видишь ли, не угодил. Визирь не устраивает. Законы не те! Были бы умнее, сидели бы — не высовывались.

— Ва-а‑айбе! Вайбе! Позоришь сам себя, папу своего, дедушку своего позоришь, Альпер-бей! Какой ты после таких слов мужчина? Поди и купи себе юбку и корсет… Нет. Я сам сейчас пойду и куплю тебе юбку. И корсет. И панталоны… Голову повыше. Еще немного. Да. Так хорошо. — Цирюльник подскочил к толстяку и принялся соскребать с жирного подбородка щетину, ловко работая обоими лезвиями и стряхивая серую пену в тазик.

Лезвия летали над горлом и лицом толстяка так быстро, что видны были лишь редкие металлические отблески да по оштукатуренной стене метались веселые «зайчики».