Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным - Василий Песков

Вы думаете, Смирнов и Кукленков сидят за решеткой и горько «сожалеют о содеянном»? Нет. Смирнов и Кукленков набивают сейчас патроны и наводят справки, почему сайгачатина на рынке? Бумага же, где хорошо описано их преступление, вернулась в инспекцию «Главохоты» со стандартной пометкой. Прокурор не захотел возиться – «мал состав преступления». А ведь это не редкий случай. Это обычное дело механизированных разбойников в астраханских и ставропольских степях…

Недавно мне с глазу на глаз довелось говорить с одним прокурором. Он близко к сердцу принял мои слова.

– Понимаю, голубчик. Сам охотник – все понимаю. Но ведь что сделаешь? Нет такого закона, чтоб браконьера под микитки… Вот если козу у тебя со двора, тогда да. А так – нет закона. Природа, она как бы ничья…

И в самом деле, нет закона, нет управы на тунеядцев с ружьями. На Украине, в Эстонии, в Молдавии приняты законы об охране природы. Похвальные законы. Но ведь и там в графе «Об ответственности» все те же «две сотенных». Смирновых и кукленковых разве испугаешь таким законом? Нужны строгие меры. Надо привлекать к уголовной ответственности хищников или штрафовать так, чтобы не захотелось разбойничать. Ведь сберегли же такою мерой лосей…

Закон об охране природы готовятся принять и другие наши республики. Когда будут принимать, кроме всех прочих пунктов, нельзя забыть строгий раздел: «Об ответственности». Обязательно не забыть, потому что Смирнов и Кукленков продолжают готовить патроны…

Фото автора. 9 октября 1960 г.

На Усманке, бобровой речке

Каждую осень с тихой лесной станции под Воронежем уходят вагоны, груженные деревянными клетками. Нет сейчас в Российской республике лесной области, где бы не жили бобры, родившиеся на болотистой речке Усманке под Воронежем.

Было время, когда бобров почти полностью истребили. В первые же годы Советской власти уцелевшие от истребления звери на Усманке были взяты под строгую охрану. Пойму реки и окрестные леса объявили заповедником. Близ станции Графская была создана опытная ферма по изучению биологии, повадок и образа жизни бобров.

Под покровительством человека бобры быстро размножились. И уже много лет подряд специальные ловцы отправляются к бобровым домикам ловить зверей и готовить их к дальним путешествиям.

Воронежские бобры дали потомство на многих речках Белоруссии, Карелии, Сибири, в Чехословакии, Польше, Германии. В Российской республике сейчас насчитывают около пятнадцати тысяч бобров.

В 1961 году планируются первые за много лет отлов и отстрел ценных зверей. Пока же бобров ловят только для расселения. Недавно семьдесят бобров с Усманки были отправлены в Тюменскую область и двадцать – в Вологодскую.

На этом снимке вы видите не взрослых бобров. Это потомство, оставшееся в заповеднике.

Бобры живут семействами. Отлавливают все семейство. Стариков отправляют путешествовать, а малышей, чтобы не погибли, оставляют на ферме на воспитание.

Бобрята тяжело переносят неволю. За ними ухаживают, как за детьми. Тут нужны и рожок с молоком, и свежая подстилка, и ежедневное купание, и, если хотите, ласковый характер воспитателя.

Воспитывает бобрят работница фермы Маша Перова. Этот снимок сделан на берегу Усманки в вечерние часы купания. Для воспитателей занятие это хлопотное, но бобры – дети воды. Нет ничего приятнее для малышей поплескаться в «железном озере».

Фото автора. 23 октября 1960 г.

Заповедными тропами

Осенняя песня

Если в октябре придется вам ехать из Москвы в Воронеж и если поезд случайно остановится где-нибудь за Усманью, вы услышите волшебную песню осеннего леса.

Но скорый поезд идет без лесных остановок. Пассажиры протирают глаза после ночи, любуются желтыми листьями, прилипшими к стеклам. Почти никто не знает, что происходит в осеннем лесу, всего в десяти шагах от бегущих вагонов.

* * *

Пропели вторые петухи. Пьем холодное молоко. Осматриваемся, не забыто ли что-нибудь. Бинокль, фотоаппараты, кнут, плащ… Егерь тушит свет, снимает с горелки ламповое стекло. Обжигаясь, заворачивает его в газету. На мой вопросительный взгляд улыбается: «Увидишь».

Лошадь уже запряжена. Садимся на упругое, колючее сено. Туман. Гаснет последний огонек в окне. Лесная избушка сливается с темнотой.

Каким чудом угадывает лошадь дорогу? Черные стволы сосен обступают справа, слева, сзади, воскрешают минуты, пережитые в детстве, когда слушались сказки.

Изредка понукая лошадь, молчим, не в силах побороть дремоту. Давняя сказка проходит перед глазами, с тишиной, с тяжелым стуком капель по листьям, с хватающим за сердце криком ночной птицы.

Телега идет неслышно. Осень до краев засыпала колею сыроватыми мягкими листьями. Едем, как по перине. Только кое-где в глухих кварталах колеса начинают неистово прыгать – кабаны изрыли дорогу. Звери, носившие в старину название – вепри, находятся где-то рядом, возможно, слышат стук наших колес.

«Ву-ву-ву-у-у!..»

– Сова, – говорит егерь и хлопает кнутом лошадь. Мы ждем не этого звука…

Наконец егерь отыскивает в темноте мою руку:

– Слышите?

– «У-о-го-о!..»

От этого звука у древнего охотника вздрагивали, наверное, мускулы, и он прикладывал стрелу к тетиве. Шли века. Лук заменили пороховые ружья, потом появились винтовки с оптическим прицелом… Олени уже не бродят несчетными стадами. Долгое время человек был беспощадным. Потом оглянулся человек, задумался и опустил ружье…

– Сколько оленей в заповеднике? – спрашиваю егеря.

– Восемьсот голов…

Зверей приходится теперь считать и беречь. Беречь хотя бы для того, чтобы слышать вот этот звук, заставляющий много веков бешено колотиться сердце охотника.

– «У-о-го-о!..»

Это большой, сильный олень ищет в осеннем лесу противника, зовет сразиться. Есть ли ему соперник?

– «У-о-го-о!..»

Есть! Еще один, еще… Мы оказались в центре лесной переклички. К засохшей груше привязываем лошадь и, стараясь не потерять друг друга в посветлевшем тумане, почти ощупью идем на зов.

Поляна в сыроватом, истоптанном копытами лесу. Запах мускуса и опавших листьев. Ни одна ветка не должна хрустнуть под ногой. Обезумевший от возбуждения олень может и не услышать, но осторожная самка уйдет, а за ней уйдет и…

– Смотри, смотри!.. – щиплет за руку егерь.

В сорока шагах роет копытом землю олень. Вот он закинул кверху ветвистую ношу на голове, напряг покрытую седыми космами шею:

– «У-о-го-о!..»

Противник отзывается, но медлит. В ярости олень уже который раз бросается на куст бересклета.

Фонтаном летит из-под рогов земля. На бересклете нет уже мелких веток, но олень все разбегается и бьет воображаемого недруга… Из осинника появляются два безмолвных молодых самца. «Старик» в ярости бросается, но молодые трусливо показывают «зеркало». Олень возвращается к бересклету.

Олень с любопытством глядел на странных «соперников».

В пору осенних свадеб олень не ест. Только воду пополам с грязью да случайные грибы находили в желудках убитых самцов. С первыми заморозками идет олень на поляну своей первой любви и тут, вытаптывая землю, зовет соперников.

Затрещали сучья. Враги наконец встретились… Нет, об этих минутах нельзя писать без восторга. В книгах и на полотнах многие видели эту картину: склонены, с раздутыми ноздрями головы, нацеленные вперед рога. Сухой треск. Еще. Два великана расходятся, грозятся, пугают друг друга. Опять сухие удары рогов… Три самки тут же невозмутимо пощипывают траву. С сожалением гляжу на бесполезный фотоаппарат – темно…

Схватку не выдержал пришелец. При новой изготовке он вдруг раздумал нападать, поднял голову, прислушался. Наблюдавшая битву сойка уронила из клюва желудь и подняла отчаянный крик. Самки тотчас же шмыгнули в лес. За ними, ломая ветки, пошел и покровитель. Его противник постоял на поляне еще минуту, показал нам бородатую седую шею и царственную голову и, не переставая трубить, скрылся в осиннике.

Пока мы разыскивали лошадь, егерь рассказывал, сколько раз находил окровавленные, пронзенные рогами туши не успевших увернуться противников.

– А бывает, сплетутся рогами и погибают оба от жажды и голода… Ну как, понравилась схватка?

Я кивнул головой, но показал на фотоаппарат.

– До девяти будут реветь, а потом пойдут к реке. Попробуем подстеречь на просеке.

Егерь поставил меня за куст, а сам стал за сосну. Я достал объектив, а он развернул газету и поднес к губам ламповое стекло:

– «У-о-го-о!..»

Киваю головой: «Великолепно!» С трех сторон сразу приняли вызов. Но мы умолкли, ждем, когда туман чуть-чуть рассеется. Я поминутно достаю экспонометр, измеряю свет. Наконец стрелка подошла к нужной цифре. Егерь берет стекло и надувает щеки…