Все оттенки черного - Вадим Панов

— Я бы не хотел, чтобы информация об этом преступлении стала известна Великим Домам, — спокойно произнес Сантьяга.

Жест доброй воли. Четвертая Догма Покорности крепко-накрепко запрещала масанам самовольничать в Тайном Городе. За ее нарушение Великие Дома могли требовать смерти десяти вампиров.

— Что известно о преступнике? — осведомился Лазарь.

— Это женщина.

— И все?

— И все. — В глазах Сантьяги переливался черный огонь. — Сколько времени вам нужно, чтобы отыскать убийцу?

Лазарь вскинул подбородок:

— Десять ночей.

— Неделя, — покачал головой нав. — После этого мы оповестим о преступлении Великие Дома и будем искать преступника сами.

Десять жизней на кону.

— Начиная с завтрашней ночи, — голос Лазаря снова охрип. — Сегодня уже слишком поздно начинать поиски.

Сантьяга помолчал, затем пожал плечами:

— Согласен.

Через семь ночей беспощадные гарки начнут искать виноватого сами, а Великие Дома будут требовать плату за беспокойство. За нарушение четвертой Догмы Покорности.

Десять жизней.

Лазарь прибавил газу, и «Харлей» еще быстрее полетел по пустынному Ленинградскому проспекту. Встречный поток воздуха трепал длинные белые волосы вампира.

«Кто же ты, преступник? Мятежник из Саббат, решивший уколоть самолюбие Великих Домов, а заодно подгадить братьям из Камарилла? В этом случае он уже вполне мог покинуть город, и тогда десять жизней будут потеряны. — Красные зрачки Гангрела сузились. — Нет. Вряд ли. Жертву высушили на безлюдном озере, тело бросили в воду, это не выходка Саббат. Они бы оставили труп на самом видном месте».

Стоящий у обочины патрульный перехватчик лениво сверкнул мигалкой, мол, вижу, что нарушаешь, но догонять байкера не поехал: кому может помешать одинокий мотоциклист в ночном городе?

«Кто-то из своих?»

Кровь животных может поддержать жизнедеятельность на нормальном уровне, но организм масанов предназначен для другого. Он должен быть на грани, он должен хоть иногда взрываться кровью разумных, желательно — челов, иначе тебя ждет Жажда.

«Надо проверить тех, у кого давно не было контрактов».

Жажда крутит тебя изнутри, зловещим холодом выжигает твою плоть хуже, чем Солнце, вводит в Безумие, когда уже не важны Догмы и отступает инстинкт самосохранения. Когда желание высушить пеленой застилает все.

Вообще-то Темный Двор сквозь пальцы смотрел на поведение вампиров за пределами города, требуя от них лишь соблюдать разумную осторожность и не привлекать внимания челов. Поэтому, если кто-то из масанов, постоянно обретающихся в Тайном Городе, чувствовал приближение Жажды, он на время перебирался в тихую Европу, или, еще лучше, в вечно пылающие междоусобицами Африку и Южную Америку, или в какой-нибудь из азиатских мегаполисов, где человская жизнь не стоит и ломаного гроша, и там удовлетворял свои инстинкты. Раньше ездили в Трансильванию — близко, да и захолустье страшное, теперь же, когда к твоим услугам реактивные лайнеры, можно было путешествовать по всему миру. Поверить, что кто-то из своих дошел до такого состояния, что Жажда ввергла его в Безумие, было сложно.

Оставался еще один вариант: кто-то из глубинки.

Одинокий масан, не знающий, что происходит в мире. Вампир, случайно попавший в город и по незнанию нарушивший проклятую четвертую Догму.

«И мне придется его убить».

Лазарь остановил «Харлей» на набережной и подошел к парапету. Скоро, очень скоро взойдет солнце, заливая смертельными лучами серые городские скалы. А пока епископ Гангрел молча смотрел на еще черные воды Москвы-реки.

«Да, скорее всего так оно и есть: убийство совершил не знающий о Догмах бедолага. Или несчастный, не сумевший справиться с Жаждой».

За свою долгую жизнь Лазарю не раз доводилось высушивать масанов. Один раз — воспоминание об этом вызывало в нем чувство стыда — из-за Жажды, скрутившей его в пустыне. Все остальные жертвы были мятежниками. Гангрел не зря носил титул епископа — боевого вождя клана. Многие последователи Саббат и отступники Камарилла познали его ярость. Но Лазарь не получал от этого удовольствия. Кровь вампира была намного сильнее крови всех остальных разумных, открывала более широкие возможности в магии, но при этом оставляла неизгладимый след в душе. Горький след. Масаны не были пищей, они были братьями.

Темные воды реки напомнили Лазарю глаза комиссара.

«Будь ты проклят, Сантьяга, чтоб тебя скрутила Жажда! — Гангрел плюнул в воду. — Ты же знаешь, как трудно убить своего!»

Комиссар знал, прекрасно знал…

* * *

…Высокое кресло председателя Трибунала Крови, белая мантия — он всегда любил белый цвет, — черные глаза, искрящиеся подлинным весельем.

«Как вы сказали? „Кладовые братской любви“? Ха-ха-ха, Ортега, у вас, оказывается, есть время для шуток? До конца недели мы должны наполовину снизить поголовье мятежников в этом районе. Нас ждет Париж!»

Лазарь отогнал воспоминания.

«Значит, в городе действует презревший догмы вампир? Хорошо, Сантьяга, я высушу его для тебя, но взамен… — Красные губы епископа Гангрела растянулись в усмешке. — Взамен я заберу кровь чела. В последнее время было слишком мало контрактов, и я знаю того, кто стоит на грани Жажды. Это будет плата, Сантьяга, и тебе придется с этим смириться».

Он редко позволял себе нарушать Догмы, очень редко. Только в тех случаях, когда тяжесть власти Темного Двора слишком сильно давила на него. Когда требовалась разрядка от тоски, бывающей порой сильнее Жажды.

Жестокость в обмен на жестокость. Безнаказанная жестокость — ведь это преступление можно спокойно списать на неизвестного, но уже обреченного масана. Величайшая подлость! Превосходно! Весы качнулись, принеся равновесие в душу Лазаря, он вскочил на «Харлей» и повернул ключ зажигания. Двигатель взревел.

Скоро, очень скоро взойдет проклятое солнце.

Константин

Теперь его «Мерседес» сопровождала машина охраны. Куприянов не хотел этого, но аргументов против непоколебимого в своей уверенности Маминова он не нашел и был вынужден смириться с тем, что до окончательного расследования всех обстоятельств гибели Леночки будет окружен плотным кольцом телохранителей.

Константин вошел в холл и остановился. Электрический свет был выключен, и в помещении царил таинственный, завораживающий полумрак, создаваемый огнем многочисленных свечей. Их пламя отражалось в большом зеркале рядом с дверью, выхватывало деревянную лестницу, ведущую на второй этаж, создавало дорожку к нему. Все остальное терялось в тени.

— Удивлен?

«Звездочка!»

Куприянов улыбнулся, спрятал в карман четки, которые перебирал всю дорогу, чуть подумал и стянул пиджак.

— Сюрприз?

— Я подумала, что мы слишком давно не любили друг друга.

Голос Веры доносился с лестницы. Она пряталась в искусно созданной свечами тени, и Константин видел только неясный женский силуэт.

— Моя душа поет, Звездочка!

— Я так соскучилась по тебе, Кот!

Он подошел к лестнице, наступил на первую ступеньку. Женщина сделала шаг навстречу. Вышла из тени.

Куприянов замер.

— Действительно, сюрприз…

Выглядела Вера просто омерзительно. Короткие каштановые волосы взлохмачены, немилосердно залиты лаком, торчат во все стороны, испачканы красной краской. Брови нарисованы густо, словно гуталином. Красивые глаза — красивые, Константин еще помнил об этом — обведены нелепыми ярко-синими тенями, губная помада противного морковного цвета размазалась по лицу, превратив аккуратный рот в бесформенное пятно. На щеках — аляповатый, словно у матрешек, румянец.

Проститутка после групповухи с бомжами.

— Что-то не так?

Она была одета в старую — откуда она ее выкопала? — пижаму в дурацкую полоску да еще испачканную кофейным пятном. На ногах стоптанные домашние тапочки. Ногти обломаные, грязные, словно бы она только что закончила возиться со своими пальмами, а запах…

— Кот, почему ты молчишь? — В голосе Веры проскользнул испуг.

Теперь, когда она стояла совсем рядом, Куприянова окутал резкий запах давно немытого тела.

— Вера, — он откашлялся, — Вера, ты специально так нарядилась?

— Как?

Константин молча взял жену за руку, подвел к зеркалу, включил свет и вздрогнул от пронзительного крика, которым встретила свое отражение Вера.

— Не может быть!

Слезы хлынули из ее глаз, тушь, тени потекли сквозь румяна, окончательно превращая любимое (когда-то?) лицо в маску.

— Этого не может быть!

— Вера. — Константин попробовал мягко обнять жену, но почувствовал, что его движениям не хватает искренности. Он словно боялся испачкаться об эту старую пижаму, о краску с лица, о запах… — Вера, я уже спрашивал тебя об этом, но ты не ответила. Скажи, ты пьешь?

— Это все она! Она! Кот, помоги мне! — Вера жалобно смотрела в сочувственные, но не более, глаза мужа. Такими глазами можно посмотреть на бездомную собаку. И тут же забыть о ней. — Кот, она делает это со мной.