Второе полугодие - Юрий Ра

периодически будем вставлять другое. Не потащат же нас со сцены за одежду.

— Зинка может.

— Да и фиг с ним! Я согласна с Мишкой!

— Да ты с ним во всём согласна.

— Это что сейчас был за намёк, Арзамас?

— Без намёков. Вы ж с ним ходите, все знают.

— И что? — Долгополова прямо опешила, не улавливая логики.

— То, что ты во всём за него.

— Фигушки! Только тогда, когда он ерунду не порет. А вы что, зас…

— Гм-хм-мм. — У меня микрофон под рукой оказался, поэтому я старательно прокашлялся в него, заглушая Иркин полёт экспрессивной мысли. Всё-таки, девушка должна быть мягше, и в словах тоже. — Кто трусишка-зайка-серенький, тот в этом не участвует. Ведь нам еще экзамены за восьмой класс сдавать. Так что мы все или единогласно за моё предложение, или против. Только так.

«А я и не сомневался, что половина споров и дискуссий в коллективе, не только в нашем, происходят из чистой и незамутненной любви к спорам. Все были не просто согласны, а очень даже за предложенную авантюру. Но поспорить хотелось пацанам, чтоб ощутить вес своего слова, важность принятого именно ими решения. Чтоб не как на комсомольском собрании, где скопом и без раздумий: "Единогласно!" так что да, надо учитывать в своём общении с личным составом это стремление к свободе и желание побузить ради самого процесса.

— Валер, давай, ты больше не будешь приносить это убожество сюда.

— Это с чего такие заявочки⁈ Сам же сейчас видел, как нам мой маг помог! Корчага, не много на себя берешь?

— Я как бы намекаю тебе, Арзамас, что для сохранности этого чуда лучше его не приносить, не уносить, не дергать лишний раз… А поставить тут на постоянку. Кассеты же можно в кармане таскать. Вот и пусть твой магнитофон лежит рядом с усилителем. Кстати, он записывать может, или только выигрывает музон?

— Блин, так бы и говорил. Нормально пишет! Там знаешь какая головка пишущая! От первого класса!

— Не знаю, какая там головка и от чего. Но на нём можно писать минусовку и включать во время нашей игры.

— Минусовку? Это как?

— Фон какой-нибудь. Иногда полезно. Да хоть твою же партию в другой тональности и другом регистре. И будет у нас полифонический синтез.

— Хм! А ведь точняк! Может проканать, я подумаю. Только тогда нужно ритм держать, чтобы мы не убежали от записи.»

— Ну это уже к нам вопрос — насколько мы умеем играть.

— Скорее, к Чуге. Ритм он задаёт.

— А чего сразу Чуга! Я что, гоню вас и темп когда заваливал?

— Да нет, нормально всё у тебя! Ты вообще сердце нашей музыки.

— А то!

28 декабря 1981 г

«Дорогой дневник, совсем я про тебя забыл! С прошлой недели не подходил. Так и понятно же — конец календарного года, конец учебного полугодия, конец всего! На каток и то некогда сходить. А каток я полюбил, честно говоря. Скорость и одновременно безопасность, а может просто подростковая безоглядность, охватившая меня — отличная разрядка для мозгов. Притом, что внутренне я взрослый мужчина, как и любой мой одноклассник. Мы отвечаем за свои слова, за свои поступки и выбор. Типа. Так что разогнался, и летишь по льду, совершая виражи в попытке разминуться с другими катающимися гражданами. А граждане, они то успевают среагировать на мясную торпеду, то даже не замечают меня. Ну и третий вариант пару раз случился, слава КПСС, без фатальных последствий».

Кстати, такое наблюдение сделал: в этой эпохе практически нет раскачанных амбалов или раскормленных жиртрестов. А если в городе и есть пара-другая людей с проблемным обменом веществ, на каток они не ходят. Так что по закону сохранения импульса при столкновениях я не просто отлетаю от взрослых в случайном направлении, а неминуемо заставляю сделать тоже самое свою помеху. А потом беззлобная ругань мне вслед и обещание поймать и надрать уши. Ага, пойди поймай меня… Еще одно наблюдение, в данном случае филологическое — слово «Жердяй» здесь произносится через «Е» и означает длинного худого как жердь человека. А редких толстяков зовут «Жиртрест».

«Иринка, взятая с собой на вечерний каток в один из рабочих дней пыталась приспособиться к моей манере ледового отдыха, но быстро махнула рукой на своего спутника, то есть меня. А её поползновения в плане кататься под ручку, при этом держаться величественно и грациозно, были утоплены самым безжалостным образом.

— Ир, тебе гонять со мной по всему катку интересно?

— Нет конечно, я что дура!

— А мне неинтересно медленно и под ручку. Я тебя заставлял делать то, что ты не хочешь?

— Нет.

— Вот и ты меня не заставляй!

— Миш, погоди. А как же твой джентльменский долг, ты же должен меня защищать, ты мальчик.

— От кого защищать, Ирчик? Разуй глаза, на всём катке самый опасный тип — это я. Ношусь как угорелый, торчу от скорости, берегов не вижу. Скажешь, не так?

— Так. И раз ты сам это осознал, то…

— То я погнал! Через круг подъеду к тебе, спрошу, как ты. Поинтересуюсь самочувствием, спрошу про ноги, про сопли, про «пописать»…

— Дурак! Иди катайся, ребенок!

И я пошёл, вернее ввинтился в пространство тут, а вывинтился уже в сугробе на другой стороне катка. Надо было попросить отца подновить заточку коньков — на виражах они меня плоховато держат. То ли скорость высока, то ли ноги хлипковаты. А может и впрямь коньки затупились.»

Один раз всего за эту неделю вырвался на лёд, зато понял, как много упустил в жизни. Ролики — это хорошо, но скорость не та. И падать гораздо больнее на асфальте, чем на льду. Или дело просто в массе тела? Пожалуй, впервые с момента вселения