Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

И пока Наташа укладывала Оську спать, Макаров ходил по кухне и чесал в затылке, силясь вспомнить, что же случилось в этот день в истории русской поэзии? Он даже посмотрел на листок отрывного календаря и перевернул его, но и там ничего не было написано, кроме каких-то полезных советов.

Они чокнулись маленькими рюмками, и Наташа, только пригубив коньяк, опустила глаза и спросила – тихо, счастливо, затаенно:

– Саша, а какой сегодня день?

– Сегодня? Шестнадцатое, – уверенно ответил Александр Сергеевич.

– А месяц? – спросила Наташа, не поднимая глаз.

– Апреля… Шестнадцатое апреля.

– Шестнадцатое апреля, – повторила Наташа и подняла на мужа глаза, полные любви и нежности.

Все это что-то означало, но Макаров не мог понять что, точнее, он не мог вспомнить, что, где и в каком году случилось шестнадцатого апреля. На мгновение в глазах его жены возникла грусть, но Наташа отвернулась к лежащему на подоконнике старенькому магнитофону «Весна» и нажала на клавишу. Сквозь шипение из динамика донеслась негромкая, плавная музыка, мелодия, которой уже лет двадцать, а может, и больше.

О, мами… О, мами, мами, блю…О, мами блю… –

запел неведомый певец.

– Ах ты, чёрт! – воскликнул Макаров и в наказание хлопнул себя ладонью по лбу.

– Не надо чертыхаться, – попросила Наташа, нисколечко не обидевшись за то, что он забыл.

Макаров подошел к жене и протянул руку, приглашая на танец.

– Сколько? – спросил Макаров, медленно танцуя и прижимая к себе Наташу.

– Двадцать, – прошептала Наташа счастливо.

Как и Васька, Наташа обожала юбилеи, но все они касались только ее и Макарова: первое свидание, первый поцелуй, первый вечерний киносеанс вместе, первое ночное купание вдвоем…

Сегодня было двадцатилетие первого поцелуя, случившегося на школьном вечере во время танца именно под эту мелодию.

– Саша, как ты себя чувствуешь? – осторожно спросила Наташа, положив мужу голову на плечо.

– В каком смысле? – не понял Макаров.

Наташа подняла голову и встревоженно посмотрела в его глаза.

– Ты так много времени проводишь в туалете. Может быть, попринимать слабительное?

Макаров снисходительно улыбнулся и прижал жену к себе крепче, но тут же нахмурился, потому что вспомнил, что бросил пистолет прямо в воду, не завернув предварительно в целлофан.

Чуть погодя они уже были немножко пьяны, веселы и, расшумевшись, то и дело напоминали друг дружке, что Ося может проснуться.

– Ой, чуть не забыла! – воскликнула Наташа. – Васька принес свои стихи… Целую тетрадь!

– Как, Васька писал стихи? – потрясенно спросил Макаров.

– До восьмого класса, – ответила Наташа, становясь серьезной. – А когда услышал твои стихи – бросил. Вот. – Она протянула старую затрепанную ученическую тетрадь, и Макаров, откинувшись на спинку стула, стал перелистывать страницы, читая вслух заглавия.

– Та-ак, «К дню Советской армии»… «Американцы, вон из Вьетнама»… Знакомый репертуарчик. «Мама родная»… А это?! «Н. Н.»… «У тебя голубые глаза…» – прочитал Макаров первую строчку и, притворно-строго глядя на Наташу, спросил: – По-моему, в нашем классе была одна Н. Н.? Тем более с голубыми глазами… Постой-постой, а откуда Васька знает о нашем первом поцелуе?

– Подглядел, – прошептала Наташа, глядя на мужа влюбленно и испуганно.

– Ах он негодяй! Я его застрелю! – притворно и весело негодовал Александр Сергеевич. – Так, что он тут написал? – И Макаров стал читать, громко и с выражением, усилием воли подавляя в себе подступающие приступы хохота:

У тебя голубые глаза.У меня на носу веснушки.У тебя все ребята друзья.У меня ни одной подружки.У меня в моем сердце к тебеЕсть одно секретное чувство,У тебя в твоем сердце ко мнеНичего нет. Пусто.Но я верю – настанет день,И вечер, и ночь настанет.Ты поймешь, что я думаю о тебе.И нам вместе очень хорошо станет.

И все же Макаров не выдержал и разразился громким веселым хохотом, и Наташа, смеясь, подбежала к нему и зажала рот рукой, напоминая о том, что Ося спит, и одновременно часто и нежно целуя.

Наташа торопливо досушила феном волосы, подкрасила губы и – красивая, в шелковой ночной сорочке, надеваемой в такие вот праздничные семейные дни, вбежала в спальню. Макаров спал, лежа на боку, по-детски положив под щеку ладонь.

На Наташином лице возникла мгновенная печаль, но она не позволила этому чувству овладеть собой, улыбнулась, поправила одеяло на спящем муже, присела на край кровати и долго смотрела на него – ласково и нежно.

Макаров заворочался, и, испугавшись, что может разбудить его, Наташа выключила лампу и тихо легла рядом.

Макаров открыл глаза. Он не спал. Наташа громко вздохнула, полежала несколько минут и скоро заснула. Поняв это, Макаров осторожно поднялся и быстро пошел в туалет.

Приподняв одной рукой крышку бачка, Александр Сергеевич сунул другую руку в воду и вдруг почти вскрикнул от неожиданной боли, испуганно выдернул руку из бачка и увидел выступающую кровь на своем указательном пальце. Он сунул палец в рот, пососал ранку, сплюнул, снял крышку и положил на пол.

«Макаров» лежал в воде – дулом, словно ртом, кверху. Теперь Александр Сергеевич был аккуратнее: он спустил воду и только потом вытянул пистолет, взяв его двумя пальцами за ствол, и внимательно со всех сторон осмотрел. Ничего такого в нем не было, чем можно было порезаться или уколоться.

– Ты что, кусаешься? – пошутил Макаров и, не дожидаясь ответа, вытер его о пижаму на своей груди. Тут он увидел Наташин фен на краю ванны.

– Сейчас я тебя высушу, – сказал Макаров и, держа пистолет в одной руке, стал обдувать его со всех сторон теплой ласковой струей воздуха.

4

Утром следующего дня, когда Наташи не было дома (кажется, появился ученик, но к нему надо было ездить), Макаров и Ося сидели на полу в гостиной, и каждый занимался своим делом: Ося собирал пирамидку, а Макаров – предварительно разобранный пистолет. Гостиная была залита теплым солнечным светом, в открытую форточку влетали короткие очереди воробьиного пения, и настроение у отца и сына было расчудесное, хотя пирамидка никак не складывалась, а «Макаров» не собирался. При этом Александр Сергеевич благодушно беседовал с молчащим Осей:

– Оська, а Оська, когда заговоришь, какое первое слово скажешь? «Мама» или «папа»?

Ося молча поднял на отца удивленные глаза. Макаров засмеялся.

– Мама, конечно же – мама. А почему? А потому, что моет рамы… Впрочем, кажется уже вымыла…

Пистолет наконец собрался. Макаров лихо вставил обойму, с удовольствием глядя на плод своего труда, и заговорил торжественно стихами того, в честь кого был назван Ося:

Мне на плечи кидается век-волкодав…

Но зазвонил телефон, и Макаров заторопился на кухню, где стоял аппарат.

– Васька! – обрадовался он, услышав глуховатый родной голос. – Ты куда пропал, чёрт! «Этапирование, ложный побег»… – передразнил Макаров. – А что еще? Учебные стрельбы? Где? В тире… Так у вас и тир есть? Это хорошо… Слушай, старик, надо бы повидаться. Сегодня – нет, а вот завтра. Как ты? Ну и отлично. После работы. Ну, разумеется, после твоей работы, ты один у нас работаешь… Ну ладно, пошутил… Всё, старик, до завтра, а то у меня там… – Макаров вспомнил, что оставил пистолет в гостиной, рядом с Оськой, собранный, заряженный и даже, кажется, не поставленный на предохранитель. Александр Сергеевич вспомнил это и тут же услышал выстрел – громкий, резкий, окончательный.

Уронив трубку, из которой побежали короткие нервные гудки, Макаров слушал мертвую тишину своего дома. Чтобы не упасть, он оперся ладонями в столешницу и стоял так, уронив на грудь голову.

Из гостиной не доносилось ни звука. Сделав над собой усилие, Макаров поднял голову и, уловив какой-то стук – мелкий, костяной, противный, – прислушался. Но почти сразу понял, что это стучат его зубы. Нижняя челюсть дрожала сильней и сильней, и стук становился громче и страшнее. Лицо Макарова напряглось и исказилось – он попытался остановить сумасшедшую пляску собственных челюстей усилием воли, но это нисколько не удалось, только выступили на глазах слезы. Тогда он надавил снизу ладонью на подбородок, но и это не помогло: теперь рука ходила вверх-вниз, наподобие взбесившегося шатуна, и словно в эпилепсии моталась голова, а зубы продолжали стучать. Качнувшись, Макаров оторвал от столешницы вторую свою ладонь и с силой надавил ею на затылок. Челюсти оказались тесно прижатыми одна к другой, стук заглох, по телу пробежал сильный озноб, и все прошло…

За окном весело чирикали воробьи. В гостиной мирно постукивали друг о дружку деревянные кольца пирамидки. Макаров рванулся туда и, остановившись в проеме двери, увидел удивленные Осины глаза. «Макаров» нетронуто лежал на том самом месте, где оставил его Макаров. Глядя на него, Александр Сергеевич усмехнулся и спросил устало и равнодушно: