Рота, подъем! - Александр Ханин

– И как ты себе это представляешь? – задавала она резонный вопрос, усмиряя в одно мгновение мой пыл.

– Не знаю. Хоть прямо тут, сейчас, – нес я полную ахинею, еще сильнее прижимая к себе девушку, осознавая, что такой возможности нет.

Так мы и провели этот час в ласках и нежностях, пока Катя не сказал:

– Все, вставай, пора идти, у меня поезд через пятнадцать минут.

Катерине надо было на поезд, мне в скором времени – в часть, и мы спустились, взявшись за руки, как дети к серо-желтому зданию станции.

Последние поцелуи, последние объятия, клятвы в вечной любви, пожелания, махания рукой в окно, и поезд, громко стуча колесами, отошел от станции, набирая скорость. В этот момент, обращая взгляд в хвост уходящему последнему вагону, я ощутил, что все закончилось.

"Родительский день" закончился, закончился праздник свободы. У меня еще было около пары часов свободного времени, но мне совершенно не хотелось возвращаться в часть ни через час, ни через два, где меня ждала неизвестность.

Я пошел в кино и сидел, смотрел на экран. Фильма я не видел, я начал осознавать, что возвращаться в часть у меня нет сил, и понимал, что другого выхода у меня нету. Я думал о потерянных двух годах жизни, о чем слышал еще на гражданке, о том, что я трачу свое время, свою жизнь непонятно на что. Что все, чем я занимаюсь никому не нужно и полная бессмыслица терять драгоценное время молодости на то, чтобы мыть туалеты, подметать плац и маршировать, высоко поднимая ногу. Я думал о том, что еще долго не увижу родных и Катю, и это чувство меня гложило изнутри. Я сожалел о том, что у нас с любимой женщиной ничего не было, и злился на советскую армию, которая не продумывала, где можно встретиться двум давно не видевшимся молодым людям. Ей, армии, как любой жесткой системе было просто плевать на нас, она не думала о людях, она думала о себе, о том, что ей нужны рабы в форме защитного цвета, и я только один из этих бесправных, угнетаемых системой рабов.

Кружка кваса не отвлекла меня от депрессивных мыслей, предаваясь которым я медленно, но целенаправленно шел в часть, неся в руке пакет с продуктами, оставленными мне сердобольными родителями.

Не прошел я и несколько десятков метров от ворот КПП, как ко мне подошли явно ждавшие убитого горем расставания с родителем "духа" трое солдат из "спецов" – подразделения, которое обеспечивало какие-то процессы обучения нашей части. О них ходили нелицеприятные слухи. В части говорили, что в "спец. роте" существует настоящая дедовщина, которой так пугают молодых солдат, что там реально бьют молодых по ночам и кто-то попал в больницу с отбитыми почками, за что двое старослужащих сели в дисбат, но это не останавливало остальных. Я не успел обо всем этом вспомнить, только отметив, что одежда солдат в масляных и мазутных пятнах, как один из них спросил:

– Что, родоки приезжали?

– Да, приезжали, – не понимая, к чему он клонит, ответил я.

– Хавчик привезли, – показал он на сумку, которая была у меня в руке.

– Есть немного.

– А делиться с товарищами не сказали? – хмыкнул он.

– У меня в батарее, тьфу, роте есть товарищи, с ним и поделюсь, – насупился я.

– Ты сначала с нами поделишься, – уверенно сказал солдат, – а потом с теми, кому несешь.

– Переживешь, – напрягся я.

– Чего?? Душара, – протянул солдат обозначение солдата – первогодки, и к нему подошли остальные двое. – Сейчас все отберем.

Или не понял?

Все, что кипело во мне весь вечер, выплеснулось в этот момент. Я кинулся на этого солдата, ударил его сумкой в грудь и закричал:

– Уйди лучше, убью урода!! Просто убью, лучше не трогай меня!!

Голос был громким и тут же привлек внимание какого-то офицера и старшего сержанта.

– Всем стоять! – громко отдал приказ старлей.

– Донцов, твою мать, – узнал он солдата, – ты опять шмонаешь молодых? Я ведь тебя предупреждал, что на "губу" уйдешь.

– Я что, товарищ старший лейтенант? Я ничего…

– А раз ничего, вали отсюда, пока не нарвался.

Донцов с сотоварищами тихо попятился в сторону казармы "спецов".

– Ты откуда, воин? – старлей проводил взглядом уходивших солдат и переключился на меня.

– Да я еще и сам не понял, – ответил я. – До утра был в артиллерии, а теперь, вроде, в пехоте.

– Тогда увидимся, – подытожил офицер. – Дуй в роту.

– Я тебя еще поймаю, душара, – выкрикнул из-за угла Донцов и скрылся.

В роте меня встретил сутулый невысокий старший сержант с уставшими глазами:

– Тебе чего? Не туда забрел, чернопогонник.

– Меня, товарищ старший сержант, сегодня в эту роту перевели.

– Корейко, это тебе новый солдат, – послышался голос ротного через все расположение, которое было в два раза больше, чем в артиллерийской батарее, – принимай пополнение.

– Пошли, солдат, – уже спокойно сказал мне Корейко, – койку твою тебе покажу. А ты откуда пришел-то сейчас? – глянул он на мой пакет.

– Родители сегодня приезжали, – устало ответил я.

– Так у тебя там продукты? – загорелись глаза у сержанта. -

Пирожки с пончиками?

– Черт его знает. Что привезли, то и…

– Так ты с товарищами поделишься? – заговорщицки спросил он.

– Поделюсь, товарищ старший сержант, только я хотел еще ребятам из батареи отнести, со мной ведь делились.

– Ну, святое дело, – поддержал меня Корейко, – только про новых командиров не забудь, – ухмыльнулся он.

– Корейко, кончай его с первого дня доставать, – крикнул ротный.

– Ханин, зайди ко мне.

Я зашел в канцелярию капитана. Два стола цвета детской неожиданности, стоящие буквой Т не сильно отличались от тех, что я видел в канцелярии командира батареи. Коробка с карандашами, папки, тетрадки лежали на столе. Большой шкаф-сейф стоял в углу. У самого входа в канцелярию, опираясь на три ножки и сложенные стопкой книги явно не гражданского образца, стоял шкаф с оставшимися уставами, книжками и бюстом Ленина. Над головой ротного висел портрет Михаила

Горбачева.

– Все ты сегодня успел, – улыбнулся капитан, – и перевестись из артполка в пехоту, и родителей повидать, и подругу, и подарков с собой принес.

– Хотите? – от всего сердца предложил я.

– Нет, спасибо, – отказался капитан. – Ты же с товарищами хотел поделиться? Вот и делись, но учти, чтобы завтра утром я скоропортящихся продуктов у тебя не видел. Съесть, раздать, выкинуть, но, чтобы на подъеме их не было. Я проверю. Понятно?

– Так точно! – четко ответил я. – А в батарею сходить можно? Я быстро, товарищ капитан.

– Можно… "машку" через ляжку, а в армии говорят "разрешите".

– Разрешите…

– Иди, только быстро.

В батарее меня встретили как родного. Многие мне сочувствовали, хлопали по плечу или по спине, желали удачи, приглашали в гости, советовали не забывать. Я чувствовал себя тут, как дома, уходить не хотелось, но мне надо было возвращаться, тем более, что бывших сослуживцев сержанты начинали подгонять.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});