Праздник цвета берлинской лазури - Франко Маттеуччи

Тем временем Замир воспрял духом. Новое свидетельство любви Умберты придало ему сил. Он высунулся в окно и, глядя, как падают березы, полными легкими вдохнул ароматный воздух. Явившись главной причиной этого ужасного преступления, Замир полностью поддержал Умберту в ее решении, потому что был абсолютно уверен, что оно окажет целительное воздействие на его ослабший организм.

С помощью бензопилы и топора Фоско, будто именно для этого и рожденный на свет, без устали крошил березовую древесину. От напряжения он скалил зубы, грязно ругался, потел. Ничто не могло его остановить, он был просто обязан стереть с лица земли эти ничтожные деревяшки, препятствующие восстановлению одному ему известного вселенского порядка. Время от времени в изнеможении егерь бросал взгляд на Альфонсо, следившего за ним издалека, и злость придавала ему новые силы. Фоско ненавидел садовника, ведь именно Альфонсо настоял на его увольнении. Теперь-то он был полностью отмщен.

Чтобы погубить шестьдесят две березы, Фоско понадобились три бутылки красного «Кьянти Путто», две заточки топора и шесть тосканских сигар. Деревья неподвижны, они не могут бежать от своей боли, тем более пронзительной оказалась она для тех, кто мог ее ощутить этой ночью. Все остальные деревья слышали душераздирающие предсмертные вопли берез и мучились от их медленной агонии. Баобаб дрожал в безмолвной тоске. Последние всхлипы берез, подобно стрелам, впивались в его грудь. Его соленые слезы выжигали траву возле корней. Если бы кто-нибудь мог проникнуть внутрь стволов баобаба и его соседей, то на годовых кольцах, свидетельствующих о возрасте деревьев, он бы увидел напротив этого дня огромные пятна, похожие на перепад диаграммы при землетрясении.

В комнату к Замиру, где его убаюкивала Умберта, явился Руджери. Рассыпаясь в извинениях, архитектор объяснил, что очень обеспокоен его недомоганием и что отсутствие Замира на площадке ставит под вопрос выполнение работы в срок. На шее у Руджери был повязан фисташковый платок. Замир понял, что архитектор надел его неспроста. Платок напоминал об их первой встрече, узлом связывал прошлое с настоящим.

Они познакомились вечером, пропитанным морской солью, в одном из прибрежных ресторанчиков Салерно. Руджери сидел за шатким деревянным столиком, покрытым бумажной скатертью, с мутным графином желтого вина на ней. Под ногами у него был бетонный пол, над головой — прохудившаяся от солнца камышовая плетенка. В ослепительном полуденном свете Руджери впервые увидел Замира, его черные, как морские ежи, таза, длинные волосы, нахальный взгляд и фисташковый платок на шее. Сердце его екнуло и провалилось куда-то вниз. В траттории Замир работал помощником повара, чистил рыбу огромным ножом, нарезал овощи, мыл посуду. Тем же вечером они стали любовниками. Тогда Замир и подарил архитектору фисташковый платок со словами:

— Ты будешь моим навсегда.

Нарушенная клятва требовала отмщения.

Умберта, гладя Замира по голове, которая лежала у нее на коленях, как будто пыталась защитить его от Руджери. За внешней корректностью архитектора ощущалась с трудом сдерживаемая ревность.

— До четвертого сентября остается совсем мало времени, придется работать по ночам. Ты, конечно, не можешь заниматься росписью в полную силу. Давай я попрошу Марка закончить купол?

Руджери расставлял хитрые ловушки, которых Умберта даже не могла заметить. С Марком, бывшим любовником Руджери, Замир однажды подрался. Платок, упоминание о Марке — это было уже чересчур. Капкан с треском захлопнулся, оскорбленная гордость еще больше затуманила Замиру глаза. Посягать на то, что он делал, было недопустимо; о возможности такой работы он давно мечтал. Превозмогая слабость, юноша вскочил с постели и пылко заговорил:

— Это всего лишь аллергия. Я запустил лечение, но если аккуратно принимать антигистаминные препараты, то я очень быстро поправлюсь. И речи не может быть о том, чтобы я прекратил работу.

Этого-то Руджери и было надо. Он как раз и рассчитывал, что гордость у Замира возьмет верх над инстинктом самосохранения.

Цианистая соль одну за другой губила молекулы его крови. Спастись Замир мог, только немедленно покинув виллу. Умберта интуитивно чувствовала, что ситуация гораздо опасней, чем кажется, но противостоять упрямству Замира у нее не было сил. В очередной раз судьба подчинилась Руджери.

После безобразного скандала с доктором Серристори Тициана проводила время в различных клиниках на приемах у самых известных специалистов, но ни один из них не дал ей определенного ответа. Профессор Анджелони, последнее из светил медицины, у которых она консультировалась, сделал массу анализов и снимков и подтвердил многое из того, что напридумывал Серристори:

— В нашем случае день появления ребенка на свет установить достаточно сложно. Предположительно, это событие произойдет в период с конца августа примерно до десятого сентября. Полную точность могло бы гарантировать только кесарево сечение.

Тициана окрысилась и так посмотрела на врача, что он поспешил добавить:

— Но вы совершенно правильно не соглашаетесь на операцию. Специальные инъекции могут ускорить роды, но этого я вам советовать не стал бы, поскольку они способны навредить ребенку. Остается только ждать. Ребенок здоровый, но немного ленивый: кажется, ему так хорошо, что он просто не хочет покидать ваше лоно. УЗИ показывает, что он свернулся клубочком вокруг пуповины и почти все время спит. В таких случаях задержка очень вероятна.

Тициана со слезами в голосе проговорила:

— Доктор, нас же должны показывать в прямом эфире четвертого сентября, в двадцать тридцать по Первому каналу…

Врач развел руками, будто желая сказать: делайте что хотите, только меня в это не впутывайте.

Решив, что Тициане необходимо развеяться, Манлио попытался соблазнить ее изысканной едой и повел в бар «Паскоски». Будущая мама с удовольствием съела три булочки, пять гренок, мороженое, и ребенок сладко заснул в ее уютном животе.

«Ягуар» скользил по шоссе. Утопая в мягком кожаном сиденье, Тициана с надутым видом считала про себя фары встречных грузовиков. Еще в юности она пыталась так себя занять, если скучала в долгой поездке. Манлио за рулем чувствовал себя не очень уверенно. Он плохо видел и ночью вел машину осторожно, не быстрее семидесяти километров в час. И Тициану это жутко бесило. Этим вечером она была так напряжена, что даже не хотела ссориться. В ушах шелестел голос радиодиктора Третьего канала, рассказывавшего о некой писательнице по имени Агота Кристофф. Манлио цеплялся за руль так, словно сидел в кабине трактора. «Взять его за шкирку и вытолкнуть из машины на ходу!» Помечтав о таком, Тициана продолжала считать грузовики.

Потом она подумала, как бы хорошо залезть в одну из таких фур и уехать далеко-далеко…

В шестнадцать лет Тициана ездила автостопом по Европе со своим дружком Пьеро. Однажды на шоссе рядом с ними остановилась огромная огненно-красная фура. Шофер подмигнул девчонке в жуткой мини-юбке в красно-черную клеточку и сказал:

— Могу взять только тебя.

С чувством оскорбленного достоинства Пьеро заявил:

— Мы путешествуем вместе.

Расстроенная Тициана развела руками.

«Мама заставляет меня ездить с ним, я не могу одна», — хотелось ей сказать.

В глазах шофера блеснул хитрый огонек, и он предложил:

— Если хочешь, залезай и ты, но всю дорогу будешь лежать на койке. И занавеску не раздергивай, а то меня из-за тебя оштрафуют.

Бедный Пьеро втиснулся на койку, заваленную грязными простынями. Пыльные занавески отгородили его от мира, и он мог только слушать, о чем говорят двое в кабине. Тициана была потрясена тем, как уверенно дальнобойщик держит руль своими мощными ручищами. Казалось, руль стал частью его тела, вобрал в себя его воспоминания, надежды, радости и огорчения. Переключая передачи отработанным соблазнительным жестом, шофер рассказывал Тициане о путешествиях по Сирии, Румынии, России, об авариях, о грузовиках, в которых есть душевые кабины и бары, о проститутках, стоящих на обочинах. Пьеро как будто слушал радио, но не мог видеть эффектного видеоряда, которым сопровождался банальный дорожный треп. Между дальнобойщиком и Тицианой забегали огненные искорки. Уверенный в себе мужчина, напоминавший пирата из книжки, смутил воображение девушки. Стремление к непослушанию было у нее в крови, а в ситуации, когда неуклюжий Пьеро ей не мешал, а рядом двигались волосатые руки шофера, голос разума и вовсе утих. Она позволила дальнобойщику просунуть ручищу между ее коленок и прислушивалась к тому, как та, подобно большому пауку, скользит по ее бедрам, поднимаясь все выше и выше… От шофера пахло бензином, он, рассказывая ей, как спал с женщинами в этом самом грузовике, уверенно вел свою фуру по залитой дождем дороге, а его пальцы доставляли Тициане неожиданное удовольствие. Возбужденная опасной игрой, она тоже решила не ударить лицом в грязь и залезла водителю под шорты. Добравшись до члена, она стала теребить его неопытной рукой. Дальнобойщик перенес оргазм стоически, при этом спокойным тоном объясняя, как нужно менять на фуре колесо. Из губ Тицианы вырвался еле различимый стон наслаждения, который она запомнила на всю жизнь.