Она уходит со мной (СИ) - Ковалевская Алиса

Ведя Платона домой, я была целиком и полностью погружена в свои мысли. Почему Герман ни слова не сказал про документы? Может быть, они действительно больше ему не нужны? Но внутренний голос настойчиво шептал, что это не так.

— Смотри, Ника! — отъехав от меня, крикнул брат и сделал круг на новом самокате. — Смотри! — зафырчал, изображая мотоциклиста.

Я выдавила слабую улыбку. Брат разогнался, помчался ко мне и притормозил в метре.

— А где дядя Герман? — задрал голову. — Мы с ним были в большом-большом магазине. Там было сто-о-олько всего, — в его глазах стоял восторг.

Я возненавидела Германа ещё сильнее. Не только за ставшее ещё невыносимее саднящее чувство в сердце, но и за этот восторг в глазах Платошки. Не я одна была дворнягой на остановке. Как я ни пыталась, брат тоже искал в чужих людях тепло. И если я ещё хоть как-то могла отделять чёрное от белого, он с его детской наивностью доверялся куда сильнее.

— А ещё там был… — заливался брат, рассказывая, как они выбирали подарок Мише. Про сам день рождения он вставил всего пару фраз.

Остальное было о Германе. Дядя Герман, дядя Герман, дядя, чтоб его, Герман!..

Так мы и добрались до дома. Пропустив Платона в подъезд, я обернулась. Только сделав это, поймала себя на том, что пытаюсь высмотреть среди припаркованных машин чёрный внедорожник. Конечно же, его не было. А я всё стояла и смотрела на кажущийся теперь совершенно пустым двор до тех пор, пока Платон не окликнул меня. Сердце болезненно ныло. В ожидании лифта я пыталась не вспоминать жаркий шёпот и прикосновения к лицу. Пыталась не вспоминать, как совсем недавно стояла возле этого самого лифта, на этом самом месте с мужчиной, вывернувшим наизнанку не только мою душу, но и жизнь. Я ведь знала, что так будет. Знала, чёрт возьми! Так почему же не могу принять?!

Аккуратно поставив самокат у стены, брат стал разуваться. Лицо его было сосредоточенным, словно он занимался чем-то очень важным. Руки у меня повисли плетьми, в горле встал несглатываемый ком. Смотря на Платона, я не могла пошевелиться. К глазам подступили слёзы, низ живота сильно заныл. Весь день я старалась не обращать внимания на ноющую боль, напоминающую о минувшей ночи, но сейчас это стало невозможным.

— А когда дядя Герман придёт? — справившись с обувью, спросил Платон.

— Не знаю.

Он нахмурился. Поднял свой рюкзачок. Постоял немного около меня. Потом поставил рюкзак и подошёл к самокату.

— Можно я его в комнату возьму?

— Зачем? — я понимала зачем. У Платона никогда не было ничего подобного. Новенький, самокат, как и эта квартира, был почти нереальным, невозможным. — Ничего с ним тут не будет, — подошла к брату, погладила его по голове, дотронулась до ручки прощального подарка от Германа. — Никто его не заберёт.

Платошка вздохнул.

— Я бы хотел, чтобы дядя Герман был моим папой.

Брат сказал это тихо, с горечью, и его слова, прокатившись гулом по всей квартире, отразившись от каждой вещи, вонзились в меня тысячью осколков. Чувство вины стало настолько сильным, что захотелось закричать, хотя я была ни в чём не виновата.

Я вдохнула поглубже и почувствовала ещё витающий в воздухе запах одеколона мужчины, которому была не нужна. Не нужна! Не нужна! За этот день я повторила себе это миллиард раз, стараясь вытравить чувство, обрушившееся на меня и подчинившее себе.

Молча я прошла в кухню. Там, спрятавшись от детского взгляда, поглубже вдохнула.

— Ника… — позади раздался детский топот.

Дышать. Главное — дышать. Брат встал у меня за спиной, в кухне наступила звенящая тишина. Кончики пальцев покалывало, я словно опять чувствовала щетину Германа. Он словно бы был рядом, повсюду, в каждой клетке меня самой. Он не бросил меня, не бросил! Так просто должно было случиться с самого начала. Он купил у меня у Лёни, я…

— Ника, а дядя Герман…

— Да перестань! — резко развернувшись, закричала я сквозь слёзы. — Что тебе дядя Герман?! Он тебе не папа и никогда им не будет, ясно?! Твой папа умер! Наш папа умер! Прости… — схватила его за руки. Потянула на себя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Платон принялся вырываться, начал отталкивать меня, но я вцепилась в его ручонки ещё сильнее. Прижала к себе.

— Я тебя никогда не брошу, слышишь? — зашептала, прижимаясь мокрой щекой к его. — Я тебя не брошу. Никогда-никогда. И… И нам с тобой никто не нужен. Ни дядя Герман, ни кто-то ещё. У нас всё будет хорошо. Будем с тобой вдвоём. Всегда-всегда вдвоём, слышишь?

Плача, я гладила брата по спине, по плечикам, по волосам и целовала его в висок. Он пах детством и домом. Он был рядом, и я так любила его! Как же я любила его! Всем сердцем, всем своим существом. Но… Из груди рвались рыдания. Всё крепче и крепче я прижимала к себе брата, с ужасом понимая, что одной любви к нему мне уже мало. Сердце рвала совсем другая любовь: любовь к мужчине, который бросил меня. Использовал и вышвырнул.

— Я люблю тебя, — всхлипнула, — люблю, мелкий. Я… — слова заглушили рыдания.

Люблю. Как брата. Но это совсем другое. Совсем.

Глава 13

Герман

— Чёрт!

Поворот остался позади. Пришлось резко втопить тормоз и сдать назад. Проклятая резинка. Бледно-голубая резинка для волос с серебристой люрексной нитью. Дешёвая китайская дребедень, вышвырнуть которую в окно я так и не смог.

Зубами вытащил из пачки сигарету и чиркнул зажигалкой. Позади было уже несколько сотен километров, только расстояния я не чувствовал. Надо было избавиться от девчонки с самого начала. С самого, чёрт подери, начала, как только стал понимать, что дело не в одном члене. Готовые нахрен взорваться яйца — ничто по сравнению с дерьмом, в которое всё это могло вылиться, затяни я ещё хоть немного дольше.

Свернув, я проехал ещё немного. Впереди была видна заправка. Заправка, чтоб её.

— Полный бак, — бросил парню в кепке. Тот лениво жевал жвачку и от этого ещё больше походил на осла.

Эта колонка мало чем отличалась от колонки в городке, где я пытался начать всё заново. Заново не вышло. Если руки в крови, отмыться от этого не выйдет. Да и отделаться от хвостов тоже.

— Да, — приняв входящий, выговорил сухо.

— Афанасьев, Градский роет под тебя, — без предисловий.

Каштан — тот ещё сукин сын. Но он оказался единственным из прошлого, кого я смог забрать в настоящее. Чёртов паршивец.

— Я знаю, — кончик новой сигареты вспыхнул красным. На глаза снова попала резинка, и я, взяв, хотел было избавиться от неё. Но снова не смог. Кинул прямо напротив себя. А перед мысленным взором маленькие груди с твёрдыми сосками, родимое пятно в виде сердечка на упругой попке и огромные голубые глаза.

— Маленькая дрянь, — процедил, набирая скорость.

— Ты о чём?

— Да так… Что с Градским?

— Я скинул тебе кое-что. Проверь данные и сделай выводы.

Я усмехнулся. Нахрена мне проверять данные, если всё, что нужно, знаю без этого.

— Ты где? — прервал ход мыслей Каштан.

Глядя на уходящую вперёд, прямо в сереющую на горизонте тучу дорогу, я выжал ещё десятку. На пару сантиметров опустил стекло, и ветер ворвался в салон, вытесняя собой дым.

— Еду домой.

— Как просмотришь документы, дай знать, Дим.

— Ты не понял, Каштан. Я еду домой. Пора заняться делами.

Спустя час я захлопнул дверь комнаты в убогом придорожном отеле. В одном из таких не так давно я отловил свою бывшую, пытавшуюся сбежать от меня с дочерью. Сука!.. Вот об этом вспоминать было однозначно ни к чему.

Сняв пиджак, отодвинул занавеску. Поганая дождевая пыль покрыла и без того грязное стекло. Ладно, чтобы пару часов отдохнуть, эта дыра вполне сгодится.

Заказав горячий, хоть наверняка и дерьмовый кофе, я открыл приложение. Босая, в одной футболке…

Направленная на раковину в кухне камера открывала обзор сзади. Стоя у раковины, Ника мыла посуду, хотя кухня была напичкана техникой, как акулья пасть зубами. Но она всегда мыла посуду руками. Брат её, должно быть, видел уже десятый сон.