Лёшка - Василий Голышкин

Он не успел уйти. На крыльце загремело, и в дом, стуча сапожищами, ворвался Володя Колядов. Сапоги с чужой, видно батькиной, ноги, зимняя, не по сезону, шапка-ушанка, небрежно напяленная на голову, глаза, тревожно горящие на скуластом лице, выдавали, что собирался он наспех и по неотложному делу.

Увидев директора Назарова да еще в столь необычном наряде, Володя на миг оцепенел, но тут же ожил и возбужденно заговорил:

— Вы слышали, да?.. Видели, нет?

Он, как всегда, был в своем репертуаре — охотника за новостями — и перебить его или не дослушать было все равно что нанести Володе смертельную обиду. Поэтому слушали, не перебивая и помня, что Володя всегда все узнавал первым и от него первого исходили все новости, которыми жила школа.

…Его, охотника за новостями, и потому всегда чутко спящего, разбудил ноющий, как зубная боль, звук летящего самолета. Их — немецких — невесть сколько шныряло в ночном небе над Осташевом. Но спящие на земле если и просыпались, слыша их, то уж во всяком случае не вылетали из домов, чтобы чертыхнуться вслед какому-нибудь юнкерсу. А Володя вылетел. Но не для того, чтобы чертыхнуться, а чтобы при случае не упустить момента, когда наши сшибут немца. Возьмут, как муху, в паучьи щупальца прожекторов и сшибут. Но наши стреляли редко: зениток было не густо, и Володя чаще всего возвращался не солоно хлебавши.

В эту ночь он тоже вылетел. Вскарабкался, как кошка, на крышу сарая и притаился, наблюдая за ходом самолета: бомбу несет или выглядывает что? И вдруг — это было так неожиданно, что Володя сперва даже глаза протер, не поверив в то, что видит, — вдруг во дворе у кого-то вспыхнул фонарик, уперся лучом в небо и, посветив, скользнул, как указка, за реку. Самолет развернулся и полетел туда же. Он туда, а Володя сюда, к Толе, рассказать о том, что видел. Как знать, может, самолету кто-то сигналил?..

— Не может, а точно — сигналил! — сказал директор Назаров. И Толе, кивнув на Володю: — Берешь под свое командование и за другими. Вместе со всеми ко мне. Сборный пункт — школа. Даю двадцать минут. Все! Марш!

Ребята переглянулись: таким властным директор Назаров никогда еще не бывал.

Выскочили на ночную улицу и понеслись, держась друг друга. Но бег вел Толя. На бегу обменялись вопросами и ответами.

— Куда мы, а? — крикнул Володя.

— Куда надо… Слышал приказ? — ответил Толя.

— А он кто, чтобы приказывать?

— Командир истребителей!

— А мы?..

— Его бойцы!..

Володя задним числом обиделся:

— А я почему не знал?

Толя не ответил, и они молча достигли дома, где жил Паша Меев.

— Стучи! — скомандовал Толя. — Он тоже наш…

И чего они потом ни делали: колотили, барабанили, дубасили, но дом, как мертвое тело, так и не подал признаков жизни.

Плюнули и в кромешной мгле помчались будить других…

Директор Назаров стоял возле школы, и в руке у него кошачьим глазом посверкивала папироска.

По этому «глазу» они его и нашли.

— Все? — вполголоса спросил директор Назаров, встречая запыхавшихся «истребителей».

— Минус Меев, — сказал Толя.

— Что с ним? — спросил директор Назаров.

Но ответил не Толя, а Володя, друживший с Толей и не желавший делить эту дружбу с Меевым.

— Мы к нему по-русски стучались, а он только по-немецки понимает, — съязвил он, намекая на Пашину приверженность иностранным языкам.

— Не трепись, — одернул его Толя, — дома не было.

Вошли в школу и зажгли свет. Директор Назаров открыл сейф и, пересчитав глазами «истребителей», достал пять наганов.

Не одно сердце дрогнуло и обрадовалось при виде оружия! Но ни одно не поверило, что оно настоящее. Учебное, конечно! Однако…

— Стрелять умеете? — спросил директор Назаров, и сомнение рассеялось, как туман: настоящее!.. Боевое!..

Толя, как командир, ответил за всех:

— Ворошиловские стрелки!

Разобрали наганы, а заодно с ними и электрические фонарики — плоские, как спичечные коробки, — выключили свет и высыпали из школы на улицу. Директор Назаров, как условились, взял левый фланг, Толя — правый. Рассредоточились и, вытянувшись в цепочку, пошли к Рузе, прочесывая по дороге подворья и ограды. Скользили бесшумно, незримые во мгле ночи, и лишь взволнованное дыхание да жалобно хрустнувшая под ногой веточка выдавали соседу соседа. Приказ: увидев сигнальщика, задержать, будет уходить — стрелять. Вначале — в воздух, потом… О том, что будет потом, если сигнальщик не остановится, думать не хотелось. Не так-то просто выстрелить в человека, даже если человек — враг!

В небе загудело. Самолет! Замерли, остановившись, и стали оглядываться, поводя головами, как совы.

Толя, как все, стоял и слушал ночь. Самолет, стонавший вверху, вдруг на мгновение потерял звук, и в наступившей немоте Толя явственно услышал чье-то дыхание. Кто-нибудь из своих? Но все свои шли  с л е в а  от него. А тот, кого Толя услышал, дышал  с п р а в а. Чужой? При мысли об этом у Толи мурашки забегали по спине. Но чувство опасности тут же уступило место чувству сомнения: почему обязательно чужой? Мог из своих кто-нибудь перепутать место в цепи. Ночь вон какая непроглядная… Зашел справа, и…

И вдруг, чуть не под носом у Толи в небо выстрелил луч. Действовать по инструкции: «Стой! Стрелять буду!..» Где там… Инструкция вдруг куда-то провалилась, не оставив и следа в памяти, и Толя кошкой, растопырив руки-лапы, кинулся на сигнальщика… Тот, не ожидавший нападения, оцепенел на миг в Толиных руках, но тут же вобрал голову в себя и послал ее навстречу нападающему. Толчок пришелся в подбородок. Толя ахнул и отлетел в сторону. Но тут же вскочил и раз, и два ударил из нагана. Больше со злости, чем прицельно. Темнота и прибрежные кусты надежно укрыли сигнальщика.

Набежали свои: в кого стрелял, где он? Толя только рукою махнул.

— Там! — и кивнул на сабельку Рузы, тускло светившуюся из-за кустов.

Разбежались по берегу и — в одной руке фонарик, в другой — наган, пядь за пядью стали ощупывать кусты. Сигнальщик чудился за каждым кустом, и то там, то тут слышалось: «Стой! Стрелять буду…»

Директор Назаров понял: не поймать, и, посвистев, созвал истребителей. Приказ: разойтись парами по постам — указал, кому куда, — и всю ночь не смыкать глаз. Днем спать, а ночью дежурить. Он, директор Назаров, тоже переходит на ночной образ жизни. Ночью будет ходить от поста к посту, а днем, если удастся, — спать. Но спать вряд ли удастся: в школе в связи с эвакуацией дел невпроворот, так что, если случится нужда, они, «истребители», всегда найдут своего директора и командира в родной школе.

Распустил ребят и ушел, беря в гору. Вышел к домам, ориентируясь по силуэтам крыш, и остановился передохнуть. Тут его и нагнали двое из истребителей, Толя и Володя.

— Вот, — сказал Толя и протянул директору Назарову что-то незримое.

Володя посветил, и директор Назаров узнал Толин берет — синий, с красной звездой.

— Спасибо, — сказал он, — меня пока устраивает мой головной убор. А свой ты для себя побереги.

— Это не мой, — сказал Толя. — Похожий, как у меня, но не мой. Это сигнальщика. Я у него с головы содрал. Падал и содрал, когда он ударил.

— Сигнальщик? Странно… — директор Назаров покашлял в кулак. — Но если мне не изменяет память, в таких беретах у нас щеголяли двое, ты и…

— Меев! — взорвался Володя. — Я ему ору: Меев, а он не верит…

— И я не верю, — оборвал директор Назаров и посветил Толе в глаза. — Но вот факт… — И перевел огонь на берет, который взял у Толи.

— Меев — сигнальщик? Да вы что!.. — взорвался Толя. — Тот у этого мог… — и не договорил, утопив слова в гневе.

— Мог… — согласился директор Назаров, угадав, чем хотел закончить Толя. — Мог и похитить. Однако проверить надо. Война! Тыловой враг всегда опаснее фронтового. Утром оба ко мне в школу, а от меня — к Мееву. Пусть скажет, где посеял берет. А что из него выросло, мы и сами знаем.

На этот раз они не долго стучали. Им открыли сразу, и Елизавета Ивановна с кулаками набросилась на директора Назарова.

— Вы знали… Вы все знали, — подавляя рыдания, говорила она, — а мне, матери, ни слова…

Слушали, опешив: что знали? О ком?

— Мы к Паше, — мягко сказал директор. — Где он?

— Паша! Мой Паша!! А вы как будто не знаете!!! — От гнева лицо ее налилось помидорной спелостью, и она развернула перед ними, как плакат, тетрадный лист.

«Мама! — читалось в «плакате». — Ухожу на фронт сражаться за свое отечество. Твой сын П».

«П». Не полностью «Павел», а просто «П». Это было первой странностью из двух, запомнившихся Толе. Другую странность выдало зеркало, висевшее в коридоре. Толя просто растерялся, глянув в него при выходе и увидев в нем лицо Елизаветы Ивановны. Только что, глядя им в глаза, Елизавета Ивановна плакала. А сейчас, провожая их и глядя им в спины, — о предателе-зеркале она не подумала — Елизавета Ивановна злорадно усмехалась, и глаза у нее были  с у х и е.