Один - Николай Внуков

Пойду.

Просушив хорошенько джинсы, рубашку и куртку, я отыскал в щелях среди камней несколько кусков толстой пленки почище и завернул в нее саранки. Засунул пакет в надежное место, чтобы его не распотрошили крысы. Прихватив с собою на всякий случай палку, кирку и несколько луковиц на обед, я подался вдоль верхней линии прибоя к мысу Форштевня.

Сухого водорослевого <картона>, по которому я шагал в прошлый раз, не было и в помине. Вместо него камни покрывала вязкая подсыхающая слизь. Запах от нее шел такой, что голова кружилась.

Через час я добрался до того места, где семь дней назад откопал тузик. Сейчас здесь все изменилось. И тузика, конечно, на том месте, где я его бросил, не было. Наверное, его снова унесло в море.

Вероятно, каждый раз штормы срывали с камней старую грязь и набрасывали на берег новую. Опять попадались побуревшие, расщепленные ящики, лохмотья, пропитанные мазутом, обглоданные волнами стволы деревьев, мокрые доски.

Сколько мусора оставляет после себя на земле человек! И это ведь необитаемый остров на порядочном расстоянии от материка. А что делается  на  обитаемых?   А  на  береговой  полосе  самого  материка?

Отец учил меня: <Если открыл консервы в тайге, обязательно закопай банку в землю. И бумагу с остатками еды тоже. Там они перержавеют и разложатся через несколько лет, и что взято из земли, то и уйдет в землю. Но никогда не оставляй после себя бутылок и полиэтиленовой пленки. Они замусорят природу на сотни лет>. Но это меня учил отец. А других людей учат? Ведь есть такие, которым можно тысячу раз сказать одно и то же и - как в песок... Жалко природу. Мы берем от нее все, а ей швыряем только отбросы.

Вот наконец и осыпь.

Те же черно-зеленые столбы скал. Тот же мостик из огромных каменных глыб. Так же перекатывают через него волны.

Солнце жгло. Я весь вспотел. Сбросив куртку и рубашку, посидел в тени, отдыхая. На гребне, как часовые, торчали чайки. Головы их были повернуты в одну сторону - в мою. Следят...

Засунув за пояс мешок из майки, я начал карабкаться на завал.

Теперь я уже не обращал внимания на крики, хлопанье крыльев и карусель, которую они затевали надо мной. Я ни черта не боялся. Дело шло о жизни. Это был мой бой. Это было мое право - право сильного грабить их гнезда.

Как только под руки попалось первое яйцо, я пробил острием ножа скорлупу и высосал из него белок. Высосал я его одним духом, потом с минуту сидел вытаращив глаза, не в силах вздохнуть, пораженный тем, что скользнуло в желудок. Потом начал плеваться и плевался минут пять от отвращения. У белка был тошный горький привкус, и вонял он всеми запахами мира. Может быть, мне попалось испорченное яйцо?

Я раздавил скорлупу пальцами. На ладони в серой вонючей слизи лежал противный голый цыпленок с тонкой шеей, несуразно большой головой и синими буграми глаз. Меня чуть не вырвало.

Во втором яйце тоже оказался цыпленок.

И в третьем тоже...

У, проклятые, как быстро они насидели птенцов! Всего семь дней назад яйца были совсем свежими!

Что же теперь буду есть?

Я сидел в туче кружащихся птиц растерянный и отупевший. Так надеялся на это гнездовье, и вот пожалуйста...

Одна из чаек с лета стриганула меня крылом по голове и облила чем-то горячим и жидким. Я запустил в нее яйцом.

Теперь у меня остались только мидии. Все-таки это вроде мяса.

Раз десять пришлось отдыхать, прежде чем добрался до своей бухты. Попробовал воду. Прохладная, но выдержать можно. Разделся и поплыл к скале.

К вечеру я надрал целых три майки раковин.

БЕРЕГ ЛЕВОГО БОРТА

Запас мидий помог мне продержаться два дня.

За это время успел запасти саранок, ягод, похожих на кизил, и шиповника, который стал уже темно-красным и мягким. Подсушенные на солнце луковицы саранки могут храниться долго.

Я постарался хорошенько просушить палатку и японский матрац и нарезал свежих веток для подстилки. Кроме того, сложил из камней что-то вроде очага для огня. Теперь, если зарядит дождь, костер ни за что не зальет.

Жизнь на станции казалась очень далекой. Я все реже вспоминал школу, книги, знакомых. Некогда было. С момента, когда просыпался, начинал думать о еде, потом нужно было добывать и сушить топливо для костра, приводить в порядок жилье, одежду, и на это уходил день. Уходил так быстро, что я каждый раз удивлялся: будто только что было утро - и вот уже опять вечереет... Единственное, чего я все время не забывал, - вертолет. Но он не появлялся.

Мидий я сейчас ел не экономя, и это здорово подкрепило меня. Голова больше не шумела, и слабость прошла.

На берег Левого Борта я отправился на восемнадцатый день.

До этого еще ни разу не заходил за Правые скалы: дорога туда была тяжелее, чем на берег Правого Борта.

Я испек сорок штук мидий в раковинах, подсушил несколько горстей шиповника, отобрал крупные саранки. Все это завернул в кусок полиэтилена, который сложил пакетом и к углам привязал лямки из шнурков. Вышло что-то вроде вещмешка - его можно было нести за спиной. В этот же пакет засунул огневой лучок, палочки и дощечку для сверления. К поясу шнурком привязал бутылку с водой. В правой руке у меня была палка, в левой - кирка. Смешно я, наверное, выглядел со стороны. Но мне было не до красоты. А острову тем более было наплевать на меня: он жил по своим особым законам. Он вовсе не замечал, что я ползаю по нему, что-то делаю, чего-то жду, к чему-то стремлюсь.

В самом начале пути мне пришлось перелезать через каменный завал. Потом начался спуск по валунам до самых Правых скал. Идти приходилось медленно и все время смотреть под ноги. Некоторые камни шатались, и при неосторожном шаге я мог сверзиться с высоты прямо в бухту. А высота здесь была - ой-ей! Кирка здорово мне мешала, но оставлять ее где-нибудь в расщелине я не хотел: могла понадобиться при заготовке сушняка.

* * *

Никак не мог понять, почему этот берег такой крутой. Потом наконец сообразил. Остров представлял собой сопку, погруженную в море. Вернее, вершину большой сопки, торчащую из воды. Один скат, опускавшийся к бухте Кормы, был пологим. Другой - тот, по которому я сейчас шел, - круто падал в море.

За Правыми скалами берег резко повышался. На нем почти не росло никаких трав и кустов, зато не было и камней, как у меня, в бухте Кормы. Почва состояла из плотно слежавшегося темно-серого щебня, под которым, когда я его копнул киркой, оказалась настоящая земля.

Поднимаясь, я снова почувствовал слабость и несколько раз присел отдохнуть. Там, на материке, я мог без передыха взобраться на любую сопку. А здесь... меня обливало липким потом, ноги дрожали, голова кружилась, я ловил ртом воздух.