Выстрел в спину - Николай Леонов

— Согласно закону, человек не виновен, пока не доказано обратное. Бремя доказательства лежит на органах следствия. Человек же ничего доказывать не должен — не виновен, и конец. Например, — Лева сделал вид, что задумался, — ты умышленно мешаешь мне, доказать я этого не могу. Ты не виновна, хотя лично я и убежден в обратном.

— Доказать не можешь, и конец, — подхватила Рита, быстро расставляя тарелки. — Давай ужинать, я ужасно голодная. — И без всякого перехода спросила: — Лева, а ты любил когда-нибудь?

Гуров взял девушку за руку, посадил на колени, заглянул в глаза. Рита затихла и в первый раз в жизни почувствовала, как бьется сердце. Но Лева не обнял ее, не поцеловал.

— Ваш вопрос бестактен, мадемуазель, — сказал он, снял ее с колен, вздохнул и добавил: — Любил ли, не знаю, но влюблен был точно, до галлюцинаций.

Лева вспомнил залитый солнцем парк, стоящую под деревом Нину, зайчики света на ее лице и золотистых волосах. Он вспомнил и благодарно улыбнулся, внутри не защемило, не отдало в груди привычной болью: жизнь катится вперед, и его первая любовь прошла, он благодарен ей за одно лишь то, что она была…

— Прошло, два года, — счастливо сказал Лева. Чувствовал, что вид у него глуповатый, но не смутился, не покраснел, улыбнулся еще радостней и откровеннее. Он становился взрослым.

— Два года, — Рита ненатурально вздохнула. — Я влюблялась по два раза в месяц. — Она лгала, легкие увлечения приходили и уходили, она прекрасно понимала, что это не любовь, ждала ее, боялась и звала.

Рита интуитивно понимала, что с Левой у нее все иначе, но не хотела признаваться в этом даже себе, уговаривая себя, мол, в любой момент повернусь и уйду, ведь есть и другие. Однако она замечала — «других» вокруг будто стало меньше, предметы ее увлечений как-то побледнели, казались теперь пустыми и глупыми. Ей неинтересно сделалось с ними, скучно, она хотела спорить с Левой, улыбаться Леве, кокетничать, сердить, даже просто смотреть, как он ест. Любовь всегда представлялась ей радостью и счастьем, ослепительным солнечным днем — милое заблуждение девушек ее возраста. Поэтому растущая в ней тревога, ожидание, подкрадывающаяся к сердцу боль удивляли ее и пугали. Она хотела сказать одно и говорила ему другое, словно потеряла контроль над своими словами и поступками. Я выгляжу пошловатой дурочкой, переживала Рита. Она составляла даже план ближайшего разговора, но, встретившись с Левой, обо всем забывала.

— Два раза в месяц влюбляешься? — Лева рассмеялся, и Рита увидела, что он не поверил ей, вспыхнула и от благодарности за его проницательность чуть было не расплакалась.

— Лева, скажи, почему любовь иногда так быстро проходит, почему ее трудно удержать? — спросила Рита, отворачиваясь.

— Любовь удержать невозможно, — ответил он, подумал и прибавил: — Это мое субъективное мнение.

— Как невозможно? Значит, любовь обязательно умирает, уходит, оставляя людям эти ужасные чувства, которые называют скучными словами: привязанность, привычка? — Рита смотрела с возмущением. — Но папа с мамой любят друг друга! Я же вижу! Они не привязаны друг к другу квартирой, шмотками, привычками и мной! Они — любят! Ты лжешь, Гуров! Ты дурак! — Она топнула ногой.

— Я сказал: любовь нельзя сохранить, — спокойно ответил Лева. — И я добавил, что это мое, субъективное, возможно, неверное суждение. Как только люди хотят дружбу или любовь сохранить, они их хоронят. Мне любовь представляется живым организмом, к примеру, растением. Распустившийся цветок очень красив, но его нельзя сохранить — он либо отцветет и умрет, либо его срежут и засушат. И тогда будет мертвый цветок, без сока и запаха, мумия, труп.

— Его можно растить. — Рита вытерла ладонью глаза, не думая о том, как в этот момент выглядит.

— Умница. Любовь необходимо выращивать, и завтра она будет уже не та, что сегодня, через год другая, а через двадцать лет уже совершенно не похожая. — Лева покачал задумчиво головой. — Я знаю очень мало. Глядя на своих родителей, много думал… Любовь не может расти, крепнуть и развиваться сама. Вокруг нее слишком много врагов, ее нельзя сохранить первозданной, необходимо охранять и выращивать. Ветры, вьюги, солнце, дождь, мороз, различные паразиты, завистники — всего не перечислишь, — он махнул рукой. — Наверное, любовь растет, меняется вместе с человеком.

— Лева, почему ты такой умный? — Рита смотрела с восхищением.

— Если бы умный, — Лева вздохнул. — В лучшем случае, не дурак. — Он склонил голову набок, словно прислушивался к себе, и наконец отшутился: — В общем, нормальный парнишечка, каким и положено быть в тридцать лет.

* * *

На следующий день Лева решил проверить версию Шутина заново, с начала до конца. Что-то многовато вокруг этого человека накапливалось. Шутин расстался с Ветровым за тридцать минут до убийства, и никто не может подтвердить, где они расстались действительно.

Шутин имел ключ от квартиры погибшего, умолчал об этом и приходил ночью в квартиру. Он знал, что пистолет существует, тоже умолчал о нем, затем сказал, что это большой черный пистолет, похожий на «ТТ». Так об оружии может говорить только женщина. Перов заявил, что у них был «Вальтер» калибра семь шестьдесят пять. Ветров был убит из «Вальтера» такого же калибра. Шутин о том, из такого оружия был убит Ветров, мог знать лишь в одном случае, если из «Вальтера» стрелял он. Данная версия кажется маловероятной, однако если Шутин не знал, из какого пистолета убили Ветрова, то почему не назвал марку пистолета, который покойный хранил?

Ранее такая простая история с рукописью сейчас также выглядела далеко не однозначно.

Утром Лева не успел покончить с плавленым сырком и чашкой кофе, как позвонил следователь прокуратуры. Оказывается, накануне вечером в прокуратуру пришли коллеги Ветрова, которые просили разрешения разобрать архив покойного, они хотели выпустить в свет его неопубликованные вещи. Следователь, ссылаясь на занятость, просил Леву присутствовать при разборе бумаг в квартире Ветрова, и Гуров полдня сидел в уже хорошо знакомой квартире.

Коллеги Ветрова перебирали бумаги, открывали папки, читали вслух фразу, две, порой абзац и, поглядывая друг на друга со значением, качали головами. Лева догадался, что присутствует при «историческом событии» — закладывался «фундамент будущего памятника».

Почему мертвых любят и почитают значительно больше, чем живых? Этого Лева понять не мог.

Он оформил надлежащим образом документы, коллеги Ветрова раскланялись и ушли, а Лева сел за стол и задумался. Вчера и даже сегодня утром план предстоящей работы казался ему логичным, основополагающая посылка убедительной. Шутин живет в мире, им самим выдуманном, склонен к импульсивным, нелогичным поступкам, и верить ему нельзя. Неделю назад он уволился с работы. На какие средства он живет? Еще раз перепроверить, как рукопись Ветрова попала в журнал и почему отсутствовал титульный лист? Где «вальтер» семь шестьдесят пять? Конечно, можно предположить, что Ветров был убит из другого пистолета, а не из этого, что хранил у себя дома. Но подобное предположение из области ненаучной фантастики. А может быть, пистолет и сейчас лежит где-то здесь? Квартиру лишь осматривали, тщательно обыскивать ее не было оснований.

Гуров посмотрел на книжные полки тоскливо. Можно доложить о своих соображениях Турилину, получить разрешение прокурора. Лева вздохнул и откинулся на спинку кресла. Собственная работа ему не нравилась категорически. Он не верил в виновность Шутина. Трудно работать, не веря в успех, трудно, но необходимо. Надо начинать с себя, решил Лева. Убедить себя, что ты не круглый дурак, идеи не высасываешь из пальца.

У убийцы был ключ от квартиры, и он знал о существовании пистолета. Убийца был своим человеком в доме. Лева открыл блокнот и, словно не помнил все наизусть, перечитал фамилии людей из близкого окружения Ветрова. Двоих не было в Москве, один вообще за границей, один в ночь преступления находился в Доме творчества. Остаются двое — Шутин и Перов.

Интересно, как дела у подполковника Орлова? Что он там откопал против Олега Перова? Раскопал несомненно, но Гурову об этом не говорят, вероятно, Турилин не хочет подрывать его веру в реальность разрабатываемой версии. Начальству, как говорится, виднее. Надо работать, работать, уговаривал себя Лева и продолжал неподвижно сидеть за столом. Эксперимент с самовнушением успеха не принес. То ли Лева излучал недостаточно мощно, то ли принимал плохо, ведь не каждый человек поддается гипнозу, — неизвестно. Лева после сеанса никуда не побежал, делать ничего не хотел, думал лениво, скорее мечтал, как мечтает человек, лежа летом в холодке после сытного обеда.

Хлопнула входная дверь. Лева подобрал длинные ноги. Легкие шаги прозвучали в коридоре и затихли на кухне. «Ключ от квартиры есть у каждого, имеющего московскую прописку, — думал Лева. — И вообще, это не квартира убитого, а проходной двор».