Дом под утопающей звездой - Зейер Юлиус

Я как во сне слушал все это. Ни на минуту не мог я отвести глаз от дико бушевавшего пламени, и мне показалось, что в разваливающемся окне Ройко я вижу три громадные тени, таинственные, окутанные покровами черного дыма, те три предвечные пряхи, три «Матери Скорби»… А над всем шумом людей, над грохотом работающих пожарных машин, над диким воем вихря и пожара все еще звучал для меня страшный, полный ужаса, безумный, демонический смех несчастного, умирающего человека…

INULTUS

Пражская легенда

Пер. В. П. Глебовой

Предисловие к легенде Зейера «Инулътус»

Считаю необходимым напомнить читателям, что эпоха Белогорской битвы является одной из самых кровавых в истории Чехии.

Восстание, поднятое в защиту свободы вероисповедания от посягательств на нее нового короля Фердинанда Штирийского, получившего чешский престол и нарушившего обещания своего предшественника, закончилось в 1620 году полным поражением чехов в бою при Белой горе, и вся страна подпала под власть немцев. На следующий день после этой злополучной битвы, все главари восстания — члены первых родов Чехии — были обезглавлены перед Пражской ратушей, а все чешское дворянство должно было или эмигрировать, или отказаться от своей национальности, своего языка и гуситских преданий. Его имения были конфискованы и переданы немецким пришельцам, которые и образовали чуждое народу дворянство. Вся буржуазия стала говорить только по-немецки и чешский язык стал простым, народным наречием. Все чешские школы, покрывавшие густой сетью страну, были закрыты. Приверженцы Яна Гуса и лютеранства скрывались в лесах, а иезуиты, пытаясь овладеть всецело душами чешского народа, старались изгнать из них ереси Гуса и Лютера при помощи пыток, казней и конфискации имущества.

От всего населения когда-то цветущей Чехии осталось не более восьмисот тысяч человек. Чехия была стерта с лица земли…

И только такая эпоха могла породить ту экзальтацию, которая так художественно передана Зейером в его легенде.

то случилось в Праге почти двадцать лет спустя после Белогорской битвы.

Вечер был чудный. Градчин пламенел в розовом свете заката, а Влтава переливалась темным, жидким янтарем. На Карловом мосту тянулись вереницы колымаг, кишели люди — конные и пешие; красовались на горячих жеребцах в богатых шляхетских одеждах гордые чужеземцы — победители, властвовавшие теперь над опустошенной страной. Проезжали и другие — проклятые изменники, в жилах которых текла родная чешская кровь, проданная ими за иудины сребреники. Это была красивая картина. В тяжелых раззолоченных колымагах покачивались прелаты, которые не пустили бы к себе в дом Спасителя, постучись Он босой и в рубище; с гордой презрительностью посматривали на толпу проезжавшие красивые женщины в шелках и парче, и, казалось, в их легкомысленных душах не было ни одного настоящего, хорошего, чистого женского чувства. Между конями и колымагами пробирались не спеша тучные горожане, вечно спокойные, если только их кошелек был полон и обед по вкусу. Они прекрасно дополняли пеструю картину, и в ней было только одно темное пятно — толпа оборванных нищих на мосту около башни. Они одни остались верны чешской земле, являясь теперь символом надолго посетивших родимый край несчастий, слез и мук.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Гордые шляхтичи, сытые горожане и нарядные панны окидывали взглядами эту толпу изможденных, жалких людей, а если им и случалось заглянуть ей в глаза, то они быстро отворачивались от этой неприятной картины. Только изредка какая-нибудь проходящая женщина в трауре подавала беднякам милостыню. Нищие сидели на мостовой, прижавшись друг к дружке; старики, слепцы, немощные и покрытые язвами составляли точно одно семейство: их всех сроднила тяжелая нужда.

Неподалеку от этой кучки остановился молодой человек, одетый немногим лучше их, хотя гораздо чище. Его бледное лицо было необычайно красиво и удивительно благородно, а длинные волосы и мягкие усы напоминали темное золото. Темные глаза были глубоки и влажны и невольно притягивали к себе мечтательной, загадочной грустью. С минуту он смотрел на нищих со страдальческой улыбкой, пошарил в своих пустых карманах и, найдя там мелкую монету, положил ее на ладонь старого слепца.

Опустив голову, он отошел к решетке моста и засмотрелся на здания Градчина, начавшие окутываться лиловым полумраком. Отблески розового света медленно погасали на них. Он долго-долго смотрел на Пражскую крепость, лицо его слегка оживилось и покрылось румянцем, а губы что-то шептали. Он опустился на землю около нищих и закрыл лицо руками.

Солнце давно зашло. Колымаги перестали дребезжать и топот коней затих. Мост понемногу опустел, нищие тоже ушли: подаяний больше нечего было ждать. Но юноша все еще сидел неподвижно. Наконец он встал и оглянулся. Настала ночь и на небе загорались звезды. Внизу таинственно шумела река.

— Не броситься ли туда? Там я нашел бы покой и тишину, там нет больше ненависти, нет насилия, несправедливости и позора, — прошептал он.

Внизу, среди волн, отражались звезды. Юноша поднял вверх глаза, к настоящим звездам, сверкавшим все яснее и ярче. Их безмятежность пала на его душу, как откровение, и в их безмолвии словно таилось обещание какого-то неопределенного, но безграничного блага.

— Я не знаю, что такое счастье, и не знаю, кто мог бы объяснить мне это…

В раздумье он повернулся, чтобы уйти, и в эту минуту неожиданно переступил дорогу двум незаметно приблизившимся фигурам. Это были сгорбленный и старый мужчина с молодой и стройной женщиной. Старик поднял зажженный фонарь, который нес в руке, и свет от него прямо упал на бледное, грустно-задумчивое и прекрасное лицо юноши.

Из уст женщины вырвалось легкое восклицание удивления. Она быстро и тихо произнесла несколько слов по-итальянски, схватилась за кошелек и протянула юноше щедрую милостыню.

— Я не прошу, — сказал он, выпрямившись, и во взгляде его сверкнули укоризна и гнев, хотя бледное лицо было спокойнее мрамора.

Она рассеянно скользнула глазами по его бедно одетой фигуре и теперь рассматривала благородные черты его лица.

— Простите, — сказала она, и ее звучный грудной голос раздался среди ночи, точно музыка. — Я не желала вас оскорбить. Ведь вы знаете, что на этом мосту всегда бывают нищие, и я в темноте не могла хорошенько разглядеть, кто вы. Чем могу я загладить свою вину? — И она протянула ему руку. Рука была холодна, как камень, жесткая и тяжелая.

— Я больше не сержусь, — ответил юноша и вздрогнул, прикоснувшись к протянутой руке; ему показалось, что он прикоснулся к трупу. «Не привидение ли это?» — мелькнуло у него в голове, и он внимательнее взглянул на нее.

Она была красива, красивее всех женщин, когда-либо виденных им. Но в этой красоте было что-то каменное, как и в ее прикосновении. И только тут он заметил, что она все еще держит его за руку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Докажите, что вы действительно не сердитесь. Будьте так любезны, посетите нас. Я приглашаю вас на ужин.

Он быстро отдернул руку, и при свете фонаря красивая женщина увидела, как он сразу покраснел и опустил глаза. Она гордо и спокойно усмехнулась.

— Я донна Флавия Сантини, из Милана, — коротко сказала она. — Вы никогда не слыхали моего имени? Многие знатнейшие люди этого города считали бы за честь мое приглашение, которое вы отвергаете. — Она сделала рукой знак своему спутнику и сказала: — Ступай и свети.

— Простите, — пролепетал смущенный и пристыженный юноша и пошел рядом с ней.

Лицо ее было все так же спокойно, и она смотрела гордо и холодно.