Группа крови - Андрей Воронин

– Господа, – упрямо повторил Заболотный. – Видимо, я должен принести вам свои извинения, хотя это происшествие для меня еще более неожиданно, чем для вас. Вероятно, я что-то проглядел, анализируя состав бумаги. А может быть, дело в красителях, не знаю. Но должен вам заметить, что для такой работы полгода – не такой уж большой срок. Не каждое государство способно за полгода наладить выпуск собственных денег, да еще с такой высокой степенью защиты. Разумеется, я найду и исправлю ошибку, но мне хотелось бы, чтобы впредь я был огражден от подобного хамского обращения.

Гаркун перестал жевать, смачно выплюнул веревочный хвостик и протяжно рыгнул.

– Во сказанул, – хмыкнул он, ковыряя в зубах согнутым мизинцем. – Хотя в чем-то ты прав. Просто не стоило бахвалиться: дескать, мои материалы от настоящих родная мама не отличит. Вот мы и растерялись от неожиданности.

– Да, – поддержал его Мышляев. – Мы понимаем, что имеем дело с довольно сложным процессом, и именно поэтому обратились к вам. Но поймите и вы: отступать некуда. И если вы думаете, что можете просто хлопнуть дверью и уйти, то я должен вас огорчить: у нас здесь не научно-исследовательский институт и даже не секретная лаборатория Министерства обороны. У нас здесь, как бы это выразиться…

– Пещера Али-Бабы, – подсказал Гаркун. – Отсюда либо выходят богатыми, либо не выходят вообще.

Он оскалил мелкие испорченные зубы и зарычал по-собачьи, иллюстрируя свои слова.

– Кстати, отец, – забыв о Заболотном, обратился он к Мышляеву, – так что нам все-таки делать с этими бумажками?

– Да как что, – устало откликнулся Мышляев. – В печку их, и весь разговор.

– М-да, – причмокнул губами Гаркун. – Жалко, черт… Может, на базарчик? Или к уличным менялам, а?

– Уймись, идиот, – оборвал его Мышляев. – Мы только начали разворачиваться, а ты хочешь сразу все похоронить? Не жадничай, Гена. Подожди немного, и станешь миллионером.

– Хорошо тебе говорить, – сгребая в кучу разбросанные по столу фальшивые деньги, вздохнул Гаркун. – А мне, бывает, с похмелюги пива купить не на что. Ладно, в печку так в печку.

– Секундочку, – вмешался слегка пришедший в себя Заболотный. – Зачем же в печку? Пустим их в переработку, как обычную макулатуру. Только сначала я хотел бы их исследовать, чтобы найти, в чем ошибка.

– Вскрывать их будешь, что ли? – с ухмылкой поинтересовался Гаркун. – Бедный дядя Бен! – с нежностью обратился он к изображенному на купюре Бенджамину Франклину. – Сейчас этот противный фальшивомонетчик с ученой степенью возьмет острый ножик и начнет тебя потрошить… На, изверг!

Он подвинул к Заболотному стопку мятых бумажек с портретом президента и принялся хлопать себя по карманам в поисках сигарет.

– Пойдем-ка, – сказал ему Мышляев, – прогуляемся. Заодно и покурим.

Взгляд, которым он сопроводил свои слова, был твердым и многозначительным. Гаркун молча встал и первым захромал к трапу.

Наверху Мышляев тщательно закрыл за собой люк, закурил и вслед за Гаркуном выбрался из узкого тупичка за инструментальными стеллажами. В ангаре было холодно и промозгло, из прорезанной в воротах калитки, которую Кузнец по старой памяти оставил приоткрытой, тянуло ледяным сквозняком.

– Ну, что скажешь? – обратился Мышляев к Гаркуну. – Будет дело?

– Да дело-то будет, – тоже закуривая и прислоняясь спиной к стоявшему на подпорках незаконченному вертолету, ответил Гаркун. – Заболотный – мужик дотошный, разберется. Только где ты такую сволочь откопал? Не верю я ему, отец.

– А мне ты веришь? – ухмыльнулся Мышляев. – То-то и оно! Главное, чтобы дело двигалось, а «веришь – не веришь» – это, Гена, сплошная шелуха. Мне этот наш химик тоже не очень нравится. Ей-богу, когда ты предложил его бетоном залить, у меня прямо руки зачесались. Одна беда – нужен он нам пока что. Ну да не вечно же он будет химичить!

– Интересно, – медленно проговорил Гаркун, – а насчет меня у тебя тоже руки чешутся? Как говорится, сделал дело – гуляй смело, а? Или, как у Марка Твена: мертвые не кусаются.

– Тут есть три момента, – совершенно серьезно ответил Мышляев. – Момент первый: мы с тобой старые друзья, и я тебя, черта ядовитого, люблю и никогда не обижу. Сам не обижу и другим в обиду не дам.

– Эти бы слова да Богу в уши, – сказал Гаркун.

– Не перебивай. Момент второй: мы с тобой затеяли это дело вместе. Вместе придумали, вместе начали и вместе доведем до победного конца. Чтобы потом, сидя на мраморной террасе собственной виллы, вспоминать, как мы тут в дерьме по уши корячились.

И, наконец, момент третий: денег мне нужно много.

Так много, что одному мне не справиться даже с процессом их печатания.

– Вот это уже похоже на правду, – заметил Гаркун. – Чертов Кузнец, опять калитку не закрыл.

Вот уж, действительно, чокнутый профессор. Удивляюсь, как он не забывает ширинку застегивать после того, как помочится.

– Кстати, – спохватился Мышляев. – Хорошо, что ты мне напомнил. Я нанял охранника.

Гаркун скривился так, что Мышляев разглядел это даже в полумраке.

– Ну что такое? – спросил он. – Чем ты недоволен на этот раз?

– Прежде всего тем, что ты ввел в дело постороннего человека, даже не посоветовавшись со мной, – на время отбросив привычный шутовской тон, сказал Гаркун. – Мы же договаривались: никаких посторонних и, тем более, никаких бандитов.

– Да кто тебе сказал, что он бандит? – возмутился Мышляев, но при этом почему-то отвел глаза в сторону. – Это мой сосед. Парень спортивный, крепкий, молчаливый. Я его хорошо знаю, человек он надежный. Ты посмотри, какой бардак здесь у нас творится. Все двери вечно нараспашку, вы сидите у себя в подвале, ничего не видите, ничего не слышите, шлепаете фальшивые баксы… А если кто войдет?

Участковый, например, или просто местный лох, которому надо швейную машинку починить?

– Ну если смотреть с этой точки зрения… – неуверенно протянул Гаркун.

– То-то же. А ты говоришь – бандит.

– Старик! – торжественно сказал Гаркун. – Мы живем в такой стране и в такое время, что всякий, кому попало в руки оружие, автоматически становится бандитом. Особенно, если поблизости чувствуется запах денег. – Он демонстративно принюхался, шумно втягивая воздух коротким красным носом. – Чувствуешь, как пахнет?

– Чем?

– Баксами, отец, баксами! Поэтому я ничего не имею против твоего охранника, но лишь в том случае, если он начисто лишен обоняния.

– Разберемся, – проворчал Мышляев. – Если что, я ему быстро нюхалку отшибу. Я про него кое-что знаю, и он знает, что я это знаю, так что сам понимаешь…

Вместо окончания фразы он показал Гаркуну открытую ладонь и медленно, очень демонстративно сжал ее в кулак – так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Ну если так, – не скрывая продолжавших терзать его сомнений, сказал Гаркун. – В общем, ты у нас генеральный директор, организатор всего на свете и ответственный за все подряд, так что тебе виднее.

– О, это вечное племя, призванное отвечать за все и потому не отвечающее ни за что! – ни с того ни с сего нараспев воскликнул Мышляев.

– Ого, – Гаркун по-птичьи склонил голову набок, – да ты никак заговорил цитатами. Откуда это?

– Не помню, – равнодушно ответил Мышляев, думая о чем-то своем. – Вычитал где-то. Понравилось, вот и запомнил.

– Вот уж от кого не ожидал ничего подобного, так это от тебя, – произнес Гаркун.

– А я разносторонний, – неожиданно приходя в великолепное расположение духа, ответил Мышляев. – Я всех вас еще удивлю!

– Да, – сказал Гаркун, – не сомневаюсь.

* * *

Поставив торчком облезлый цигейковый воротник старого офицерского бушлата и низко надвинув потертую кожаную кепку, Кузнец медленно двигался вдоль ряда, в котором торговали гвоздями, шурупами, ржавыми гаечными ключами, старыми утюгами и прочей дребеденью, место которой было на свалке.

То, что здесь называли товаром, было разложено, расставлено и просто насыпано неопрятными кучами на расстеленных прямо на земле кусках полиэтилена, фанерных листах и даже на подмокших газетах.

Повсюду торчали мотки разноцветных проводов, куски старых резиновых шлангов, лежали древние сточенные топоры на новеньких топорищах, щербатые пилы и наборы самодельных кухонных ножей с рукоятками из прозрачного плексигласа, внутри которых цвели невиданные цветы ядовитых расцветок.

Торговали этим хламом исключительно мужчины.

Кузнеца здесь знали и были ему рады, хотя рассчитывать поживиться за его счет было глупо. То и дело его окликали хриплые пропитые голоса, и мозолистые обветренные пятерни протягивались навстречу, чтобы пожать ему руку. Кузнец отвечал на приветствия, уклоняясь от разговоров о делах. Он по-прежнему не считал, что занимается чем-то предосудительным, но Мышляев просил держать дела совместного предприятия в секрете, а Кузнец привык сдерживать обещания.