Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - Александр Козенко

Джон, пригнувшись, так как был несколько выше среднего роста, входит в кабинет Конрада на ферме. Хозяин радушно приветствует его. Джон уже привык к тому, что его руки, ноги, колени, губы – нервные, выразительные, насмешливые губы – что-нибудь всегда было в движении, мотор внутри него ни на минуту не затихал. Они закуривали трубки, и говорил преимущественно Конрад и, хотя знал себе цену, о своей работе отзывался пренебрежительно, и «Я, я, я» никогда не звучало в его беседе. Глядя на Джона своими темно-карими, такими проницательными и мягкими глазами, он говорил о своем восхищении Флобером, Мопассаном, Тургеневым и Генри Джеймсом. Пуская кольца дыма, он продолжал: «Техническое совершенство, если оно не освещено и не согрето изнутри настоящим огнем, неминуемо остается холодным. У Генри Джеймса такой огонь есть, и далеко не тусклый, но нам, привыкшим к безыскусственному выражению простых и честных (или бесчестных) чувств, искусство Генри Джеймса все же кажется лишенным сердца. Его контуры так четки, образы так закончены, отточены и рельефны, что мы, привыкшие к теням, бродящим по современной литературе, к этим более или менее расплывчатым теням, – мы готовы воскликнуть: “Да это камень!”. Вовсе нет. Я говорю – это плоть и кровь, но очень совершенно изображенная, быть может, с несколько излишним совершенством в методе… Его сердце проявляется в тонкости трактовки… Он никогда не прячется в густую тень, не выходит на яркое солнце. Но он глубоко и тонко чувствует малейшие оттенки. Бьльшего мы не должны требовать. Не всякий писатель – Тургенев. К тому же Тургенев (и в этом отчасти его очарование) не цивилизован в том смысле, в каком цивилизован Генри Джеймс. Satis! (Довольно об этом! – лат.)».

Но Джону хотелось обсудить метод Джеймса, и он даже не стал раскуривать потухшую трубку. Американский писатель был младшим братом известного философа и психолога, одного из основателей прагматизма и «потока сознания» – Уильяма Джеймса. Голсуорси заметил: «Генри Джеймс, несомненно, испытывал влияние своего брата философа. Размышляя об объективности, отражаемой в литературе жизни, он вводит понятие “дом литературы” (“the house of fiction”). Это громадный дом со множеством окон. Через каждое из них виден лишь некоторый фрагмент “сцены человеческой жизни”. Конфигурация окна и его масштабы представляют собой “литературную форму”, т. е. специфический ракурс изложения. Через каждое окно смотрит свой наблюдатель, обладающий собственными восприятием и волей. Эти наблюдатели – сознание писателя. Здесь видно влияние философии Уильяма Джеймса, объявившего единственной реальностью непосредственный чувственный опыт индивида. Таким образом, литературой создается бесконечно большое множество реальностей, Генри Джеймс на рубеже веков в отношении искусства прозы выдвинул плюралистическую концепцию Вселенной. Характерное для него смещение изображения во внутренний мир человека принесло ему репутацию новатора и “разработчика” техники “точки зрения” в современной литературе. Да и у тебя, Джозеф, визуальная образность художественного текста не меньше, чем у Генри Джеймса», – Голсуорси раскурил трубку.

Конрад не возражал Джону и после некоторого размышления заговорил: «Взять хотя бы “Дэзи Миллер” Джеймса и тургеневскую “Асю”; в обеих повестях основной интерес сосредоточен в главных героинях, а не в сюжете. Однако у Джеймса центральное положение среди персонажей придается не столько Дэзи, сколько Уинтерборну, глазами которого читатель видит героиню. Это так называемый персонаж-отражатель: читатель знает о Дэзи лишь то, что видит, слышит, чувствует и думает о ней последний, читатель воспринимает героиню через призму его сознания. Сам процесс формирования суждения Уинтерборна, очень субъективного, о Дэзи становится сюжетом повести. И само “центральное сознание” выступает не менее важным объектом повествования, чем воспринимаемые этим сознанием объекты и события. Другими словами, метод “точки зрения” заключается в двойственном фокусе повествования: мир произведения описывается через индивидуальное восприятие героя (героев), причем в сферу внимания читателя попадает как само это восприятие, так и механизмы, управляющие им. Сама Дэзи недоступна читателю изнутри: Джеймс последовательно придерживается принципа одно “центральное сознание” в силу специфичности понимания им “правдивости” изображения жизни. Ведь и действительная жизнь, по его словам, – это всегда жизнь, прожитая и увиденная кем-то. Но Джеймс соблюдает дистанцию между повествователем и героем и уж тем более отказывается от позиции “всезнающего автора”, столь характерной для реализма XIX века. Потому что никакой объективности в жизни и природе не существует; в основе предлагаемой интерпретации лежат не свойства интерпретируемого объекта, а априорные установки субъекта восприятия. Но Генри Джеймс не был догматиком, и когда он ведет повествование от первого лица, то сливает рассказчика и героя в одно целое, уничтожая дистанцию между ними. Видишь, Джон, ты заставил меня пофилософствовать, хотя я не люблю говорить на эти темы».

Но для Голсуорси подобные беседы были бесценны, они помогали ему вырабатывать и разнообразить собственную технику письма.

Были плодотворны и контакты Ады, обладавшей талантами литературного критика и переводчицы, с Конрадом. Так, она перевела ряд рассказов Мопассана, которые под названием «Иветта» были опубликованы в 1904 г. с предисловием Джозефа Конрада. Этот сборник переводов переиздавался снова в 1914 и 1915 годах. Ада признавалась: «У нас с Джозефом Конрадом было великое тайное сотрудничество; он помогал мне в переводах с французского: он был поляком, Франция была его второй натурой. Я ненавидела себя за то, что отнимала у него время, но все же, кажется, это было некоторым отдыхом для него, он же не мог сам писать целый день свою книгу».

Сама Ада считала, что ее предназначение – быть полезной помощницей: «Это очень важно для меня», – писала она. Она также знала, что лишь время упорной работы может принести плоды успеха. Сыну своего доверенного лица Ральфу Моттрэму, чьи стихи она анализировала и помогала в совершенствовании композиции, подбадривая, написала: «Большинство мужчин к тридцати годам еще не “созрели”. Посмотрите на Конрада, на Джека Голсуорси, тех двух, чьи работы я знаю лучше всего… Я считаю, что Конрад “созрел” совсем недавно, в романах “Молодость” и “Народ”, дав по-настоящему ясные образы писательского мастерства. Эволюция Джека Г(олсуорси) проходит последовательнее, хотя и медленно – но это понятно, он ведь невозмутимо и как-то необычно переходит от одного творческого метода к другому. А вот только что вышедшая книга и та, которую он начал писать, действительно выражение его “Я”». («Остров фарисеев» и «Собственник». – А. К.) Но и предыдущие произведения были высоко оценены критикой. Так, журналу «Аутлук» манера м-ра Синджона напоминала Теккерея, а «График» полагал, что он – подающий надежды ученик Генри Джеймса.

Глава 13

С осени 1900 года стало известно об ухудшении здоровья королевы Виктории. Однако в прессе никаких угрожающих сообщений не появлялось, и на Рождество королева, как обычно, уехала в поместье Осборн на острове Уайт. Поэтому сообщение о ее смерти в Осборне в январе 1901 г. было несколько неожиданным.

Голсуорси размышлял, что могли думать, как воспринимать это событие люди его круга: «Королева умерла, и в воздухе величайшей столицы мира стояла серая мгла непролитых слез… Когда в 37-м году королева взошла на престол, еще строились дома, уродовавшие Лондон… еще ходили почтовые кареты, мужчины носили пышные галстуки, брили верхнюю губу, ели устрицы прямо из бочонков, на запятках карет красовались грумы, женщины на все говорили: “Скажите!” – и не имели прав на собственное имущество. В стране царила учтивость, для нищих строили закуты, бедняков вешали за ничтожные преступления, и Диккенс только начинал писать. Без малого два поколения сменилось с тех пор, а за это время – пароходы, железные дороги, телеграф, велосипеды, электричество, телефон и вот теперь эти автомобили – такое накопление богатств, что восемь процентов превратились в три, а средний класс очень численно вырос. Изменились нравы, изменились манеры, люди еще на одну ступень отошли от обезьян, богом стал Мамона – Мамона такой респектабельный, что сам себя не узнавал. Шестьдесят четыре года покровительства собственности создали крупную буржуазию, приглаживали, шлифовали, поддерживали ее до тех пор, пока она манерами, языком, внешностью, привычками и душой почти не перестала отличаться от аристократии. Эпоха, так позолотившая свободу личности, что, если у человека были деньги, он был свободен по закону и в действительности, а если у него не было денег, он был свободен только по закону, но отнюдь не в действительности; эпоха, так канонизировавшая фарисейство, что, для того чтобы быть респектабельным, достаточно было казаться им. Великий век, всеизменяющему воздействию которого подверглось все, кроме природы человека и природы Вселенной.