Демонический Любовник - Дион Форчун

вы видите? – спросил председатель.

– Разве мы не можем связать его клятвой и прогнать?

– Что думают братья по этому поводу? – спросил председатель, снова оглядев собравшихся.

Повисла долгая тишина, никто не решался взять на себя ответственность за то, чтобы озвучить мысль, которая сидела у всех в голове; человек, которого они судили, стоял напряженный, словно тетива лука, ноздри его раздувались, как у зверя, а его неподвижные глаза напоминали две черных бездны.

Наконец, тишину нарушил журналист:

– Не осмелюсь рискнуть. Не доверяю ему, – сказал он, и остальные с облегчением выдохнули, ибо были освобождены от необходимости вынесения вердикта.

– Вы тоже так считаете? – спросил председатель снова, обращаясь к собравшимся, которые, каждый по своему, кивком головы или тихо произнесенным словом, выразили свое согласие; все, за исключением старца, чей голос вновь нарушил тишину на собрании.

– Мы давно поняли, что представляет собой этот человек, – сказал он. – Человек, посвятивший себя служению злу, следующий Путем Левой Руки, черный оккультист; и если бы вы спросили меня об этом вчера, я бы проголосовал также. Но можем ли мы утверждать, что этот человек всецело отдан злу, отделенности? Не забывайте, вы судите его за добровольное признание; если бы он не признался, мы никогда об этом не узнали, а он предпочел пожертвовать собой, нежели этой невинной особой. «Нет больше той любви, как ежели кто положит душу свою за друзей своих».[2]

– Влюбленный человек способен на все, – ответил журналист и Лукас вздрогнул, как если бы его коснулись раскаленным металлом. Эти слова, или же презрительная усмешка, с которой они были произнесены, казалось, оживили его; еще некоторое время он постоял так, как если

бы готовился к взлету, а затем его рука потянулась к заднему карману и собравшиеся обнаружили перед собой дуло револьвера.

– Если вам нужен я, то попробуйте заполучить меня, – прорычал он, – Перестрелка – это игра, для которой требуются двое.

И он медленно попятился к двери, глядя на них поверх блестящего дула револьвера.

– Уберите оружие, Мистер Лукас, – холодно сказал председатель. – Мы не станем применять физическую силу.

ГЛАВА 12

Лукас захлопнул за собой дверь и повернул ключ. Комната ложи находилась на расстоянии от дома и обители Эшлоттов в подвале. Прошло бы некоторое время, прежде чем братья смогли бы выбраться. Он бросился по длинному плиточному коридору в кабинет, схватил бумаги из личного сейфа и помчался наверх в свою спальню. Там он собрал столько вещей, сколько могло поместиться в вещевой мешок; затем он снова помчался вниз.

Грохот у двери в конце коридора указывал на то, что он спустился как раз вовремя, и, схватив охапку писем, которые выпали из ящика на коврик в прихожей, он покинул старый дом в Блумсбери Сквер, в котором так долго жил и в котором свершалась работа всей его жизни. Перед ним открывался новый жизненный путь; что он принесет ему, он не знал, и никогда еще ни один человек так основательно не сжигал за собой мосты.

Вскоре он уже снова мчался по той же дороге, по которой увозил Веронику между заходом Луны и восходом Солнца этого богатого событиями дня, дороге, по которой он уже возвращался между восходом и полуднем; возбуждение от произошедшего придавало ему сил и он не чувствовал усталости, но стоило ему выбраться из плотного Лондонского потока машин на простор загородных дорог и получить время на размышления, как до него тут же дошло осознание собственного положения. Во-первых, он потерял работу и него быть крайне мало шансов получить хоть какую-то другую, не имея рекомендаций. Он ухмыльнулся при мысли о выражении на лицах братьев, если бы их попросили о рекомендациях или спросили о причине увольнения. Не то, чтобы у него не было ни гроша; у него была небольшая сумма в банке, но, как он отметил, вдвоем они не протянули бы долго на эти деньги; у Вероники не было ничего, кроме того, было на ней, а он имел лишь немногим больше. Может быть, они и могли бы до бесконечности «отсиживаться» в рыболовном домике генерала и он даже смог бы что-то заработать благодаря своей ручке, но этого в лучшем случае хватило бы им на пропитание.

Лукас не был склонен к интроспекции; если бы был, то он бы понял, что с имеющимися у него ресурсами он один протянул бы в два раза дольше, чем вдвоем; он не посмел бы использовать Веронику снова и не было ни одной причины, почему он не мог бы порвать с ней; никто не обязан держать секретаря, который ему не требуется; но как бы то ни было, ему не приходило в голову отказаться от ее. Впервые в жизни странная природа этого человека создала связь; у него пока не было времени все обдумать, но слова журналиста «Влюбленный человек способен на все» породила в нем некую вспышку само-разоблачения. Был ли он влюблен в Веронику? Вряд ли он мог ответить себе на этот вопрос; он знал только, что он возвращался к ней, словно бы ведомый инстинктом почтовый голубь, так быстро, как только

мог ехать его мотоцикл. Она была единственным близким ему созданием среди чужого и враждебного мира; лишившись Вероники, он был бы совершенно одинок, и за Веронику он отчаянно цеплялся.

Преодоленное расстояние начало сказываться на нем, и он выглядел очень утомленным, когда смотрел вниз с гребня холмов на долину Бекерин, раскинувшуюся внизу под полуденным солнцем. Когда он достиг неровной, проделанной телегой колеи, идущей вдоль берега, все, что он мог, это твердо удерживать мотоцикл, а когда он слез с него у передней двери старого дома, он едва мог стоять на ногах. Зная, что звонить в колокольчик бесполезно, он прошел вокруг, через кусты, к лужайке, на которую выходили окна единственной жилой комнаты в этом месте, и Вероника, сидевшая за чаем, подняла глаза и увидела мужчину, идущего по траве нетвердой походкой и стучащегося в застекленную дверь, чтобы его впустили. Она вскочила и открыла ему, и он молча переступил порог и плюхнулся в кресло у стола. Она ничего не спросила, она никогда ничего не спрашивала; он был далеким, непостижимым созданием, на которое она не имела никаких прав, но ее женские инстинкты заставили ее налить ему чашку чая и удовлетворенно наблюдать за тем, как он пьет. Его лицо и одежда были покрыты пылью и он как никогда более походил на статую некоего падшего