Современная американская повесть - Джеймс Болдуин

Но Анне не удалось поднять лохань с водой, как она ни напрягала силы. И когда та наконец все же оторвалась от пола, то только потому, что рядом с руками Анны оказались руки миссис Крикши.

— Видите, у вас еще совсем силенок мало, Анна, — тихо сказала соседка. — Пойдите лягте, самой же ясно — вы совсем больная.

— Нам с Мэйзи надо вымыть пол и постирать.

— Ну, раз надо, пол начну мыть я, а Аннамэй пусть сбегает за Уилли. Вы им будете говорить, а Мэйзи и Уилл сделают всю трудную работу. Сейчас пора кормить маленькую, вон уже канючить начала. Сядьте на постели, я приготовлю бутылочку и принесу вам ребенка. Потом будете убираться.

Но, когда Анна взяла на руки Бесс, та оказалась ужасно тяжелой, кроме того, сразу же началось жжение в груди. (Лихорадочное возбуждение Анны шло на убыль.) И голова кружилась, и рука, державшая бутылочку, начинала трястись.

— Мне, наверно, нужно выйти на воздух… Покорми малышку, Уилл. — И повторила наставление, которое ей дали в клинике. — Держи бутылочку повыше, чтобы в горлышке все время было молоко, а то у ребенка будут колики. Вот так, хорошо держишь.

Но вышла она не во двор, а в спальню к ребятам. В спальне переодевалась Мэйзи.

— Все вверх дном, — сказала мать. — Я уж тут прибирала, прибирала, пока вы не пришли. К твоему сведению, если у тебя в комнате все вверх дном, то и в жизни будет так же. Приведи Джимми в порядок, надень на него чистый комбинезон, а потом возвращайся сюда. Ну (Мэйзи молча, не произнося ни слова, смотрела на мать), ну, иди. Сейчас достану для него все чистое. В чем дело?

— Ни в чем.

Мэйзи ушла. В чем дело? В чем дело? Эхом отдавалось в воздухе. В чем дело?

— Все вверх дном, — сказала Анна. (Я так и не спросила у нее: кто это снова мочится в постель, Бен или Уилл? Вот наведу тут порядок и начну брать стирку домой.)

В углу валялось скомканное платье Мэйзи. Анна подняла его и сунула в мешок с грязным бельем. Затем расправила лежащую на полу курточку Уилла и повесила ее на гвоздь. Локоть совсем протерся, и пуговицы опять поотрывались. Нужно починить курточку, сказала она себе и погладила рукой другие одежонки, висевшие рядом.

— Чинить буду завтра, а нынче отберу, что нужно, — проговорила она, идя к комоду, где лежал ворох дырявых вещей; по дороге споткнулась о ребячьи ботинки, разбросанные по комнате. Села на корточки и, перебирая их, зашептала:

— Это беновские ботинки. Протерлись подметки. Ладно, может быть, картонку можно подложить. Это уилловские: дыры, сплошные дыры. Он всегда их снашивает на одну сторону, вот так. — И улыбнулась: — Уилловские ботинки я всегда узнаю, где бы они ни попались мне на глаза. Только тут уж, даже если бы деньги нашлись, ни новыми подметками, ни латками, ни дратвой — ничем не поможешь. Изорвались, дальше некуда. — Она резко поднялась, и ботинки с грохотом упали на пол. — Дальше некуда.

Во всем ящике у Джимми не нашлось ни единого целого носочка. Беновские все изношены, и не удивительно: достались от старшего брата; кстати, у него всего один комбинезон. Она стала перебирать всю охапку носков в поисках пары, которую можно было бы заштопать. Крохотные носочки Бесс, а это вот носки Джимми, Бена, Мэйзи, Уилла, все прошли через ее руки, и, пока она рассматривала каждую пару, голова ее все раздувалась и раздувалась, словно воздушный шар. «Как же я забыла, они ведь сейчас босиком бегают. С носками пока обойдется». Комбинезончик. И тут дыра, прямо на заднем месте. Как же она не заметила?

— Нужно починить, — сказала Анна вслух и остановилась посредине комнаты, держа в руках комбинезон.

Приступ энергии и злости, охвативший ее час тому назад, прошел бесследно, и сейчас она стояла пошатываясь и глядела на продавленную кровать, на матрас, лежащий на полу и издающий резкий запах мочи, на тоненькую струйку света, просачивающуюся в узкое высокое оконце, и ей казалось, что ее вот-вот задушат слезы, которые комком скопились в горле и не поднимаются к сухим глазам.

И не в том даже тут дело, что ребячью одежду уже невозможно или почти невозможно починить, а другой одежды нет и денег на новую — тоже; и не в том тут дело, что четверо детей спят в этой тесной каморке, причем трое — на матрасе, на полу; и не в том дело, что по углам скопилась пыль, свалялась какими-то комьями, пыль, она же Грязь, Которая Распространяет Инфекцию и Ваши Дети из-за Вас же Болеют; и не в том дело, что одно ее дитя несколько минут назад стояло тут и смотрело (ох, что больнее — когда Мэйзи так смотрела или когда она просто отвернулась), смотрело на мать с болью, страхом и жалостью в глазах.

И не то, и не то, и не это, а все вместе довело ее до того, что она стоит пошатываясь посредине спальни и в бессловесной муке стискивает в руках порванный детский комбинезончик. Горе в том, что она так беспомощна, что у нее нет сил, что вне пределов ее досягаемости маячит нечто огромное и недостижимое, совершенно, совершенно недостижимое, как бы она ни старалась, чего бы только ни делала ради этой цели: добиться, чтобы жизнь ее детей стала лучше, ибо в этом смысл ее существования.

…Ой, что ж это такое с мамой, ведь папа сказал, что ей нельзя вставать с кровати, а она ведет себя так чудно, так странно выглядит, ну ведь не потому же, что Джимми сказал (кстати, очень бодрым тоном):

— Мэйзи меня усибла, мама, мыла в ванноцке и усибла.

— Вруша! Я его не ушибла, он просто скользкий. Папа говорит, тебе нельзя вставать, нельзя. Мама, можно я возьму комбинезончик Джим-Джима? — Подошла поближе, по, видно, хочет убежать. — Ой, мама, что с тобой?

— Ничего, Мэйзи. — Анна опустилась на колени рядом с дочкой, чтобы ее успокоить, улыбнулась вымученной улыбкой. — Мне нужно кое-что… — у нее сдавило горло, — кое-что сделать.

— Что сделать, мама?

— Я не знаю. — Анна все тискает в руках комбинезон. — Я не знаю.

Когда Джим пришел с работы, Анна сидела на заднем крыльце, а Уилл под ее наблюдением мотыжил заросший сорняками двор.

— Кто это разрешил тебе встать с постели? — ласково сказал он, подходя к Анне. — Забыла, что тебе велено — на все начхать и лежать?

Анна стиснула зубы, сжала кулаки, съежилась и глубже спряталась в сумрачном полумраке крылечка.

— Так тебе, значит, полегчало, моя голубка? Пойдем в дом. — Он нерешительно притронулся к плечу Анны. — Ты нас научишь, как приготовить ужин повкусней. Ну, пойдем, Анна, ребята ждут.

— Ждут? Вот так они однажды будут ждать, а ужина-то не дождутся. Тебе это не приходило в голову? Мы собираемся вскопать огород, который ты нам обещал когда-то, да так и не удосужился взяться за дело, вот почему мне пришлось встать с постели. И я опять буду брать на дом стирку, если мне ее удастся раздобыть… Сам ступай в дом.

— Не надо сердить меня, Анна… — И просительно — Ты так хворала. Сама знаешь, тебе еще рано вставать.

— Ах, мне рано вставать? — Она вскочила. — Рано, значит? Пусть все грязью зарастет, пусть дети носятся как оглашенные, оборванные, грязные, пусть я не зарабатываю ни цента, главное — лежать! Не прикасайся ко мне! А кто же будет стряпать, убирать, смотреть за детьми, если я не встану с постели? Слуги? Ну, как же, у нас такие хорошие слуги — мы их наняли на твои большие заработки.

— Хватит, Анна, хватит. Тебе вредно волноваться… Анна, голубка моя, не надо.

— Не заговаривай мне зубы. Кто будет все делать, если я не встану? Кто? Кто будет… смотреть за… — С хрипом втянула в себя воздух. — Кто о них позаботится, если не мы? Кто?

Он пытался ее обнять, успокоить, но ее это только сердило, сердил прерывистый шепот Джима:

— Анна, не надо, прошу…

— Кто? Отвечай… Ах, Джим, — тут голос ее стал жалобным, ноги подкосились, и Джим поспешно ее подхватил. — Дети… — как потерянная повторяла она: — Дети… Что с ними будет? Как их вырастить? Дети, Джим, как же нам быть? Похоже, мы ничем не сможем им помочь в этом проклятом мире.

О, Уилл, в ожесточении размахивающий мотыгой, умчавшийся за целый квартал, чтобы не видеть потрясенного отцовского лица, не слышать лихорадочных слов матери; о, Бен, сперва прижавшийся к коленям матери, а после к коленям отца в тщетной попытке успокоить родителей, а теперь присевший рядом с Мэйзи и задыхающийся от астмы; о, Мэйзи, зажавшая себе уши, чтобы ничего этого не слышать, и выкрикивающая во весь голос песню, чтобы Джимми и Бен тоже ничего не слышали — все в порядке, дети, теперь все утихло.

Все утихло. И наступил покой в доме, где лежит и плачет ваша мама; она не слышит слов: «Завтра я сам вскопаю огород, в получку купим семена. Мы своего добьемся, вот увидишь, не надо так изводиться», слышит только одно — Джим старается ее утешить. А теперь он прилег с ней рядом, гладит и целует ей голову и безмолвно повторяет старые клятвы, все те же давнишние клятвы, которые жизнь не позволит ему выполнить.

VII