Дневники Палача - Руслан Шабельник

Я чихнул. Самым банальным образом, на середине речи. Были бы свободны руки, я бы еще справился с естественным порывом, а так она сама виновата, заточив в замки пальчиков единственное, что могло спасти меня и позволить ей продолжить речь.

— Э-э-э, будьте здоровы.

— Спасибо.

— Ну так что?

— Так что, что?

— Не делайте вид, что не поняли, я только что говорила!

Весь аромат, вся аура загадочности улетучились, передо мной стояла не очень молодая, не очень красивая женщина, которая к тому же вознамерилась убить мужа, дабы безбоязненно спать с молодым любовником.

Надо отдать должное — она надавила на все кнопки, какие только можно: сексуальность, человеколюбие, жадность, в надежде, на срабатывание чего-то из арсенала.

И у нее прошел бы номер с любым другим человеком, может, еще пройдет. Только не со мной, и не с любым другим палачом.

— Дорогая баронесса, позвольте откланяться, — а что я еще мог ей сказать?

— Вы… ты… трус! — ударило в спину шипение.

— Скажи это своему любовнику, — обернуться я не потрудился.

Меня разбудили ночью.

Да что же это за работа такая! Молоко, что ли за вредность пусть выдают.

Старый знакомый — дворецкий.

— Господин барон ждет вас! — бесстрастное лицо, лишенный эмоций голос и лишь слегка красные от недосыпа глаза выдают, что передо мной живой человек.

Помнится, тот же господин барон, не далее, как сегодня днем отправил меня в отставку. Даже платить отказался. Я с полным основанием и чистым сердцем мог бы послать господина барона туда, где, по моему мнению, ему самое место. И буду в своем праве. Однако, я одеваюсь, беру любимый саквояж и иду.

Дворецкий, мой Вергилий в этом царстве указывает путь.

Путь ведет вверх. В рай, значит.

У дверей, роскошных резных дверей, да еще с инкрустацией, Вергилий останавливается.

«Оставь надежду, всяк сюда входящий»

— Прошу.

Внутри ярко горят светильники, все. На потолке, стенах, даже пол, кажется, с подсветкой.

Рампы разогреты, и актеры заняли положенные места.

На авансцене барон, в исподнем, надо признать — весьма дорогом исподнем — иные позволяют себе такие ткани по большим праздникам — и незапахнутом халате, тоже весьма недешевом.

Ближе к середине сцены — он. Он лежит на полу, одна рука поддерживает другую, обе прижаты к животу. Лицо опухло и залито кровью. Несмотря на это, и даже на отсутствие парика — длинного, с буклями, я узнаю его — юноша, что пронзал меня взглядом на приеме позапрошлым вечером.

Задник подпирают стражники. Все при них — усы, мечи и пустые глаза.

Актеры расставлены, задачи определены, за работу, товарищи!

— Этот, — барон мазнул по мне взглядом, однако снизошел до объяснений, ибо присутствующие явно были в курсе. — Час назад залез ко мне в спальню.

— Желаете, чтобы я узнал, каковы его намерения?

Усатые физиономии треснули щелями улыбок. Даже барон оскалился.

— Уважаемый палач, о его намерениях я догадался и без тебя. А что я желаю знать, так это имена сообщников этого сопляка. Кто послал его!

— Уважаемый барон, я — палач, а не следователь!

Я ожидал, я почти хотел, чтобы этот «аристократ» вышел из себя, разродился пышной тирадой, начал сыпать проклятиями, угрожать…

Улыбки стражников смыло, как… смыло, в общем.

Барон посмотрел на меня.

Пристально.

Впервые за все время знакомства.

Словно только сейчас заметил кого-то перед собой, отличного от пустого места.

— Ну, ладно. Тогда, пошли со мной… палач.

— Э-э, а с этим-то что, — решился на речь один из стражников.

— В подвал, в отдельную камеру. Воды дайте и матрац. Отпрыск рода Валломбрезов заслуживает некоторого уважения. Я еще поторгуюсь с его папашей.

Светильники горят тускло, раскрашивая лица актеров зловещими тенями, вперемешку с яркими световыми мазками.

На авансцене — Он — и Она, остальная часть пространства погружена в темноту, позволяя зрителям дорисовывать несуществующие декорации.

Она — на кровати, кружевная бретелька ночной сорочки сползла на руку, обнажая точеное плечико. Он в халате над ней.

Где-то это уже…

Я чувствовал себя третьим лишним, или наоборот — третий не лишний, как не могут быть лишними зрители в зале.

— Что?.. — она часто моргает, пытаясь изобразить удивление и состояние недавнего выхода из сна.

Обе эмоции неудачно.

Баронесса не спала.

И она — боится.

Последнее как раз не удивительно — два мужика в комнате женщины посреди ночи.

— Допрашивай! — барон не смотрит на меня.

— Кого? — дурацкий вопрос, но положение обязывает.

— Ее допрашивай! Ты телепат, или я ошибаюсь.

— Но…

— Разве подстрекательство к убийству не есть преступление на большинстве тобой обожаемых, так называемых, цивилизованных планетах. Разве тот, кто платит убийце, не важно в чем заключается плата — деньгами, или… еще чем, не виновен в той же мере, как и тот, чей палец нажимает курок?

— Все это так, но…

— Тогда допрашивай. Используй свой… дар. Докажи, что палачи не зря едят недешевый хлеб. Восстанови, так называемую, справедливость. В противном случае, я казню ее сам, сейчас, здесь, без суда, без доказательства вины и буду в своем праве — жена всецело принадлежит мужу.

Я подошел, я обнял ее голову руками, я увидел…

— Она виновна.

— Громче!

— Она виновна!

Акт второй, сцена первая. Все те же.

Барон не удивлен.

Я — тоже.

Баронесса напугана еще больше. Минуту назад, я думал, что это невозможно.

— Отлично, — голос не выдает эмоций, ни одной. И даже я — телепат — их не чувствую. — Дорогая, ты сама настояла на приглашении палача. Палач — здесь. Барон снова посмотрел на меня, в упор — третий, или второй раз, кто их считает. — Выполни свою работу!

Заказчик, подстрекатель к убийству виновен не в меньшей степени, чем тот, кто спустил курок. Барон прав, во всем прав.

Я молча шагнул к своему саквояжу.

Ветер, опытным вором, он забирался под одежду, пыточных дел мастером ласкал кожу только затем, чтобы… кто знает, что нужно ветру… может статься — ничего. И он просто играет нашими волосами, одеждой, как некоторые играют жизнями. И так ли виновен ветер, ведь дуновения его — есть следствие разницы температур, и так ли виновен палач, ведь поступки его — есть следствие решений сильных мира сего…

Ветер.

Я привык к нему. Свыкся. Даже больше — сроднился. Часто, слишком часто ветер выступал моим единственным провожатым. Людям свойственно стыдиться содеянного, в большей степени свойственно винить в содеянном других.

Может, для этого и существуют палачи. Для очистки, так называемой, совести. Они склонны винить того, кто исполняет приговор, мы — тех, кто его выносит, в итоге — каждый в своем праве и все спят спокойно. Кроме жертвы.

На этот раз ветер выступал не единственным провожатым. Дворецкий, недвижимый, словно статуя, и даже холодный ветер и близость палача не могли пробить маску вышколенного слуги.

Маску, которая приросла к коже и заменила лицо.

Прямо, как у меня.

С утра, на городской площади скорбным голосом объявили о кончине баронессы.

От апоплексического удара.

Объявлен траур. Безутешный барон неделю не будет показываться подданным.

К обеду, народ начал подтягиваться на площадь — поглядеть на казнь браконьеров. Какое-никакое, а — зрелище. Все лучше, чем ничего.

Сейчас действо, небось, в разгаре.

Или закончилось.

Челнок, который должен был доставить меня на орбиту, гостеприимно опустил трап.

— Прощайте, — я двинулся к нему.

— До свидания, приезжайте к нам… еще…

Нет, все таки инстинкты слуги выше здравого смысла.

— Непременно!

А чего! Следует быть вежливым. Даже палачу. Особенно — палачу.

* * *

«ПРЕДВОДИТЕЛЬ И ГУСИ

Наш Предводитель рос весёлым, шаловливым мальчиком. Не мало за ним водилось проказ. Как и многие мальчишки, любил он подразнить гусей. Вооружится прутиком и крадётся к гусенятам, щиплющим траву на крутом берегу реки. Заметив его, папа-гусак грозно загогочет, мамы-гусыни разволнуются, зашипят. Гусенята с писком под их защиту. А Предводитель, наделав переполох, скатывается с обрыва, довольный своим удальством.

Но даром ему это баловство не прошло.

Возвращался он однажды из молитвенного дома. Предводитель в пять лет уже выучился грамоте и много читал. Жрец любил Предводителя и подбирал ему множество самых разных книжек и свитков.

Идёт Предводитель гордый-прегордый, что ему доверили дорогие свитки со всякими мудростями.

И вдруг на пути знакомые гуси…

— Ага-га-га! — угрожающе проговорил гусак, оглядывая своего врага с головы до ног. И, наверное, заметил, что у него руки заняты и нет в них страшноватого прута. Малыш невольно попятился.