Цивилизация Просвещения - Пьер Шоню

В тридцать лет женятся и выходят замуж не так, как в пятнадцать. Супружеская семья предполагает брак если не по душевной склонности, то, как минимум, по некоторому личному выбору. Не верьте литературе. Парадоксальным образом новая модель, как мы видели, поднималась снизу вверх. Волна французского мальтузианства в XVIII веке распространялась сверху вниз. Не верьте литературе: она описывает обычаи тех, кто наверху. Аристократический брак, брак крупных буржуа мог в течение долгого времени оставаться делом семейной стратегии. Крестьянский брак был более свободным. Среди обитателей замкнутого мира, где человек, чтобы жениться, зачастую должен был ждать, пока его отец умрет и оставит ему землю, брак не может быть делом рук родителей. Конечно, до 25 лет требуется согласие родителей, — но до 25 лет никто (или почти никто) и не женится. И вот к 27,28,30 годам больше половины всех женатых (как предсказывает компьютерная имитация и как подтверждают приходские записи) — круглые сироты. Брак — дело личного выбора, расположения, трезвой заинтересованности; долго притесняемой сексуальности и страсти здесь делать нечего. Брак бедняков в XVIII веке — дело, событие, в котором эмоции присутствуют лишь в виде полутонов. Ромео было 15 лет, Джульетте — 12. Аристократическая Венеция XVI века бесконечно далека от Просвещения. Революция нового брака до нее еще не добралась. Она уже проявилась в Колитоне, в крестьянской Англии. Но Шекспир осознанно направляет взгляд в другую сторону. Брак в 30 лет наряду с распадом родовых отношений знаменует собой конец ремесла свахи. Вспомните Испанию конца XV века; в Европе эпохи Просвещения у Селестины больше нет детей. Ее сестры трудятся не покладая рук в Индии, в Африке, в Китае. Сваха, всегда немного колдунья — без этого не обойтись, чтобы составить правильную пару инь и ян, — атрибут другого типа брака: в Европе эпохи Просвещения Селестина безработная. Разве Парижский парламент не лишил ее всех прав? С 1670 года колдуний больше не сжигают.

Мы знаем о браке благодаря эндогамии. Для изучения мотивов, требующего более тонкого, личностного подхода, мы располагаем уникальным источником — разрешениями на брак: несколько сот тысяч документов в одной только Франции, над которыми ведется огромная работа (Жан-Мари Гуэе). В каноническом праве за многие века была сплетена сложная паутина препятствий к браку, обусловленных родством и сродством. Под сродством понималось духовное родство, устанавливающееся между крестным отцом и крестной матерью. В эпоху Просвещения, каким бы сильным ни было желание обзавестись протекцией, — это проявлялось в том, что крестные родители, как правило, выбирались из более высокого социального слоя, — пара «крестный отец — крестная мать» в конце концов стала копией бинарной модели супружеской семьи; с другой стороны, каноническое право трактовало понятие родства чрезвычайно широко. Расширение родства до пределов устных преданий — несомненно, изобретение клириков, изыск, пришедший из высших сфер, от тех, кто еще до введения регистрации всех рождений привык к ученым генеалогиям; возможно, оно преследовало цель утвердить новые отношения покровительства, не допускающие двойного использования, расширить сеть «друзей по плоти», но прежде всего это плод атмосферы недоверия к сексуальности, в предельном случае касающегося и брака, тайного желания помешать легкому увеличению числа семейных пар. Быть может, именно оно подготовило в глубинах подсознания ту фундаментальную революцию в области брака, которая обусловила в Европе наступление Нового времени.

Одновременно именно в сфере создания семьи мы впервые сталкиваемся с влиянием обозначившейся в XVI веке границы между протестантской северной Европой и католической южной. Действительно, порвав с традицией канонического права, предполагавшей постепенные изменения, протестантская Европа быстро покончила с чрезмерно широким юридическим толкованием понятия родственных уз. Разрыв с каноническим пониманием родства как препятствия к браку, на который пошли реформаторы именно в этом вопросе, несомненно, лежит в русле общего течения, которое на севере Европы шаг за шагом привело к реабилитации сексуальности. В XVII веке Англия отличалась исключительной терпимостью, Франция — нет. Одновременно в протестантских странах разрушается имплицитная притягательность целибата как воплощения религиозных представлений о чистоте. Противоречивая политика церквей по отношению к воспрепятствованию браку тем более парадоксальна, что на Севере была распространена экзогамия, тогда как древняя средиземноморская цивилизация оставалась эндогамной. Вела ли католическая церковь безнадежную борьбу? Хотела ли эта организация, возглавляемая аскетами, чье целомудрие обеспечивало им преимущественные права на общение с Богом, подчеркнуть нерушимую иерархию статусов, дать понять, что секс, даже избавленный от бесовства могуществом святого слова, неизбежно остается разновидностью греха? Это напряжение, исключающее легкость, в любой момент делающее явным назидательное присутствие греха, ведет либо к устранению всякой сексуальности, не направленной непосредственно на производство потомства, либо — в силу деформации, которую во Франции не преминул узаконить янсенистский катехизис, — к распространению в народной среде уродливой аскезы coitus interruptus. На практике церковь таким способом утверждала свое постоянное присутствие в жизни супругов: она обеспечила себе право контроля посредством разрешений на брак.

Право выдавать такие разрешения, первоначально принадлежавшее епископу, было присвоено понтификами. Но папа отказывался заниматься бедняками. По поручению бедных действовал епископ; 95 % социальной лестницы без стеснения пользовались этим преимуществом бедняков. Разрешение давалось по изложении причин, которые становились предметом исследования. Изложение причин дает нам возможность судить о мотивах создания пар. В девяти случаях из десяти прошение составлял кюре. Он шифровал полученную информацию. Разрешения на брак не избежали ключевой проблемы: как выразить на письме мысли тех, кто умеет изъясняться только устно? Кюре и должен был перевести названные ими причины на язык стереотипов, впрочем не слишком искажающих суть дела.

Одно не вызывает сомнений. При заключении брака у крестьян, в рамках одного и того же социального слоя, выбор пары — это личное дело. Слово «любовь» среди дошедших до нас причин не упоминается до 1780 года. Это вопрос терминологии. В языке крестьян любовь — это дружба; упоминается соседство, длительное общение с детских лет. Еще один бесспорный факт: тяготы одинокой жизни. Жизнь предполагает распределение функций внутри дома. Дом — это место, где и живут, и работают в соответствии со схемой, превосходно очерченной Питером Ласлеттом. Важное наблюдение: люди не беспокоятся ни о родившихся детях, ни о тех, которые должны вскоре родиться. Как убедительно показал Гуэе, забота о потомстве не проявляется напрямую среди густо заросших лесами полей — там, где коэффициент воспроизводства намного выше единицы, где никогда не было беспокойства о судьбе рода. Действительно, жизнь несомненно будет продолжаться. Из всех этих текстов, изучение которых уже началось, явственно следует вывод: брак — дело серьезное, важнейшее дело в жизни. Функции обоих полов четко разграничены, хотя и меняются в зависимости от региона: где-то женщина заботится о семейном бюджете, где-то обеспечивает связь с внешним миром. Семейная пара — экономический союз, прмогающий справиться с плохой жизнью. В периоды безденежья парадоксальным образом упоминается тот аргумент, что двум нищим будет легче продержаться вместе. После морового поветрия упоминается необходимость заменить у семейного очага деда или бабку, бравших на себя хлопоты по хозяйству. Таким образом, в обычное время (то есть за исключением апокалиптических кризисов — 1693–1694 и 1709 годов — и все, в XVIII веке их не было) смерть подталкивает к браку; эта структура в общем и целом противоречит структуре, которая описывается и наблюдается обычно, но характерна для исключительной ситуации кризиса. Серьезное дело, которое никогда не сводится к страсти, физическому влечению, но не исключает склонности, личного выбора, избирательного духовного сродства. Да, в эпоху Просвещения брак простых людей, при новой структуре семьи, был делом длительной выдержки. В брак вступают с открытыми глазами. Здесь нет места безрассудству. Желаемые качества не связаны с внешностью — достаточно здоровья и отсутствия увечий; все прочие требования касаются моральных и профессиональных качеств. Совместная жизнь длится долго, в XVIII веке немного дольше, чем в XVII, и на пороге ее есть о чем задуматься. Сильное впечатление производит серьезность и достоинство принимаемых решений, переход от индивидуализма к заботе о двоих.