Многорукий бог Далайна. Свет в окошке - Святослав Логинов

— Уговорил, — засмеялся Илья Ильич, — на экскурсию не пойдём.

Подойдя поближе, гуляющие заглянули в проём. Там густо зеленел ухоженный парк, аллея, обсаженная кустами жасмина, скоро сворачивала, так что взгляд далеко не проникал. Ни единой фигуры Илье Ильичу заметить не удалось, видимо, не здесь было любимое место прогулок покойных знаменитостей. Вспомнив о нервозности сына, Илья Ильич пожал плечами, произнёс пренебрежительно: «Да, пожалуй, это не слишком любопытно...» — и повернул вспять.

Город располагался секторами, которые, словно дольки апельсина к центру, сходились к Цитадели. От распахнутых ворот легко можно было пройти хоть в пакистанский, хоть в испанский сектор. Илья-младший привёл отца в полутёмное кафе немецкого сектора.

— Пиво тут лучше, чем везде, — произнёс он, потерев ухо, и Илья Ильич понял: ушей нежелательных среди немцев меньше.

Тем не менее был взят самый обычный столик, открытый всем взглядам и любознательным ушам. Тоже ясно: если в заведение явились иностранцы и прячутся от посторонних глаз, значит, имеет смысл подслушать, о чём они будут толковать. А так — забрели любопытствующие и едят жирные гусиные полотки, запивая тёмным баварским пивом. Немецких пивнушек в русском секторе почитай что и нет, кому они нужны, если за настоящей немецкой кухней за минуту можно дойти в Германию. Это только в американском секторе понапихано всякой всячины — и китайские ресторанчики, и итальянские пиццерии, и даже трактиры, имеющие самое отдалённое отношение к русской кухне, зато вполне отвечающие представлениям рядового американца.

Илья Ильич приготовился было, используя свой дар полиглота, объясняться с официанткой, однако обошлись без его помощи, кружки пива и полотки возникли как бы сами собой.

— Так и что тебя озарило? — тихо спросил Илья Ильич, держа гусиную грудку возле рта, так чтобы со стороны было не видно, что двое разговаривают. А то ведь кто его знает, может, и впрямь у Илюхи появился секрет, который ни за какие мнемоны не купишь.

— Ай, глупости всё это! — Илюшка махнул рукой. — Просто подумал, что если у этих на стенах и впрямь чувства обострены, то они прекрасно видели, что мы готовимся к штурму. Команды шёпотом передавались, а они их слышали и были готовы. Вот если ввести систему условных знаков... А потом понял, что ерунда. Опытный солдат шкурой чует, когда ему опасность грозит. Поймут безо всяких шепотков. И всё-таки мушкетёра на стене мы видели, значит, есть у них в обороне щёлочка. Мизинчик бы туда просунуть, а там — расшатаем...

— Что расшатывать-то? — Илья Ильич покусал губу, стараясь почётче сформулировать свои сомнения. — Ну, пробьётесь вы туда, поскидываете со стен меднобородых, встанете сами, не с луками и копьями, а с базуками и пулемётами. Что с того изменится? У вас будет работа: на потеху гуляющим торчать, а Цитадель как стояла, так и будет стоять, потому что не вы её охраняете, а она вас кормит. Это же диалектика.

— Изменится, — упрямо сказал сын. — Те, которые за стенами живут, — это же элита. Это мы тут лямишку в день платим за право дышать, а те, кто в Цитадели, отдают куда больше, за спокойствие платят, за право личной жизни. А собранными деньгами, пусть не всеми, но значительной частью, распоряжается охрана. На эти деньги можно не только Цитадель украсить, но и Город. Помощь эфемерам организовать, да и просто обустроить всё как следует. Ты знаешь, в азиатских кварталах до сих пор полно трущоб, люди среди такого убожества ютятся, представить страшно. Хотя... эти люди просто не знают, что можно иначе жить. Моя комната какому-нибудь бошу тоже трущобой покажется. Но ведь есть и настоящие бедняки, которые и не живут, и не рассыпаются.

— Понятно, понятно... — покивал Илья Ильич. — Эфемерам помогать — это хорошо. А через сотню лет их наберётся несколько миллиардов — что вы тогда с ними делать будете? Каждому лямишку в день за то, что дышишь, да какую-нибудь мелочишку, чтобы покушать. Спать им в нихиле тоже не годится — значит, ещё тратиться пусть на плохонькое, но жильё. Миллионы мнемонов на поддержание трущоб... поверь, ты очень быстро примешься списывать лишние рты. Начнёшь выбирать, кто жизни достоин, а кто — не очень. И будут вас бояться и ненавидеть. Нет, лучше уж вот так, ничего не мочь, совесть целей останется.

— Ты, между прочим, при жизни пенсию получал чуть не четверть века, — хмуро напомнил сын.

— Получал. Но не потому, что я её заработал, а потому, что смертный. То есть я её, само собой, заработал, но не вечную. А жили бы старики вроде свифтовских струльбругов, то им бы пенсии не платили, будь спокоен.

— Экой ты... трезвомысляший, — сказал Илья-младший.

— На том стоим. Я строитель, дорожник и привык думать о последствиях своей работы. А то поплывёт покрытие в первую же распутицу.

Илюшка хотел что-то возразить, даже по лицу было видно, что возражать собрался, но тут их прервали:

— Илье Ильичу горячий привет!

Подошедшая девушка была незнакома Илье Ильичу: либо изменила внешность до неузнаваемости, или непристойно омолодилась. Во всяком случае, на вид ей было лет пятнадцать, а это не слишком характерный возраст для города мёртвых. Лишь затем Илья Ильич понял, что незнакомка кличет по имени-отчеству не его, а Илюшку, который ведь тоже Илья Ильич.

— Антуанетте Арнольдовне горячий привет! — отозвался Илюшка явно кодовой фразой.

Боже, эта фря ещё и зовётся Антуанеттой Арнольдовной! Хороши у Илюшки знакомые девушки, недаром он морщился, когда его спросили о личной жизни.

Очевидно, Илья Ильич не сумел скрыть чувств, потому что юная Арнольдовна резко обернулась, пристально посмотрела на Илью Ильича и сказала совершенно обычным голосом:

— А вас я не знаю, первый раз вижу. Вы Илье друг, да?

Илья Ильич пожал плечами, как бы говоря, что нет ничего удивительного, что кто-то с ним не знаком, а вот кем он приходится Илье, это никого не касается. Раз за одним столиком сидят, то знакомы, а третий в мужском разговоре будет лишний, даже если внешность у лишнего тянет на три сотни мнемонов.

Антуанетта вздохнула очень натурально, произнесла: «Тогда не буду мешать» — и не просто отошла, а вовсе вышла из кабачка, звякнув на прощание дверным колокольчиком.

Надо же, деликатная девица оказалась. Илья Ильич почувствовал что-то похожее на укор совести.

— А может быть, ты и прав, — подал голос Илюшка. — Ничего больше не умеем, вот и ходим войной на неприступную крепость. А другие живут как люди, стариков своих поддерживают, в Обработку скатиться не дают. Один мой сосед, он физиком при жизни был, всё опыты ставит, пытается природу нихиля определить. Но тот не даётся. У нихиля собственных свойств нет, так он любые воображаемые свойства принимает. Горячий нихиль, зелёный, жидкий... Представляешь зелёный цвет сам по себе, без носителя? Вот и я не представляю. А сосед чего-то мудрит с этими качествами — и счастлив. Потом ему, конечно, надоест, да и мнемоны кончатся. Успокоится мужик, пообнищает, скатится в Отработку, а там и в нихиль свой любимый превратится. Меня та же судьба ждёт, только я не опытами балуюсь, а военными прожектами маюсь. Но, пока жив, буду прожекты строить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});