Поляна, 2014 № 02 (8), май - Журнал Поляна

И вот выхожу я однажды зимним субботним солнечным утром с Шерри из подъезда и вижу: у нашего подъезда останавливается «Москвичок», и из него выходит невысокая седая женщина, мне по грудь, но чем-то удивительно знакомая! Ба! Да это же Знаменская! «Нина Ивановна, здравствуйте!» — радостно говорю я. — «Здравствуйте», — довольно сухо отвечает она. — «Вы меня лечили!» Посмотрев на меня снизу вверх и окинув взглядом, Нина Ивановна говорит: «Видно, что неплохо лечила!»

Визит к Лисициану

Лет пятнадцать тому назад мне пришлось поехать в Париж. Впервые в жизни! Поездка была в составе делегации, но у меня было несколько адресов знакомых и знакомых знакомых. В том числе я был в гостях у одной девушки, которая просила отвезти в Москву лекарство для Павла Лисициана. Эта француженка училась раньше у Лисициана пению. Я с готовностью согласился. И не потому, что мне было интересно увидеть знаменитого певца. Была еще одна причина.

Дело в том, что в пятидесятых годах мои родители снимали дачу в поселке Большого театра около станции Манихино Рижской железной дороги. Я проводил там все лето. Одним из видов развлечения был дачный волейбол. Среди играющих мне запомнились две прелестные девушки восточного типа, дочери Лисициана — Карина и Рузанна. С того лета я их не видел, но знал, что они уже прославились как замечательный камерный дуэт. Я слышал также, что карьера Карины как певицы закончилась после автомобильной катастрофы. Говорили, что она при столкновении ударилась горлом о руль. Я надеялся увидеть сестер, вспомнить Манихино и т. д.

По приезде в Москву я позвонил по телефону, который дала мне француженка. После длинных звонков к телефону подошла женщина с глухим голосом. Я объяснил, что вот, мол, привез лекарство и готов подвезти. Женщина сказала: «Давайте встретимся в метро». Ну, в метро, так в метро, я понял, что домой не зовут и вечера воспоминаний не получится. Поле некоторой паузы женщина сказала: «Ладно, давайте сделаем так. Вы привезете лекарство к нашему дому, позвоните в домофон, и я спущусь».

Да, думаю, с вечером воспоминаний и восточным гостеприимством что-то не очень. Правда, я вспомнил о каких-то слухах, что кто-то когда-то ограбил квартиру Лисициана. Мало ли что бывает. И вечером поехал. Лисицианы жили на Советской площади в доме, где был книжный магазин № 100, окна их квартиры выходили на ресторан «Арагви». Я подошел к подъезду во дворе и позвонил в домофон. Никто не подходит! И тут какой-то дядька тащит от машины разряженный аккумулятор, прижимая к животу, и просит помочь ему войти в подъезд. Я прошел с ним, как Буратино в таверну за хвостом петуха. Поднялся на лифте на нужный этаж и стал искать квартиру. Это оказалось просто: на огромной площадке слева была всего одна дверь с нужным номером. Бросалось в глаза, что других дверей просто не было. Это наводило на мысль о большом количестве комнат в квартире и о том, как советская власть ценила своих знаменитостей. Нажимаю кнопку звонка. Долго никто не подходит. Потом слышу шаркающие шаги, и тот же глухой женский голос спрашивает: «Вам кого?» — «Павла Герасимовича! Я привез лекарство!» — говорю я, собираясь объяснить, почему я звоню в дверь. Женские шаги, шаркая, удаляются и через некоторое время приближаются другие шаги. Дверь открывается и в проеме появляется седой старик сухого сложения с красивым, «высеченным из камня» лицом. Он довольно странно одет: верх — телогрейка, надетая на «солдатскую» майку синего цвета, низ — синие тренировочные шаровары, растянутые на коленях. На ногах тоже что-то соответствующее, шлепанцы не шлепанцы, чеботы не чеботы. Старик широко улыбается и говорит: «Спасибо, дарагой! Спасибо дарагой». И протягивает руку за лекарством. Я отдаю лекарство, уже понимая, что никаких лирических воспоминаний не получится. А старик, все так же гостеприимно улыбаясь, теснит меня в сторону лифта и говорит: «Спасибо, дарагой! Спасибо, дарагой!» Дверь лифта за мной закрывается. Так иногда встречаются с юностью!

Есть такая народная мудрость: «Не ходи по старым адресам!»

Газета к 50-летию Революции

В советское время в каждой уважающей себя организации выходила стенная газета (стенгазета). Выходила она и в моем родном Институте радиотехники и электроники, куда я пришел на работу в 1962 г. О роли, которая придавалась стенгазете, можно судить по тому, что она курировалась партбюро, а главным редактором был директор института, вице-президент АН СССР, академик В. А. Котельников. Я стал членом редколлегии. Тутподошла знаменательная дата — 50-летие Великой Октябрьской Социалистической революции, 1967 год, и партбюро приняло решение поместить в стенгазете интервью с участниками Революции и Гражданской войны и поручило взять эти интервью мне. Согласно данным отдела кадров, таковых участников оказалось трое. Я с энтузиазмом принялся за дело.

Первым оказался главный механик Жабин. Я задал ему вопрос: «Кем он был и какое самое яркое событие ему запомнилось?» Жабин ответил, что в Гражданскую войну был красноармейцем, и запомнилось, как ему было поручено доставить верхом важный пакет в штаб. Мне запомнилось его выражение «Аллюр три креста», что означало крайнюю важность и срочность донесения. Жабин вскочил на коня и помчался во весь опор, понимая ответственность задания. И тут его ранили! Я, загоревшись, спросил: «Куда ранили?». Немного помявшись, Жабин ответил: «В мягкое место». Мне показалось это обстоятельство немного странным — кто стрелял, враги или свои? Как об этом написать в газете?

В общем, я решил пойти к другому участнику — Смелякову. На те же мои вопросы Смеляков ответил следующее. Он также служил в Красной Армии, и в 1918 г. пришло сообщение, что в Германии началась революция, а это означало начало мировой революции и наш интернациональный долг — поддержать немецких товарищей. И его полк выступил с песнями на помощь восставшим. Вот идут они маршем, одна революционная песня сменяет другую, и вдруг колонну обгоняет легковой автомобиль, а в автомобиле сидят Лев Троцкий и Михаил Калинин! Доехав до головы колонны, автомобиль останавливается, и приехавшие высокие гости начинают выступать.

«Что говорил Калинин, я не запомнил. Троцкий произнес такую речь, что некоторые бойцы заплакали. Смысл речи состоял в том, что революция в Германии подавлена. Мы со своей помощью опоздали. Мировой революции пока не будет, и надо поворачивать назад! И мы зашагали и снова запели, но уже в другой, не такой бодрой тональности».

Рассказ Смелякова мне очень понравился, он передавал дух эпохи. Смущал меня только Троцкий, поскольку слова «троцкизм» и «троцкист» были еще страшными ругательствами. Как известно, убийца Троцкого Рамон Меркадер только в 1960 г. выйдет из мексиканской тюрьмы и получит в Кремле Звезду героя. Я решил посоветоваться в партбюро с Василием Васильевичем Андреичевым, курировавшим стенгазету. В. В., чуть подумав, сказал: «Давай изложим так, что эту яркую речь произнес не Троцкий, а Калинин». Тут воспротивился я: «Это же фальсификация истории!» Решили и это интервью не помещать, а я оправился к третьему участнику.

Назовем его просто «третий». Он оказался рабочим двора, это одна из самых непрестижных должностей. Задача их состоит в разгрузке-погрузке, таскании ящиков и других тяжестей. Работа тяжелая и в любую погоду, что естественно приводит к тому, что рабочие согревались известным русским способом. Когда я подошел к участнику, он лыка уже не вязал. Тут я и подумал: «Революция дословно означает переворот. Недаром поется „Кто был ничем, тот станет всем!“ А тут получается, что для того, чтобы стать рабочим двора, революция вроде не нужна?» В итоге в стенгазете наш художник изобразил крейсер «Аврору». Крейсер полностью покрыл два ватманских листа.

Как ЮрМех решил вступить в комсомол

Мой друг Юрий Михайлович Коноплев, которого мы, друзья, называли ЮрМехом, часто приглашал нас к себе на дачу, в Шереметьевскую. Дачный участок находится в десяти минутах хода от станции в поселке танкистов и был получен отцом ЮрМеха вскоре после войны, поскольку он служил в Бронетанковом управлении Минобороны. Участки раздавались на основе дарственных от Сталина по простому правилу: генералу — гектар, полковнику — полгектара. Отец ЮрМеха как раз имел звание полковника, поэтому получил полгектара, и этот участок мне казался огромным по сравнению с новыми шестью сотками. Когда семья ЮрМеха впервые туда приехала, чтобы посмотреть, он весь был покрыт лесом. Поражало обилие грибов.

Надо было строиться, а в те времена со стройматериалами для частного строительства было ой как плохо. И тут у отца ЮрМеха появилась возможность завезти деревянные ящики — тару от мотоциклов «Харлей-Дэвидсон», которые нам поставляли американцы. Помню, в моем детстве на них ездила милиция. Завезли груду этих ящиков, свалили в кучу, и отец сказал ЮрМеху, которому было тогда лет двенадцать: «Ну вот, у тебя каникулы, чтобы без дела не шатался, займись разборкой этих ящиков на досочки!» И выдал клещи и молоток. И ЮрМех приступил. Он приезжал утром на дачном поезде, в те времена электричек на Савеловской дороге еще не было, поезда тянул паровичок. Скорость поезд после остановки набирал медленно, и ЮрМех спрыгивал на ходу с подножки вагона напротив своего участка и вступал в единоборство с ящиками. Дело в том, что эти капиталисты сколачивали ящики уже тогда не как у нас на родине четырьмя гвоздями, а пневматическим молотком, да змейкой, да гвозди квадратные. ЮрМех намучился, разбирая эти проклятые ящики, и возненавидел капитализм всей душой. А когда по окончании каникул вернулся в школу, подал заявление на вступление в комсомол, чтобы установить социализм на всей Земле.