Двухместное купе - Владимир Кунин

Надзиратель спокойно пересчитывал заключенных......

Потом их вели по чистеньким тюремным коридорам.

На ходу Гриша Гаврилиди говорил, не умолкая ни на секунду:

— Мне так и сказали — если я тебя убедю согласиться с ихними требованиями, таки меня тоже выпустят... Ну так слушай сюда... Люди под Берлинской стеной подкопы по триста метров роют — только бы попасть в Западную Германию! А ты кобенишься...

Они шли мимо запертых дверей нескончаемых камер.

Время от времени надзиратели открывали эти двери, возвращали заключенных в камеры и тщательно запирали их там.

— Тебе предлагают попросить политического убежища... — успел проговорить Гриша...

...но надзиратель остановил его и Лешку.

Открыл камеру, впустил туда Лешку и Гришу и запер их снаружи.

Больничная благостность западногерманской тюремной камеры не нарушалась даже наличием унитаза. Унитаз был стыдливо отгорожен намертво привинченной непрозрачной ширмой из толстого матового бронебойного стекла.

— Так шо я говорю... Тебе, можно сказать, предлагают выиграть в «лотерею жизни», а ты выгибаешься, как Конёк-Горбунёк!.. Шо ты там забыл, в этом Советском Союзе?! Такой случай, как у тебя, — раз на мильён!..

Лешка молча улегся на чистенькую коечку, уставился в потолок.

Но Гриша не умолкал:

— Один халамендрик — немец, между прочим!.. — даже подводную лодку для всей семьи построил, шобы только Шпрее переплыть! Речка такая у них в Берлине. Обживешься, подзаработаешь. Ты ж артист, Леха! Не дури. Это я тебе говорю!.. Що-то же переменится... Не может же быть так вечно, правильно? Всякие там стенки-шменки между людями... И пожалуйста, Леха, когда тебя вызовут на очередной допрос...

Лежит Лешка на своей тюремной коечке, смотрит в белый потолок.

Молчит...

Гриша еще что-то говорит и говорит, но слова его для Лешки уже сливаются в один неясный надоедливый гул, и Лешка совсем перестает его слышать...

ПОМЕЩЕНИЕ ДЛЯ ДОПРОСОВ ПОДСЛЕДСТВЕННЫХ

В специальной комнатке без окон пожилой полицейский следователь при помощи молодого бородатого переводчика в штатском...

...разговаривал с подследственным Алексеем Самошниковым.

Говорил он по-немецки, делая паузы для того, чтобы бородатый переводчик мог по-русски донести до подследственного смысл сказанного.

Лешка сидел на стуле повесив голову.

— Выбор у вас невелик, — по-немецки говорил следователь. — Или четыре года тюремного заключения за нелегальный переход границы с разведывательными целями...

Следователь сделал паузу и посмотрел на переводчика.

Переводчик повторил фразу следователя по-русски.

Лешка испуганно поднял голову:

— Какими «разведывательными целями»?!

— Следователь утверждает, что в суде ему удастся доказать вашу причастность к советской разведке. Короче: или вы делаете заявление о предоставлении вам политического убежища по причине... — сказал переводчик.

Он вопросительно посмотрел на следователя, спросил по-немецки:

— Какую причину он должен указать в заявлении?

— Обычную — антисемитизм. Он же наполовину еврей.

— По причине антисемитских преследований у вас на родине, — по-русски сказал Лешке переводчик.

— Но меня никто никогда не преследовал, — растерялся Лешка.

Переводчик впервые с интересом посмотрел на Лешку и спросил:

— Вы действительно хотите сидеть в тюрьме?

— Нет... Я хочу только домой, — ответил Лешка и горько заплакал, обхватив руками голову.

ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР

Ведут Лешку по длинному тюремному коридору обратно в камеру.

Бредет он в сопровождении выводного надзирателя мимо чистеньких, ухоженных камер, мимо автоматических замков на дверях этих камер.

Никаких ржавых засовов, облупленных стен. Никаких тусклых, грязных лампочек в решетчатых намордниках...

Повсюду чистенько, светло, почти радостно...

Если бы это была не тюрьма.

СТОЯНКА АВТОМОБИЛЕЙ У ТЮРЬМЫ. ДЕНЬ

Из тюремной проходной к своим автомобилям вышли пожилой полицейский следователь и молодой бородатый переводчик.

Их машины стояли рядом.

Открывая дверцы машин, они продолжали разговаривать.

— Он же актер театра — какая «разведка»? — спросил переводчик.

— Никакой, — ответил следователь, снял форменную фуражку и бросил ее на заднее сиденье своего автомобиля.

— А обещанные ему четыре года тюрьмы? — удивился переводчик.

— Полная ерунда, — махнул рукой следователь. — Максимум, что ему грозит, — депортация на Восток, а оттуда — в Советский Союз. А вот уже русские ему этого не простят...

Молодой бородатый переводчик в упор посмотрел на следователя:

— Вас самого не тошнит от этого спектакля?

— Мне осталось сдерживать свой рвотный рефлекс еще ровно сто двадцать дней. — Пожилой следователь сел в свой автомобиль. — Через четыре месяца я ухожу на пенсию и, как дурной сон, постараюсь забыть этого несчастного русского мальчика. Родителей его жалко до боли в сердце...

Пожилой следователь захлопнул дверцу, завел двигатель и уехал в одну сторону...

...а переводчик сел в свою машину и уехал в другую.

ЛЕНИНГРАД. КВАРТИРА САМОШНИКОВЫХ. ВЕЧЕР

Фирочка и Любовь Абрамовна собирают для Толика передачу — укладывают в сумку сгущенку, мятные пряники, свитерок, теплые носки...

— Я сегодня на работе в заказе колбаску получил. Не забудьте ее Толику в передачку положить! — напоминает Сергей Алексеевич.

— Пусть до утра останется в холодильнике. Перед выездом и положим, — говорит Фирочка.

Из кухни раздается вопль Лидочки Петровой:

— Тетя Фирочка! Любовь Абрамовна!.. У меня изюм кончился!!!

— О Боже!.. — говорит Любовь Абрамовна. — Сколько же ты сырников сделала?

В большой комнате появляется Лидочка в переднике, руки в муке, волосы растрепаны.

— Семнадцать, — отвечает Лидочка.

— Ты с ума сошла, Лидка! Куда столько, максималистка?

— Так он же не один. Там вокруг него такая хевра! Он же в авторитете!.. У меня еше сырковой массы — штук на десять, а изюм кончился...

— Допаковывай, мама, — говорит Фирочка. — Я пойду на кухню, поищу Лидке изюм...

Но в это время у входной двери раздается звонок. Все удивленно переглянулись — в такой поздний час?

— Это мама за мной, — говорит Лидочка. — Она обещала зайти к вам.

Серега Самошников идет в прихожую, открывает входную дверь.

На пороге стоят два молодых человека.

— Сергей Алексеевич? — спрашивает один.

— Да, — удивленно отвечает Серега.

— Разрешите пройти? — спрашивает второй с любезной улыбкой.

— Пожалуйста, — улыбается ему в ответ Серега.

Молодые люди проходят в квартиру, вежливо здороваются:

— Здравствуйте, Эсфирь Натановна!.. Здравствуйте, Любовь Абрамовна.

Один из них смотрит на Лидочку и спрашивает:

— А ты — Лида Петрова. Да?

Лидочка держит испачканные в муке руки на отлете.

— Да, — настороженно отвечает она.

— Вот и хорошо, — говорит один и показывает красное удостоверение. — А мы из Комитета государственной безопасности...

ФРГ. ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ. ВЕЧЕР

На окраине города особенно холодно.

Голые ветви деревьев. Зябкий ветер гонит по улице опавшие листья.

Бредут по улице Лешка Самошников и Гриша Гаврилиди.

Теплые куртки, воротники подняты. У Гриши на голове вязаная шапочка с помпоном.

Лешка несет гитару в старом, протертом футляре. Гриша — видавшую виды спортивную сумку.

Гриша говорит безостановочно:

—...так этот Нема Френкель вспомнил, что когда-то кончал мариупольское культпросветучилище, и решил, что никакая эмиграция не погасит в его сердце неукротимый огонь русской культуры, который он обязан нести здесь в широкие эмигрантские и немецкие массы!.. Вот такой еврейский Данко из Мариуполя!

— Нам еще далеко идти? — спрашивает Лешка.

— Не очень, — неопределенно отвечает Гриша. — Это кафе с оригинальным названием «Околица Френкеля» на углу Фридрихштрассе и Блюменвег. Как раз напротив станции метро.

— Твою мать!.. Гришка! Какого... Почему же мы не доехали на метро именно до этой станции?! — возмутился Лешка.

— Потому, что на метро четыре остановки мы едем за одну цену, а уж больше четырех — за удвоенную! А здесь остановок было ровно шесть. Так что, нам трудно пару остановок пройти пёхом? Таки не трудно. А несколько бундесмарок на дороге не валяются! Слушай дальше... На что он купил это кафе — я тебе не скажу. Не знаю и знать не желаю! Но то, что он при своем кафе решил организовать для клиентов еще и культурный дОсуг...

— ДосУг, — поправил его Лешка. — Ударение на последнем слоге.

— Нехай — досУг. Я буду спорить? Боже упаси!.. Так дай ему Бог всего, чего захочет! Если он платит нам сорок марок за вечер — двадцать тебе, как артисту, и двадцать мне, как твоему менеджеру, — так шоб он нам был только здоровенький, этот Нема Френкель со своей «Околицей»! Я прав?