Избранное - Эрвин Штритматтер

— Это же сущее царствие небесное! — Франц Буммель завтракает: кусочек жевательного табака и полухолодный ячменный кофе. — Ну и какой же взнос надо платить для вступления в это райское содружество?

— Никаких взносов, только вступить со всем своим добром, с женой и детьми и с открытым сердцем. На завтрак каждый день молоко. И хлеб с колбасой.

Франц готов поверить обещаниям ангела Оле, только вот можно ли будет в его царствии небесном играть в скат да барышничать помаленьку? В конце-то концов там ведь все равно глаза замутят и заставят молиться какому-нибудь пророку, политическому, конечно. Нет, без лошадей и карт жизнь для Франца все равно что пустыня.

Оле многозначительно заявляет:

— Там чего хочешь, то и дозволено. — По правде говоря, он еще не успел подумать о значении карточной игры и любви к лошадям для своего нового крестьянского содружества.

Борзая скребется у двери.

— Входи, делегат собачьего рая!

Собака кладет на пол убитого зайца. Франц на нее не нахвалится.

— Вот, пожалуйста, и мясо к обеду, жаль только, что жир по полям не бегает.

Оле жертвует Францу две марки на маргарин. Франц подбрасывает монетку высоко в воздух. Исчезла! Этот фокус называется «поповский мешок». Впрочем, Оле это становится ясно и без комментария. Франц неутомимо изобретателен, стоит ему только учуять деньги.

— Может, перекинемся в картишки, а?

У Оле нет ни малейшей охоты играть в карты. Лучше он подарит Францу три марки.

Теперь уж Франц не может остаться в стороне от нового крестьянского содружества. Задаток получен. Дело будет. На манер барышников они ударяют по рукам, скрепляя сделку.

— Вступил я, вступил со всеми потрохами, — говорит Франц.

Оле облегченно вздыхает и, закашлявшись, уходит: довольный собою пророк, пусть слегка согбенный, но зато преуспевший.

Буммель свежует зайца. В молодые годы ему довелось прочитать в Библии: ангелы в крестьянском платье бродят среди людей. Может, и здесь происходит нечто подобное? Есть же такое речение: «Не прогляди ангела в платье брата твоего». Очень подходящее.

48

В Аннгрет все бушует от ревности. Она то ждет вести от Рамша, то мучит себя упреками. Какая неосмотрительность! Разрезала покрышку на колесе Юлиановой машины и, можно сказать, собственными руками устроила ему ночь с этой не по-здешнему чернявой бабенкой.

Аннгрет решает поехать в лесничество. Слушайте, вы, новый лесничий, произошло то-то и то-то, и не воображайте, пожалуйста, что ваша черная кошка чиста как ангел. С ангелами и рядом не сидела! Но на этот раз Аннгрет не пришлось ехать в лесничество. Мампе Горемыка приносит ей письмо от лесопильщика.

— Благодарю!

Мампе Горемыка стоит у дверей и ждет.

— Спасибо, большое спасибо!

Мампе Горемыка шаркает дырявыми резиновыми сапогами по голубому велюровому ковру.

— Вот написали мы это письмо, а у тебя, видно, и глотка водочки не припасено для человека, которого мучит жажда?

Аннгрет растерялась. Ищет в буфете хоть остатков тминной или мятной настойки. Ничего. Мампе Горемыка ухмыляется.

— Мужчина без жены — еще куда ни шло. Женщина без мужа — это уж из рук вон. Даже водки в доме нет. Ледниковый период.

Аннгрет достает пятимарковую бумажку. Мампе, теперь уже удовлетворенно, топочет по ковру.

— Пусть будет тебе радость от этого письма!

Аннгрет вскрывает конверт: слова на лиловатой шелковой бумаге, комплименты, извинения, изящные обороты речи. «…Прошу тебя, пойми причину того, что я не сразу подошел к тебе там, в ресторане. Умный делец не станет дразнить своих врагов и конкурентов… Но теперь твое письмо — в моих руках, и я, нижеподписавшийся, жду тебя…»

Прямая и неприступная идет Аннгрет в сумерках по деревенской улице. Даже вечерний ветер не чувствует себя в силах растрепать ее белокурые волосы. Только одна Аннгрет знает, что ее ледяная гордость слегка подтаивает на ходу.

Перед домом лесопильщика Аннгрет встречает машинистку, работающую у Юлиана, та в испуге и удивлении пялится на грешную фрау Аннгрет.

Рамш с гиацинтом в руках любезно и приветливо встречает Аннгрет. Он ведет ее в комнату с желтыми розами. Там пахнет сливянкой и резедой. Противный возбуждающий запах.

— Present for you.[60] — Рамш перебрасывает гиацинт из руки в руку. — Ваш покорный слуга! — Он целует Аннгрет, пылкий, как в молодые годы. Теперь она узнает в нем прежнего Юлиана. Горячая волна захлестывает ее. Она не обманулась. Вот он, рядом с ней, он не сводит глаз с ее губ, страстный и сумасбродный, а посветлевшие волосы в его бородке — это же всего-навсего бледный отблеск зимнего закатного солнца.

Рамш тоже сам не свой, до такой степени захватили его молодые чувства. Все, что он говорит, все, что делает с Аннгрет и собирается сделать, исполнено честнейших намерений. Сегодня великий день!

Но великий день длится недолго. Ревность вспугивает Аннгрет, как козленок пригревшуюся на солнце птичью стайку. Слезы вдруг выступают у нее на глазах. Эта черноволосая бабенка! Чем, спрашивается, они занимались всю ночь напролет?

— Ничего между нами не было. Любовной интрижкой и не пахло. Это называется деловые издержки, не облагаемые налогом, и так далее. — Разве Аннгрет не понимает, что лесопильщик нуждается в благоволении лесничего, от которого многое зависит, в благоволении его жены, его работников, прислуги, его скотины — короче, всего, что его окружает?

Нет, Аннгрет себе такого даже представить не может. Рамш — это Рамш, а Юлиан — это Юлиан. Ползать на брюхе из-за деловых соображений — ей даже думать об этом противно.

Лесопильщик притих. Возможно, ему вспомнились юношеские мечты о честном ведении своего предприятия. Аннгрет тихонько гладит волосы, окаймляющие его проплешину.

— Ты обиделся на меня, да?

Юлиан не обиделся. Аннгрет права: если вдуматься, то с лесничим и его женой можно установить нормальные отношения с помощью одной-единственной коровы.

— Подари ей эту корову!

— Легко сказать! Старая хозяйка от злости на стенку полезет.

— Ну и бог с ней! — Разве Юлиан позабыл, что у него теперь есть некая Аннгрет Анкен? Корова уже стоит наготове, с цепью, разбухшим выменем и четырьмя сосками.

Лесопильщик осыпает Аннгрет благодарностями и добрыми словами. Вот диван! И подушки! Садись, Аннгрет! Теперь можешь показать язык всем неприятностям, ха-ха! Теперь мы оба спасены от всех любовных напастей, от всех кораблекрушений, и так далее.

49

Аннгрет уходит от лесопильщика посреди ночи. Уходит через заднюю калитку, которая ведет в поле. Ночь темная и безлунная. Пробужденная земля источает аромат. Сытая ночь.

Пес в конуре возле лесопильни лает и лает. Прошло уже четверть часа, а он все не успокаивается.

Рамш надевает брюки, берет палку и направляется к неистовствующей собаке, но вдруг из-за угла лесопильни до него доносится:

— Юлиан, послушай, дело спешное! — Мампе Горемыка возникает в свете дворового фонаря.

Слухи о неестественной смерти Антона Дюрра сгущались день ото дня. Товарищ из уголовной полиции на этот раз прибыл в деревню без своего кожаного пальто. Сейчас весна. Он даже воротник рубахи расстегнул, и принимали его за инструктора отдела лесоводства.

Людей из бригады Антона вызвали на допрос. Они в один голос говорили, что в момент несчастья лесопильщика среди них уже не было. Оле тоже ничего другого сказать не мог.

Рамш проводит Мампе Горемыку в комнату с желтыми розами.

— Бабами пахнет, Юлиан.

— Тебе-то какое дело? Что ты от меня хочешь?

Прежде всего Мампе Горемыка хочет стаканчик сливянки. Это уж наверняка. Затем неплохо было бы получить пару поношенных резиновых сапог, а то в эту весеннюю грязищу и в мокрый снег у него пальцы торчат наружу. Это уже аморальная просьба; а что еще угодно Мампе Горемыке?

— Они интересуются смертью Антона и роют вовсю, Юлиан.

Лесопильщик делается более гостеприимным и наливает Мампе сливянки. Мампе пьет и весь дрожит от восторга. Да, завтра этот уголовно-лесоводческий инструктор уж обязательно будет его выспрашивать и допрашивать; сегодня удалось от него спрятаться.

Рамш вздрагивает.

— А разве что-нибудь еще неясно? Ты отставил подальше обед Дюрра, когда я к вам подсел. Неужто эти идиоты собираются приписать тебе покушение на убийство?

— Мне, Юлиан? Тебе! — Мампе Горемыка сам доливает свой стаканчик. — Не волнуйся, Юлиан! Никто тебе ничего в вину не поставит. Ты отодвинул подальше Антонов обед, вот и все. Это ведь не запрещено.

Рука лесопильщика дрожит, когда он наливает сливянку.

— Ты что-то говорил насчет сапог?

Мампе Горемыка пьет и выставляет ногу с сине-красными пальцами, торчащими из сапога.

Лесопильщик приносит из передней сапоги на меху и ставит их возле Мампе.