Небо выше облаков - Янина Логвин

раз глубоко затягивается сигаретой и неожиданно выбрасывает ее в урну.

– Когда ты думаешь переехать?

– Раз уж нас предупредили, значит, опека может явиться уже завтра. Просто позвонят и скажут, что через полчаса будут.

– Тогда сегодня?

– Сегодня, если ты согласен. Я возьму только самое необходимое из вещей.

Андрей подходит ближе и достает из кармана ключи.

– Вот, возьми. И сама не носи тяжести. Давай я Витьку попрошу тебе помочь? Я теперь до завтрашнего вечера не вырвусь.

Это беспокойство друга, ведь так? Я грустно улыбаюсь: не очень-то я и привыкла, чтобы обо мне заботились.

– Не смеши, Андрей, – я стараюсь уверенно смотреть в черные глаза. – Какие тяжести? Я же на машине, справлюсь.

Андрей привычно сует руки в карманы брюк и оглядывается в сторону дверей больницы.

– Ну, тогда мне пора. Пока?

Какая-то неловкая пауза. Полчаса назад, в помещении опеки, у обоих было гораздо больше смелости. А сейчас вот стоим и не знаем, как разойтись.

Я ухожу первой. Стараюсь сделать это так легко, как только могу.

– Пока, доктор Шибуев. И береги себя! Смотри, не пей много коньяка и не заигрывай с медсестрами! – улыбаясь, грожу парню пальцем и сажусь в машину. – Буду ждать тебя дома!

Черт, кажется, я сказала что-то не то и не так.

Не важно! Я уже срываюсь с места и уезжаю, оставив Андрея стоять у ворот больницы скорой помощи.

* * *

Родители реагируют на новость спокойно – особенно папа. Довольно потирая руки, он ходит по пятам, интересуясь, когда можно заехать в гости к молодой семье?

Да и что они могут мне сказать? Я сама приняла решение.

По дороге к дому Андрея в голове крутится столько мыслей, а в душé столько чувств, что я, не удержавшись, заезжаю в детский дом и на целых полчаса краду Андрюшку у воспитателей. На больше не получается: малышей укладывают спать, и он снова шепчет мне, обнимая руками за шею. Сжимая в ладошке старенького солдатика.

– Ты еще придешь? Я буду ждать!

– Ну конечно же приду, мое солнышко!

В квартире Андрея тихо и пусто, и почти отсутствуют запахи. Я включаю свет, заношу чемодан с вещами, и неожиданно для себя останавливаюсь на пороге спальни, в которой мы с Шибуевым провели ночь.

Всего одна свадебная ночь, я мало что запомнила из обстановки, но меня тянет войти и расположиться именно здесь. Там, где мне было одновременно хорошо и горько.

Я прохожу дальше, открываю дверь соседней комнаты и уже там оставляю вещи. Разобрав чемодан, отношу гель и шампунь в ванную, оставляю в прихожей платок и духи.

Ставлю в гостиную на мебельную тумбу нашу с Андреем общую школьную фотографию в рамке, другой у меня нет. На фотографии вся наша компания – Витька Рыжий, Сонька Грач, Игнат Савин, Юлька Цветова и Ренат Беленко. И мы с Шибуевым. Дурачимся на даче у Рыжего в Новый год, и почему-то Шибуев обнимает меня.

Странное совпадение, раньше бы я и не подметила эту деталь, а теперь это важный для опеки момент, и я ставлю фото на видное место, в надежде, что Андрей поймет мотив.

В кухне тоже пусто. Холодильник и вовсе отключен. Хозяин этой квартиры не обременен готовкой, но мне предстоит какое-то время здесь жить, и я спускаюсь на улицу, éду в круглосуточный супермаркет и возвращаюсь уже за полночь с двумя сумками продуктов.

Здесь должно быть все обжито и уютно. Как в обычной семье. И я старательно все расставляю по полочкам – любимый кофе, чай, абрикосовый джем. Напоминаю себе, что завтра надо бы заехать в кондитерскую – я люблю, когда в доме пахнет сладкой сдобой.

Иду в душ, а затем в спальню. Долго верчусь на чужом диване, пытаясь уснуть под неуютным одеялом, чувствуя себя хитрой гостьей, воспользовавшейся добротой хозяина. А от того нежеланной.

В квартире одиноко и тихо, горит ночник, мысли все время возвращаются к Андрюшке, и я так и не понимаю, удается мне забыться сном или нет.

А следующим вечером Андрей не возвращается.

Целый день я обдумываю, что ему сказать. Как упростить его жизнь, в которую я так стремительно ворвалась, но когда в десять часов вечера мой звонок ему на сотовый остается без ответа, я понимаю, что он способен все решить в своей жизни и без меня.

* * *

POV Андрей

Взрыв метана на угольной шахте произошел утром. Двадцать шесть пострадавших, из них судьба восьми шахтеров пока неизвестна, шестеро погибших, остальные получили травмы разной степени тяжести. В час дня вертолет доставил в город первых потерпевших. Из двенадцати – семеро в критическом состоянии. На работу вызывают всех.

Я не помню, сколько времени нахожусь в операционной. Может, шесть часов, а может, двенадцать. Все слилось в один сплошной временнóй коридор, в котором я превращаюсь в холодный механизм, орудующий скальпелем, ножницами и иглой. Приходится чистить обугленную кожу, продувать легкие, сшивать мышцы и сосуды. Троих отвозят в ожоговый центр, но вертолет доставляет еще шахтеров, которых удалось достать из-под обвала, и все продолжается.

Время исчезло, его нет. Как и люди вокруг стали фоном. Реанимационное отделение переполнено, и колоссальное напряжение не отпускает по меньшей мере двое суток. А может, и дольше.

Операции следуют одна за другой. В какой-то момент я просто перестаю следить за временем.

Не помню, когда очутился на улице. Я не курил вечность, и сейчас проглатываю сигарету одну за другой, глядя перед собой невидящим взглядом. Мысли заняты хронологией проведенных операций, фамилиями больных, звонками и разговорами с их родными и близкими людьми. Спорами с коллегами. Всем тем, что еще предстоит сделать.

Рита тоже выходит на улицу. Останавливается рядом и в какой-то момент приваливается к груди.

– Андрей, я так устала. Сумасшедший день! Еле стою на ногах, а ведь ты здесь больше двух суток.

– Иди домой.

– А как же ты? – девушка трется о грудь щекой, отбирает из моих рук сигарету и затягивается. Ее пальцы пробираются под руку и ложатся на спину.

– Я останусь.

– Андрей, дежурство закончилось. Ты не машина, чтобы работать на износ. Тебе необходимо по-спать. Фадеев все равно не допустит тебя в операционную, пока ты элементарно не отдохнешь. Поехали ко мне, а? Ты совсем перестал меня замечать. Поможем друг другу забыться. Мы не виноваты в смерти того парня, его уже нельзя было спасти.

Знаю, не виноваты. Но память еще долго не отпустит почерневшее от огня лицо, изувеченное взрывом тело, и запись от руки в больничном журнале: «Бессарабов Роман Вениаминович, 22 года». Сохранит