Эксперт № 35 (2013) - Эксперт Эксперт

Среди работ есть и такие, о существовании которых не было вообще никаких сведений. Там же, в Италии, Брюллов написал «Портрет графини Стефании Витгенштейн, урожденной Радзивилл». Графиня была любимой фрейлиной императрицы и одной из блестящих придворных красавиц, что замечательно передает портрет — художник изобразил молодую женщину перед балом, натягивающей перчатку и в шляпе с роскошным пером. Но судьба Стефании сложилась трагически — она умерла от чахотки в 23 года, портрет же хранился в семье, не экспонировался и потому не был известен даже специалистам.

Среди немногих сюжетных композиций на выставке представлен эскиз к росписи Исаакиевского собора «Взятие пророка Илии на небо». Саму роспись, существенно упрощенную по сравнению с эскизом, выполнял другой художник — у Брюллова не сложились отношения с архитектором собора Монферраном, да и врачи запретили художнику подниматься под купол. Но из всех дошедших до нас эскизов этот особенно интересен тем, что на его обороте сохранилась запись о высочайшем одобрении замысла живописца.  

Аббадо и другие

Александр Привалов

Некоторые впечатления с юбилейного Люцернского фестиваля

Клаудио Аббадо дирижирует оркестром Люцернского фестиваля: Третья симфония Бетховена

Юбилеев в Люцерне отмечалось сразу два. Громкий, на афишах значащийся, — 75-летний. В 1938 году Артуро Тосканини, демонстративно отказавшись от участия в осёдланных нацистами фестивалях Байройта и Зальцбурга, основал в пику им свой собственный. В нейтральную Швейцарию, в тихий городок Люцерн, славный в истории музыки тем, что Вагнер написал здесь «Тристана», специально к Тосканини приехали на несколько летних недель музыканты из разных стран Европы; они составили Оркестр Люцернского фестиваля — и начало было положено. Уже на второй год в Люцерне наряду с Тосканини выступило множество звёзд первой величины: и Рахманинов, и Горовиц, и Бруно Вальтер, и Казальс. Но завершился этот праздник 29 августа 1939 года, а через два дня случилась Вторая мировая война, и расцвет начинания поневоле отложился — к счастью, не навсегда.

Фестиваль и был задуман, и состоялся прежде всего как оркестровый, и все последние десятилетия в конце лета здесь выступают известнейшие оркестры мира под управлением виднейших дирижёров. Дело это, разумеется, крайне затратное, и даже довольно свирепые цены билетов вряд ли покрывают заметную долю расходов; но богатая Швейцария считает это событие для себя важным (так, с развёрнутой приветственной речью на открытии юбилейного фестиваля выступила г-жа Соммаруга, член Федерального совета Швейцарии — более высоких начальников в стране просто нет), и его спонсируют крупнейшие банки и компании.

Второй юбилей покороче, но и поактуальнее. Десять лет назад, в 2003 году, мощный толчок развитию фестиваля дал давний его участник, дирижёр Клаудио Аббадо: следуя примеру Тосканини, он создал новый Оркестр Люцернского фестиваля (ОЛФ), а с ним — притягательнейший магнит фестиваля. Маэстро лично выбирает оркестрантов; бо́льшая их часть — люди с состоявшейся сольной карьерой, концертмейстеры серьёзных оркестров; до полного состава их дополняют члены Малеровского камерного оркестра, тоже собранного Аббадо, но пятью годами раньше. Тут, может быть, уместно вкратце напомнить, кто это такой, дирижёр Клаудио Аббадо.

Это человек легендарный. Когда в 2011 году журнал BBC Music Magazine, опросив сто ведущих дирижёров современности, составил двадцатку лучших дирижёров всех времён, Аббадо стал в ней третьим — выше всех среди ныне здравствующих мастеров. Его, совсем ещё молодого, заметили и продвигали не выносившие друг друга Бернстайн и Караян; он подолгу возглавлял славнейшие коллективы Европы: «Ла Скала», Венскую оперу, Венский, Берлинский и Лондонский филармонические оркестры; его дискографию впятером не подымешь — и так далее. И вот последнее детище маэстро — люцернский сборный оркестр. Я не знаю, как подобный оркестр играл у Тосканини, но новый ОЛФ у Аббадо совершенно и безоговорочно поразителен, и прежде всего тем, что это как-то даже и не оркестр. Это ансамбль.

Оркестр, где слышен каждый

В мемуарах виолончелиста Григория Пятигорского есть такое место. Сбежав от большевиков, молодой Пятигорский был приглашён Фуртвенглером на пост концертмейстера. И вот как-то на репетиции он обратился к соседу по пульту, пожилому немцу, с вопросом: не думает ли он, что такой-то пассаж духовым следовало сыграть мягче? Сосед отвечает: «Не знаю, я не слушал». — «Как не слушал?» — «Да так и не слушал, — говорит немец. — Лет двадцать назад я был близок к нервному срыву, и мой доктор категорически запретил мне слушать музыку. С тех пор я её никогда не слушаю…» А ведь играл он на своей виолончели, надо думать, безупречно (на первом-то пульте у Фуртвенглера!), и оркестр — в частности, и его трудами — был великий. Музыканты, не интересующиеся ничем, кроме своей партии (если и не в столь же анекдотической степени глухие к общему делу), есть — или могут быть — в любом на свете оркестре. В оркестре же Аббадо их нет.

Маэстро ещё в Берлинском филармоническом оркестре (который он возглавлял в 1989–2002 годах), по его же словам, стремился к совместному музицированию , к применению в большом оркестре подходов камерного исполнительства. В нынешнем его оркестре эти подходы доминируют. То ли об этом мало пишут, то ли мне не попадались нужные статьи, но для меня эта черта ОЛФ оказалась ярчайшей неожиданностью. Москве, в числе немногих городов планеты, довелось принять Аббадо с ОЛФ у себя: в сентябре прошлого года они выступили в Зале Чайковского. В моцартовском Семнадцатом концерте, исполненном в первом отделении, именно эта неоркестровость оркестра и поразила более всего. Было ясно, что все сорок или сколько там людей, собравшиеся на эстраде, безотрывно слушают и слышат друг друга — и, вероятно, поэтому и у слушателя возникает ощущение, что он тоже слышит каждого музыканта. Ощущение скорее иллюзорное: не тот у большинства из нас слух, чтобы и впрямь расслышать игру каждого в оркестровом tutti; но иначе, как этим ощущением (или этой иллюзией), я не могу объяснить необычайную многомерность идущего с эстрады звука — при безукоризненной его прозрачности. Во втором отделении предстоял Брукнер — и в антракте было страшно любопытно: как можно и можно ли сохранить такой же, сущностно камерный, подход при вдвое большем составе оркестра? Оказалось, можно: Аббадо и ОЛФ дали сильнейшее, во всех смыслах эталонное исполнение Первой симфонии Брукнера с тем же поразительно личностным, осознанным звуком.

Конечно, это явление уникальное. Хороших музыкантов немало, и теоретически возможно набрать людей такого же уровня, как в люцернском коллективе, и не на один ещё оркестр. Одна загвоздка: в придачу нужен великий дирижёр, притом готовый за эту задачу взяться. Во-первых, к другому такие люди просто не станут, бросая все свои дела, съезжаться по несколько раз в году. Во-вторых, что важнее, мастерство собравшихся оркестрантов не перейдёт же в новое качество само: кто-то его должен перевести . Вот пример. Первым гобоистом в ОЛФ — Лукас Масиас Наварро. Он же первый гобоист и амстердамского Концертгебау, в каковом качестве и мелькает, скажем, на канале Mezzo по три раза на дню, в том числе и под управлением первейших дирижёров; при характерной внешности испанца его трудно не запомнить. Но лишь после концерта открытия нынешнего фестиваля, где взгляд и жест Аббадо десятки раз вытягивали первый гобой на поверхность чудесного звукового потока и Наварро стал одним из героев вечера, я осознал настоящий класс этого музыканта. А какой у Аббадо в ОЛФ первый флейтист! какая кларнетистка! Какие вообще духовые, медь какая! — нечто совершенно невероятное.

Ну а о концерте открытия надо сказать отдельно.

Революция, неудачно помянутая

И сначала о том, что ему предшествовало, — о торжественной части : в ней была своя интрига. Дело в том, что каждый год организаторы объявляют тему фестиваля. В прошлом году темой была Вера , в позапрошлом — Ночь ; ещё раньше бывали Эрос , Свобода , Речь и даже Я . На нынешний фестиваль темой избрана Революция . С какого пятерика в консервативной и запредельно буржуазной Швейцарии элитный фестиваль решили вдруг посвятить революции, постичь я не мог — ну, думаю, в речах прояснится. Парадный доклад делал знаменитый дирижёр и пианист Даниэль Баренбойм. Маэстро тему не обошёл, но говорил о ней всё какие-то странности: что революция есть всего лишь быстрая эволюция, что революция более всего нужна в музыкальном образовании — и тому подобная игра словами. Но в самом конце Баренбойм проговорился. Помянув печальные события, идущие на Ближнем Востоке, он воскликнул: «Не может же арабская весна так закончиться — это невозможно!..» Арабская-то весна и может, и кончится так и, боюсь, много хуже чем так ; но этот пассаж (не вошедший, как я заметил, в газетные публикации) даёт нам разгадку. Видимо, год-полтора назад, когда выбирали тему, очень сильны были в тамошней интеллигенции эйфорические ожидания как раз от арабской весны, и революция казалась совсем уж «лобио кушать». А теперь рады бы переназвать, да поздно: релизы разосланы, афиши напечатаны. Не разженишься.