Умри ради меня - Плам Эми

— Как тогда с Юлом в метро?

— Именно. Тогда остальные дают знать Жан-Батисту, который заботится о том, чтобы мы получили тело.

— И как он это делает? У него что, какие-то связи в городском морге?

Я сказала это шутя, но Винсент улыбнулся и кивнул:

— И в полиции, и в других местах тоже.

— Полезно, — кивнула я, стараясь не показать удивления.

— Очень, — согласился Винсент. — Они, наверное, думают, что Жан-Батист то ли нечто вроде гангстера, то ли некрофил, но те деньги, которые он платит за услуги, заставляют людей забыть о вопросах.

Я притихла, думая о том, каким сложным должно быть все это дело с неумиранием и спасением. А тут еще я появилась, нарушила тщательно отработанный порядок. Нечего и удивляться, что Жан-Батист не стал меня включать в список самых желанных гостей.

— Шарлотта ведь тебе объясняла, что, хотя наши тела в период бездействия мертвы, наши умы продолжают действовать? — Я кивнула. — Она немножко все упростила. На самом деле в первый из трех дней бездействия мертвы и тела, и умы. Все отключается, как будто мы — самые обыкновенные трупы. Но на второй день мы переходим в другое состояние — состояние только мертвого тела. И если мы были ранены в период после предыдущего бездействия, тела начинают сами собой исцеляться. А умы пробуждаются. И еще двое суток наше сознание как бы… отделено от тела. Мы можем путешествовать. Мы можем общаться друг с другом.

Я не могла в это поверить. Я слышала все новые «законы ревенантов». «Ну, страннее уже и быть не может», — подумала я.

— Вы можете путешествовать без тел? Теперь мне понятно, почему Шарль сказал, что вы — призраки.

Винсент улыбнулся:

— Когда наше сознание покидает тело, мы называем это состояние парением.

— «Парение» в смысле «полет»?

— Да, именно. И пока мы парим, у нас работает некое особое шестое чувство. Это нельзя назвать предвидением в чистом виде, но мы можем почувствовать, когда что-то должно произойти, и тогда другие спешат спасти кого-то. Это как бы взгляд в будущее, но только относительно того, что происходит неподалеку от нас, и за минуту-другую до события…

«Ну и ну… еще страннее!»

Винсент, похоже, ощутил, как я слегка замедлила шаг, и совершенно правильно предположил, что для меня это уж слишком. Он подтолкнул меня к каменной скамье, стоявшей на набережной, и мы сели; Винсент давал мне время для того, чтобы я хоть как-то осмыслила его фантастический рассказ. Перед нами качались в воде отражения зданий, стоявших вдоль реки.

— Я понимаю, Кэти, что все это звучит невероятно. Но это один из даров, которым мы обладаем как ревенанты. Одна из наших «сверхъестественных» способностей, как ты это называешь. Ты же видела нас с Юлом в метро. Но на самом деле нас там было трое. Эмброуз был рядом как парящий, и он дал нам знать как раз перед тем, как тот человек прыгнул вниз. Юл сказал, что возьмет это на себя, а я должен был не дать тебе увидеть его. — Винсент улыбнулся, явно сконфуженный. — И именно из-за Эмброуза мы столкнулись с тобой в музее Пикассо. Он увидел тебя снаружи и предложил нам с Юлом зайти в музей, чтобы «дать урок кубизма».

— Да откуда Эмброуз вообще мог знать, кто я такая? — недоверчиво спросила я.

— Заставить меня встретиться с тобой — это вполне в духе Эмброуза, он любит вот так пошутить. Я говорил о тебе с другими, еще до того, как мы спасли тебя в том кафе.

Винсент подобрал с земли сухой лист и принялся растирать его между пальцами.

— Говорил? — От изумления я просто задохнулась. — И что именно ты говорил?

— Ну… может, тебе и не захочется этого знать? — застенчиво улыбнулся Винсент. — Я в конце концов не могу выдать все свои тайны за один прием. Позволь мне хотя бы сохранить свое достоинство!

Я вытаращила глаза и стала просто ждать, что последует за этим. Но втайне я была взволнована этим открытием.

— В любом случае в тот день, когда тебя едва не убило камнем, я был в состоянии парящего, рядом с Шарлоттой и Шарлем, и я увидел, что кусок каменной резьбы вот-вот отвалится… увидел буквально за минуту до того, как это случилось. И сказал Шарлотте, что она должна заставить тебя отойти от того места, и она помахала тебе рукой, подзывая к себе. Поэтому мы оба и заявили претензию на твою фотографию для наших «Стен славы».

Винсент опять улыбнулся и перевел взгляд от останков листа на меня, желая увидеть мою реакцию.

— Но зачем эти снимки? Это что… — Я запнулась. — Трофеи своего рода?

— Нет. Это не ради самолюбования. Все гораздо глубже, — ответил Винсент, и улыбка на его лице сменилась выражением неуверенности. — Видишь ли, довольно трудно не стать… ну, одержимым, что ли… спасенными, в особенности теми, вместо которых мы умираем. Регулярно умирать не так-то легко. И трудно удержаться и не постараться после выяснить, что происходит с человеком, вместо которого ты умер. Изменила ли их жизнь близость смерти. Оказало ли какое-то влияние на них, на их родных или знакомых твое самопожертвование… и так далее. — Винсент усмехнулся: — И если мы не будем следить за собой, мы можем кончить тем, что начнем постоянно их преследовать. Тот, кто не предупрежден, легко попадается в такую ловушку. К счастью, у Жан-Батиста за спиной уже пара сотен лет неумирания. И он удерживает нас от попыток такого возвращения. — Винсент фыркнул. — В общем, мы потом приходим к спасенным и фотографируем их. Потом нам еще разрешается вернуться к ним дважды в состоянии парения, посмотреть, как у них идут дела. Но прочие контакты не поощряются. Дальше нам приходится удовлетворяться наблюдением только через Интернет.

— Так, значит, Эмброуз послал все ваши правила куда подальше, когда заставил нас встретиться в музее?

Винсент пожал плечами:

— Ну, правила уже были основательно нарушены. Я ведь говорил, мой интерес к тебе возник задолго до того, как свалился тот камень.

Винсент избегал моего взгляда. Бросив клочки листка в воду, он накрыл мою руку ладонью. Я чувствовала, как где-то в глубине моего ума раздается тревожный звон, пока я просеивала услышанное. А потом что-то щелкнуло…

— Винсент… так ты говоришь, что, хотя ты и не умирал вместо меня, ты стал «одержим» мною после спасения моей жизни?

— Более чем одержим, — признался Винсент, все так же глядя в сторону.

— Но если эта одержимость — нечто неизбежное, то чем я отличаюсь от других людей, спасенных тобой? Может, вся причина твоего интереса ко мне только в том и состоит, что я живу неподалеку и что ты не раз и не два меня видел? Ты меня спас, но вместо того чтобы исчезнуть из твоей жизни, как остальные, я то и дело появляюсь у тебя на глазах и подкармливаю твою одержимость. Откуда тебе знать, что ничего другого за всем этим и не кроется?

Винсент упорно молчал.

— Но ведь в этом все дело, разве не так? — настойчиво спросила я.

Охваченная страхом, я покачала головой. Желудок сжался в тугой комок отчаяния. Но я решилась продолжить:

— А я-то все гадала, как парень вроде тебя мог заинтересоваться такой девушкой, как я. Ведь при первых встречах ты вел себя так, словно я — просто одна из глупых поклонниц, а потом вдруг стал на меня смотреть такими глазами, как будто я — девушка твоей мечты. Так вот в чем ответ… Ко мне все это не имеет никакого отношения! Это просто некая неестественная привязанность к спасенным, свойственная ревенантам…

«Я так и знала, что всего этого не может быть на самом деле», — подумала я.

Винсент опустил голову на руки и сидел так довольно долго, потирая виски, пока, наконец, не заговорил:

— Кэти… я спас десятки женщин и ни к одной из них ничего похожего не чувствовал. А тобой я заинтересовался еще до того, как спас тебе жизнь. Да, признаю, факт спасения сделал тебя еще более незабываемой. Это было вроде подтверждения моим намерениям узнать тебя поближе. Может, я и держался как идиот во время нашего первого разговора, но, видишь ли, прошло слишком много времени с тех пор, как я позволял себе подобные чувства. Мне просто не хватает практики человеческих отношений. Ты должна мне поверить.