Профессиональная интуиция - Марина Серова

Неприступность каждой крепости тем не менее — понятие относительное. Всегда можно найти какое-нибудь — хотя бы одно! — слабое звено. В здании медпункта таким звеном оказалось узкое окно полуподвала.

Это окошко, так же как и остальные, было забрано решеткой. Но она, наверняка установленная лет десять назад, основательно проржавела у земли от постоянного воздействия влаги. С моими инструментами сломать ее оказалось парой пустяков. Повозиться, правда, несколько минут пришлось, зато сделано все было практически бесшумно.

Выставив стекло, я сразу же почувствовала устойчивый запах хлорки. Значит, скорее всего в своих расчетах не ошиблась, попала, куда и хотела. Я нырнула в окно руками вперед и оказалась на полу неосвещенного помещения.

На этот раз, кроме зажигалки, я прихватила с собой фонарик с тонким, мощным лучом. Натянув для начала на нос повязанную на шее косынку и приняв таким образом вид этакого Зорро, я вынула фонарик и быстро осмотрелась.

Помещение представляло собой небольшой по размерам склад. Высокие металлические стеллажи вдоль стен были сплошь заставлены склянками, банками, кюветами и прочими предметами медицинского или околомедицинского назначения. Ближе к двери стоял полупустой бумажный мешок с хлорной известью. Часть порошка просыпалась на пол, отчего по всему складу стояла жуткая вонь. Лишь из выставленного мною окна в небольшом количестве поступал свежий воздух.

Входная дверь была заперта, но врезной замок имел замочную скважину также и с внутренней стороны. Подобрав подходящую отмычку, я через пару минут вышла в коридор и плотно прикрыла за собой дверь. Слезились глаза от хлорки, и хотелось чихнуть. Оставалось надеяться, что за проведенное на складе время я не успела насквозь пропитаться запахом хлорки, иначе он будет «сообщать» о моем приближении за несколько метров и о внезапности придется забыть. А этого мне не хотелось бы.

Остальные помещения в подвале я даже не стала проверять. Только передвигалась тихо да прислушивалась, не раздастся ли откуда-нибудь звук, означающий, что в подвале присутствует кто-то еще.

Но все было тихо, поэтому я прямиком двинулась к своей цели. Мне нужен был доктор. Здесь, внизу, его вряд ли стали бы держать. Слишком много возни с вождением к больным и обратно. Значит, искать его следовало в одной из комнат на первом этаже. Туда я и направилась.

Оказалось, что для медицинских целей отдано практически все здание. На первом этаже помимо подсобных помещений находился кабинет врача, смотровая и даже небольшая операционная. Кроме того, имелась палата для лежачих больных и три отдельных бокса. Кажется, Горшенин не слишком преувеличивал, называя «свое» медучреждение именно санчастью.

Все двери, за исключением двери в туалет, были закрыты, но на каждой, в полном соответствии с армейскими инструкциями, имелась табличка с соответствующей надписью, так что сразу становилось понятно, что и где находится. Единственное, чего не сообщали таблички, так это того, в каком из помещений оборудована временная тюрьма для доктора. Поразмыслив, я пришла к выводу, что находиться доктор может либо в помещении с надписью «Автоклавная», либо в одном из боксов, два из которых могли быть заняты недисциплинированным Букреевым и парнишкой, подвернувшим ногу.

Все три бокса были пронумерованы. Рассудив, что военные, даже бывшие, по принципу должны оставаться последовательными и предсказуемыми в своих действиях, я вынула отмычки и вскрыла дверь бокса номер три. И снова не ошиблась в своих предположениях.

Доктор оказался именно в этом помещении. Кем же еще, если не доктором, мог быть заросший щетиной и в самом деле немного похожий на классического народовольца мужчина, дрыхнувший сейчас на узкой больничной кровати?

Я вынула пистолет, переместила луч света с кустистой щетины на заостренный нос, затем — на глубоко запавшие глаза.

Мужчина встрепенулся и резко сел. Глаза его лихорадочно посверкивали.

Сквозь зарешеченное окно бокса света проникало достаточно, чтобы различать только очертания мебели. Поэтому, скользнув лучом фонарика по своему пистолету, чтобы у незнакомца отпали все возможные сомнения в серьезности моих намерений, я щелкнула выключателем и тихо, уже в полутьме, сказала:

— Спокойно. Я всего лишь незваный гость. Вы кто?

Человек сонно похлопал глазами и растерянно пробормотал:

— Гвоздев. Врач. Гвоздев… это… Николай Иванович. А-а-а…

— Тш-ш-ш, — предостерегла доктора я. — Не надо лишних слов. Гвоздев, на свободу желаешь?

Доктор молчал. Может, он кивнул. Но после яркого света фонарика при скудном освещении из окна я этого не увидела. Говорят, что молчание — знак согласия. Вот я и решила принять молчание пленника за согласие сотрудничать, поэтому не то предложила, не то приказала:

— Тогда рассказывай, что тут у вас происходит.

Глава 9

Доктор оказался исключительно ценным источником информации. Опасливо косясь то на пистолет, то на платок, прикрывавший нижнюю часть моего лица (вязаная шапочка была низко надвинута на лоб, так что видны оставались только глаза), он принялся рассказывать.

По сбивчивому началу я поняла, что к команде Горшенина он примкнул года два назад, привлеченный идеей о превращении России в справедливое государство. И между ним и Горшениным практически не возникало разногласий вплоть до момента, когда в «лагерь» (на базу, как выражался Гвоздев) не были привезены первые подшефные подростки.

Уже до этого к Гвоздеву «от Игоря Викторовича» нередко попадали пациенты с травмами различной степени тяжести, ожогами, ножевыми и даже огнестрельными ранениями. Но Горшенину легко удавалось держать доктора на коротком поводке, периодически беседуя с ним на политические и экономические темы, а также вообще «за жизнь». Объяснения же происхождения ран и травм «личного состава» давались самые простые, нередко абсурдные, даже при первом рассмотрении. Как правило, все списывалось на несчастные случаи во время практических занятий в тире, спортзале и на «тропе разведчика».

То, что в центре имелась своя «тропа разведчика», меня не очень удивило. Особенно после того, как Гвоздев вкратце перечислил виды и примерное количество оружия, а также спецтехники, которыми располагал центр.

Гораздо удивительнее было то, что в течение нескольких месяцев Гвоздев, фанатично преданный своим идеалам переустройства России, слепо верил каждому слову Горшенина и практически ничего не знал о действительном положении дел. Но так было в тот период, когда центр еще только создавался, а база принадлежала военным.

Но вот при посредничестве влиятельных друзей и единомышленников Горшенин получил право брать на поруки подростков, стоящих на учете в «детской комнате» милиции, а также мальчишек, впервые совершивших мелкие преступления и незначительные правонарушения, за которые они имели шанс отделаться условным сроком.

Вскоре в «лагерь» поступили первые «воспитанники». А уже через неделю в лазарет попал подросток, всю спину и зад которого украшали глубокие кровоточащие полосы.

С этого момента для доктора все пошло кувырком. Теперь о единодушии между Горшениным и идеалистом-»народовольцем» Гвоздевым не могло быть и речи. Но разрывать отношения или уходить из центра Гвоздев пока не помышлял, искренне считая, что «лидер освободительного движения» попросту временно заблуждается в отношении выбранных методов воспитания молодой смены.

Но Горшенин ни в чем не заблуждался. По его мнению, крепких духом и телом мужчин из хулиганистых «юных отбросов общества», как он «ласково» называл только что прибывших, можно было сделать только одним способом — жесткой дисциплиной в сочетании с тщательно продуманной программой подготовки.

— Подготовки к чему? — спросила я.

Лицо Гвоздева мрачно искривилось. Отвечать на конкретные вопросы ему не очень нравилось. Я, как бы между прочим, шевельнула пистолетом. Доктор обреченно вздохнул.

— Горшенин по-своему представляет себе путь переустройства нашего общества. Он понимает, что, двигаясь путем, которым обычно приходят во власть политические деятели, скорее всего ничего не добьется. То есть он может достигнуть каких-то вершин, занять определенное положение в обществе. Но установить в стране порядок, вернуть России былое величие все равно не сможет. Слишком многие этот порядок не захотят принять. В этом я с ним полностью согласен. Но я всегда считал, что начать нужно с того, чтобы изменить отношение людей к своей стране, сформировать новую систему ценностей. Горшенин же считает, что это невозможно. Какого-то конкретного человека изменить можно, но далеко не каждого. Всех людей он поделил на четыре части. Во-первых, единомышленники и те, кто может ими стать, — они должны быть объединены в «ударную» силу, армию. Затем те, кого можно заставить, силой или хитростью, идти на сотрудничество. Третья часть — это те, которые встают поперек дороги, воруют, устраивают в стране беспредел, они подлежат уничтожению. Ну и четвертая часть — быдло, которое пойдет за теми, у кого есть сила и власть. А подростки — они еще ни к какой категории не относятся, из них можно вылепить все, что хочешь. Вот он и… лепит. Я даже не знаю, когда он начал так думать. Может, всегда таким был, только я не замечал.