Квартирник (СИ) - Роман Феликсович Путилов

толи без злого умысла, пытался сократить со мной дистанцию, ведя разговор о Боге. Поседевший в лагерях дядя рассказывал, что хочет отойти от воровского хода, отсидеть, сколько ему отмерит суд, и жить, сколько ему осталось, при каком-либо храме, так как кроме свободы и покоя ему уже ничего не нужно.

— Слушай, но ты же понимаешь, что тебе сейчас минимум три года добавят…

— Не, не добавят. Я договорюсь. Если за побег привлекут, скажу, что бухали со мной и пьяные сами отпустили, а там пусть между собой решают, то ли меня за побег привлекать и за своих подчиненных отвечать, то ли между собой договариваться, что ничего не было.

— А по кражам что?

— По каким кражам, начальник, я что-то тебя не пойму?

— По квартирным.

— Я вашему алкашу сказал, что найдет мои кражи — возьму на себя, ни от чего оказываться не буду. А он от меня фуфло какое-то принимает и радуется. Тебе тоже самое скажу.

— Ладно, я тебя услышал, Андрей Георгиевич.

На золотом крыльце сидели… Не, не так. На крыльце Дорожного РОВД стояли старший оперуполномоченный по линии краж, грабежей и разбоев в жилищах граждан капитан милиции Близнюк, и начальник уголовного розыска майор милиции Окулов. Близнюк опустив голову, нервно курил в кулак глубокими затяжками, а начальник розыска махал перед носом старшего опера внушительным кулачищем, что-то пытаясь донести да своего собеседника. Увидев нашу группу, начальник толкнул Близнюка кулаком в плечо, от чего тот вскинул глаза, увидел нас, и бросив осыпавшуюся серым пеплом сигарету на брюки начальника, бросился вперед. Он попытался схватить Глазырина, но Демон, припав на передние лапы, разразился резким лаем, отчего капитан скаканул, как зайка, обратно на крыльцо, и замер там, с видом ребенка, которому не разрешили забрать из-под елки новогодний подарок.

— Александр Александрович, вы человечка потеряли, а мы его нашли, забирайте.

— Где нашли то?

— Да он в церковь ходил помолиться, там я его и встретил. Говорит, что капитан Близнюк его отпустил.

Слабое возмущенный вскрик моего старшего опера был подавлен в зародыше отмашкой руки майора Окулова:

— Мы с Владимиром Борисовичем попозже разберемся, а пока можно Глазырина забрать, а то его в ИВС пора на ужин вести.

Уж не знаю, чем руководство объяснило возвращение якобы убежавшего арестованного — невнимательностью дежурного по отделу или самовольными действиями конвоя, но на утреннем селекторе эта тема не поднималась, все персоналии продолжали занимать свои должности, ну а товарищ Близнюк перешел со мной на новый формат общения.

— Павел, чем планируешь сегодня заниматься?

— Информацию проверять по квартирным кражам в новом доме по улице Первой революции.

— Помощь от нас нужна какая?

— Пока нет. Если что-то будет, я от звонюсь в кабинет.

Сегодня у меня по плану было установление загадочного адресата записки от Глазырина. Фотографию и карточку с установочными данными я получил в паспортном отделе, остальное было делом техники.

— Здравствуйте, я из райсобеса. Подскажите пожалуйста, у вас в квартире ветераны проживают? А ветераны чего? Очень хорошо. — я под прикрытием красной обложки с гордой надписью золотыми буквами «Удостоверение» и вклеенными в них самолично отпечатанными мной вчера на машинке страничками, из которых следовала, что я работаю в районном собесе в должности специалиста первой категории. Оттиск печати, скрепляющем мою фотографию, не смог бы прочитать самый внимательный человек, так там потекли чернила. Но в это благословенное время и такой лютой липы было достаточно. Лет через пять пойдут в ход удостоверения капитанов КГБ, покупаемых для бесплатной езды на общественном транспорте, но это будет уже другая история.

Информация от еще вполне бодрых ветеранов и о ветеранах текла полноводной рекой. За двадцать минут у заполнил четыре страницы блокнота, в том числе и о людях, по мнению моих многочисленных источников, купивших вожделенные корочки и не достойных получать блага и льготы от Советского государства.

— А в соседней квартире ветеран не живет? — я ткнул пальцем в сторону нужной мне квартиры: — А то позвонил в звонок, но никто не открыл.

— Нет, там парень молодой живет, лет двадцать пять, не больше. Странный какой-то, вроде бы здоровается, на как глазом своим зыркнет, так холодно на сердце становиться. А Антонина Кузьминична рассказала, что ей паспортистка из нашего ЖЭКа сказала, что он на зоне родился. Вот, наверное, поэтому гладит зверь зверем.

— Да вы что? И что — выпивает, хулиганит? Давайте мы на него в милицию сигнал подадим.

— Да нет, я же вам говорю, тихий он, вежливый. Здоровается всегда, ничего насчет этого сказать не могу. Но вот глаза у него не хорошие. Посмотрит — так сердце и останавливается.

— Но ветерана в этой квартире нет.

— Ветерана нет. Жила Таисия Аркадьевна, из первых комсомолок, но умерла два года назад, вот этого и вселили. Мы участковому говорили, что это безобразие = такому молодому человеку отдельную квартиру дали, а он потом сказал, что ничего сделать нельзя — бронь райисполкома. А так он дома, я слышала. Как он пятнадцать минут назад воду в санузле сливал.

— Понятно, спасибо вам большое, за ваш рассказ, пойду на третий этаж.

— Да что туда ходить, я же все рассказала. Ирина Григорьевна на даче до конца месяца, а Клавка справку, что она ветеран войны в шестьдесят шестом году в военкомате купила за тушу кабанчика, а на самом деле она…

— Спасибо вам большое, я все записал, но зайти в эти квартиры я должен, и отчет написать — я с трудом вырвался из словесных кружев словоохотливой пенсионерки и быстро пошел на третий, последний этаж. Не успел я стукнуть кулаком в дверь Клавки с купленной справкой, так как вместо звонка висело два замазанных слоем известки провода, как ниже меня распахнулась дверь одной из квартир. Я замер и перестал дышать. Дверь хлопнула, раздалась быстрая дробь шагов, в тонкую щель лестничного пролета мелькнул силуэт молодого парня в сером. Через минуту со стуком замкнулась подъездная дверь, где вместо доводчика был прибит кусок старой автомобильной покрышки, и я на цыпочках скатился вниз. Когда я осторожно высунул из подъезда кончик носа, то успел заметить спину парня, выходящего со двора. Серый рабочий костюм из тонкой, заношенной хлопчатой-бумажной тряпки с какой-то нашивкой, фанерный ящик под инструмент, из которого торчали вверх пара каких-то потертых рукояток, и спортивная сумка с чем-то тяжелым создавало стопроцентный образ слесаря из