Страж раны - Андрей Валентинов

Капитан был того же мнения, но Степа посчитал нужным прежде как следует разведать местность. Решили все же двинуться вперед в поисках подходящего убежища. Теперь шли осторожно, всматриваясь в каждый поворот тропы. Тэд первым заметил удобную площадку, на которую вполне можно было забраться снизу. Первым влез Степа, подав американцу ствол карабина, но тот, гибкий, словно кошка, взлетел наверх без посторонней помощи.

— Вас почти не видно, — оценил убежище капитан, оставшийся на тропе. — Степан, я пойду посмотрю, что там. Сидите тихо…

— А чего ты? — по привычке начал Степа, но Ростислав взял карабин на изготовку и зашагал вперед.

— Мистер Арцеулов? — поинтересовался Тэд.

Косухину пришло на ум мудреное словцо:

— Он… это… рекогносцировка!

— Оу, велл! Хи из брэйв бой!

— Ну, вот, опять по-своему чешешь! — огорчился Косухин. — Ты лучше, Тэд, расскажи, за какую ты платформу? Ну, за революцию? За коммунизм?

— Оу! — понял Валюженич. — Но, но! Революшен — из крейзи хорс оф прогресс! Эволюшн онли…

— Значит, и ты буржуй, — вздохнул Степа, — капиталист…

— Ка-пи-та-лист… — задумчиво повторил Тэд. — Оу! Рокфеллер, Морган, Херст? Но, но! Но капиталист, Стив! А'м сайнтист. Онли сайнс, йе!

Степа хотел было ввернуть обязательное «чего?», но сдержался.

— Значит, ты, Тэд, не за капитализм, а за этот «сайнс»? А чего это?

Валюженич задумался:

— Сайнс. Это есть… Математик, кэмистри, хистори, физик… Сайнс!

— А! — дошло до Косухина. — Наука, значит! Так наука, друг Тэд, штука тоже классовая! Эх, темнота-интеллигенты, навязались, чердынь-калуга на мою голову! Ну да ладно… Так ты этот, историк?

— О, йе! Хистори… Бат эспешли акэолоджи…

— А это чего?

— Оу! — Валюженич тут же загорелся. — Пан не разумеет по-польски?…

— Да ты чеши, — предложил Косухин. — Авось, чердынь-калуга, соображу.

Тэд кивнул и начал излагать суть мудреной науки «акэолоджи», используя дикий англо-польский суржик, а более всего — язык жестов, который для Степы оказался наиболее доходчивым…

…Между тем Арцеулов быстро шел по тропе, стараясь держаться ближе к левому краю, чтобы успеть прижаться в случае необходимости к скале. Ему до сих пор было стыдно, что он, кадровый офицер, воевавший не первый год, прокололся на такой очевидной ерунде, как расположение вражеского поста. Хорошо еще, что краснопузый вовремя сообразил, а то бы попались теплыми! Ростислав еще раз подумал, что Степа, ежели его умыть и как следует обучить, мог бы стать толковым офицером.

И тут он оборвал себя. Косухин и так был офицером — командиром этой самой «рачьей-собачьей», будь она проклята, Красной армии! Хотя Ростислав всегда старался оценивать врагов по достоинству, все же до недавнего времени «рачья и собачья» оставалась для него сборищем дегенератов под командой хитрого жидка Лейбы Бронштейна. Теперь приходилось менять оценки. Очевидно, таких, как Степа, там немало, раз их, белых, все-таки выкинули за Байкал. И это было обиднее всего. Нормальные русские ребята, с головой и совестью, лупили в хвост и в гриву таких же нормальных! Получалась форменная ерунда.

«Интересно, если бы мне с Косухиным пришлось вести переговоры, договорились бы? — мелькнула уже совершенно безумная мысль. — А почему бы и нет? Договорились бы! Тогда какого же черта?!»

Внезапно Ростиславу вспомнились уже подзабытые разговоры в поезде Верховного и позже — в компании покойного Семирадского. Озверение, децивилизация, потеря человеческого облика, психическое оружие, превращение нормальных людей в волчью стаю… Не поверишь, конечно, но как тогда объяснить все это? Не классовой же борьбой господина Маркса, будь он проклят!

Арцеулов помотал головой — думать об этом не время. Шестое чувство, редко подводившее на фронте, подсказывало — враг рядом, а значит надо сбавить ход и шагать как можно тише, прижимаясь к самой скале…

…Солдат возник внезапно. Он был в сером полушубке, как и те, которые напали на Валюженича, на плече болтался карабин, только у этого к карабину был примкнут блестевший на неярком январском солнце штык — в полном соответствии с уставом караульной службы.

Солдат стоял прямо посреди тропы. Вернее, тропы там как раз и не было — она оказалась перегороженной невысокой, приблизительно в метр, каменной кладкой. У стены оставался проход как раз для одного человека. Солдат стоял на другой стороне, посматривая в сторону текущей на дне пропасти речки. Именно поэтому он не заметил капитана, что дало Ростиславу возможность отступить на несколько шагов и замереть, сжимая оружие в руках…

Итак, тропу охраняли, и охраняли грамотно. Арцеулов взглянул наверх, на скалу — нет, сюда не забраться, пост не обойти. Слева пропасть, значит остается в лоб…

Ростислав осторожно шагнул вперед, чтобы рассмотреть заставу.

Солдат был один, но сзади, под прикрытием скалы, должен находиться пост — человека два-три, а то и больше. Днем подойти невозможно. Этого, в сером, легко снять первым же выстрелом, но остальные успеют занять оборону, позвать подмогу. Конечно, можно попытаться ночью…

Арцеулов еще раз, стараясь не шуметь, выглянул, заметив то, что пропустил вначале — над каменной стенкой был укреплен большой электрический фонарь, провода от которого тянулись куда-то за скалу. Ну конечно! Ночью здесь будет посветлее, чем днем, подобраться незамеченными едва ли удастся…

Оставалось одно — атака. За свою фронтовую жизнь капитан брал крепости и посложнее, но этот пост — лишь первый. Бесшумно пробиться не получится, значит, их будут ждать. И тут уж деваться будет некуда…

Ростислав скрипнул зубами, чувствуя собственное бессилие.

— Спокойно, паникер! — приказал он сам себе. — Спокойно…

И тут же похолодел — чья-то рука коснулась его плеча…

Прикосновение было легким, еле заметным. Мелькнула мысль, что паршивец Степа решил над ним подшутить, но это было невозможно, хотя бы потому, что Арцеулов непременно услыхал бы Степины шаги. Оставалось уповать на то, что его все же коснулись ладонью, а не приставили к затылку холодный ствол…

Ростислав медленно, не делая резких движений, начал оборачиваться. Перед глазами мелькнуло что-то желтое. Он перевел дыхание и тут же увидел человека. Он был действительно в желтом — в чем-то, напоминающем плащ или балахон. Росту невысокого, лицо смуглое, с раскосыми темными глазами, а непокрытая голова отчего-то бритая.

Человек в желтом смотрел на Ростислава молча, не мигая, затем в уголках тонких бесцветных губ мелькнула улыбка. Худая костлявая рука сделала приглашающий жест. Арцеулов, кивнув, шагнул вслед за неизвестным. Он вдруг понял — этот человек не желает ему зла.