Дело Каллас - Ален Жермен

– Голубые метки на полу указывают точные места, наиболее сильно освещаемые прожекторами; мы все отрегулировали прошлой ночью. Заранее благодарен, если будете обращать на них внимание. Точность – не до миллиметра, но все же просьба не забывать о них, – дал уточнение Жилу.

«Она невозмутима или притворяется, что не узнала? Получила ли она автограф, выкопанный мной у букинистов?» – спрашивал себя заведующий постановочной частью, разглядывая Сару.

– С девяти до десяти устроим перерыв, чтобы музыканты могли занять свои места и настроить инструменты, – продолжил ассистент режиссера, рыжий молодой человек, худой, как гвоздь, хитрый, как лис. – Потом проведем генеральную, с десяти до двух ночи, в костюмах и при свете. Без грима. Вопросы есть?

– А кушать когда будем? – спросил представитель профсоюза хористов.

– В перерыве вам подадут бутерброды, фрукты, прохладительные напитки и кофе, – ответил ассистент.

– А как доберемся домой?

– В вашем распоряжении будут автобусы и такси.

– Если у вас найдется свободная минуточка, загляните, пожалуйста, ко мне, чтобы проверить свои костюмы, – взмолилась главная костюмерша, но артисты уже расходились. Она уже привыкла: на гастролях никогда не предусматривалось время для примерок.

– Через пятнадцать минут начинаем, – на всякий случай крикнул ассистент. – Спасибо всем.

Сара была в ярости: ее уборная оказалась душным шкафом без кушетки для отдыха, без рояля, без ванной комнаты. Даже подаренные ей шоколадки – и те расплавились. Ну и наворотили! Скандалить – бесполезно; ей и так выделили самое лучшее. Придется сделать хорошую мину, тем более что где-то тут бродил Эрнест Лебраншю. Следует разыграть из себя актрису, стоящую выше мирской суеты, и всецело посвятить себя музам.

– С чем сандвичи, Сесилия? Я немного проголодалась.

– Сейчас узнаю.

А все-таки приятно петь в таких захолустьях. Все очень любезны с ней, даже слишком, может быть. А может, комедию ломают? Она уже ни в чем не была уверена. Сара отошла за сцену, чтобы попробовать голос. Это лучшее средство против мандража, уже забравшегося в нее. При виде гильотины, стоящей наготове в кулисах, у нее захолонуло сердце. Да ведь она настоящая! Сара подошла поближе.

– Не бойтесь, она поддельная. Я вам сейчас покажу, это просто. Вы становитесь на колени, кладете голову как раз в центре и ждете. Когда подходит ваше время, нажимаете на защелку вот тут, справа… Механизм срабатывает, и… оп!

Косое лезвие ножа обрушилось на шею ассистента. Какой противный звук!

– Видите, я цел! Совершенно безопасно, все устроено так, чтобы нож остановился в двадцати сантиметрах от шеи. Никакого риска.

– Очень интересно, – восхитилась Сара. – Эффект потрясающий.

– Хотите попробовать?

– Попозже, во время прогона. Сейчас мне хотелось бы сделать несколько вокальных упражнений.

– Не буду вам мешать.

– А, вот вы где! Я вас обыскалась, – воскликнула переводчица. – Я все разузнала. Есть сандвичи с тунцом, яйцами вкрутую, помидорами с майонезом или кебабом.

– Спасибо, об этом чуть позже. А пока я ненадолго хочу остаться одна.

– Как угодно. Если я вам понадоблюсь, найдете меня в первых рядах.

Сесилия ушла в амфитеатр и уселась в первом ряду. Скамья была почти горячей, камни отдавали тепло, накопленное за день. Позади нее сидел Эрнест. Впереди стоял пульт управления – доска на козлах – с набором различных приспособлений. Удобно развалившись в складных брезентовых шезлонгах, – как в Голливуде, – осветитель, постановщик, его ассистент и Жиль Макбрайен с каской на голове проверяли микрофоны, переговариваясь со вспомогательными службами.

– Супер, вас слышно пять из пяти!

Сам дирижер сидел за роялем. Ожидая начала, он подготавливал свою партитуру, чтобы ее легче было перелистывать во время игры. Все были готовы. Можно приступать.

– Я пропускаю вступление и начинаю прямо с первой партии вверху страницы; пять тактов перед пением, – пояснил маэстро, делая первый аккорд.

– Где же Бланш? – спрашивает шевалье.

– Не знаю, право, – отвечает маркиз. – Какого черта! Спросили бы у тех женщин, а не врывались бы ко мне без предупреждения, как турок!

Сара нетерпеливо ждала своего выхода.

– У вас еще есть время, – сказала ей какая-то молодая девушка в джинсах и кроссовках, вероятно, стажерка из второго состава. – Я буду рядом с вами во время этого первого прогона, покажу вам ваши позиции. Вам особенно надо запомнить все входы и выходы. Сцена такая огромная, что на ней легко заблудиться. Здесь нет обычных ориентиров, как в других театрах. Внимание, наша очередь!

33

Иветта постучалась в дверь Айши.

– Ты готова?

– Да, можешь войти.

– Боже, до чего ты красива! Настоящая принцесса! Кто бы мог подумать, что несколько недель назад ты была всего лишь простой уборщицей!

– Не будь снобом! Не вижу, почему бы уборщице не быть – даже если нет денег – такой же элегантной, как и другие! Впрочем, выглядишь ты не хуже.

– Ты находишь? Правда? Я чувствую, что в такой жаре начинаю распухать, как воздушный шар.

Обе женщины встали перед большим зеркалом, укрепленным на обратной стороне входной двери номера отеля. Они и в самом деле выглядели неплохо. Иветта была в черном брючном костюме из очень легкой хлопковой ткани, делавшем ее значительно тоньше, а Айша – в очень декольтированном белом шелковом платье. Слегка подкрашенные, с гладкими блестящими прическами, обе могли сойти за греческих красавиц времен античности.

Разодетые Джонсоны, Бертран и Жан-Люк пешком преодолели склон, отделявший холм Акрополя от отеля. Они должны были прямо на месте встретиться с Эрнестом Лебраншю, который любезно предложил заняться билетами, чтобы все были вместе. Когда они подошли к контролю, журналист беседовал с Сесилией.

– А вот и вы! Мы все будем сидеть в первом ряду. Позвольте представить вам мадам Герополус.

Пожатия рук, взгляды, улыбки, банальные фразы…

– Мадам Герополус – ангел-хранитель Сары фон Штадт-Фюрстемберг.

– Как поживает наша национальная гордость? – спросил ее Бертран.

– Если верить последним новостям десятиминутной давности, она умирала с голоду, но у нее случились нервные спазмы.

– Хороший знак, – предсказал Жан-Люк.

– А мы с вами, случайно, не встречались? – поинтересовался у переводчицы Роберт.

– Да, вчера во второй половине дня. Вы шли с мадам, – ответила Сесилия, движением подбородка указывая на Эмму Джонсон. – Я ехала в машине и остановилась, чтобы пропустить вас. Вы были нагружены пакетами…

– Инспектор Легран?

– Да.

– Иветта из Парижской оперы!

– Как вы изменились! Какого черта вы здесь делаете?

– Бабки! О, пардон, я хотела сказать – деньги, все дело в деньгах! Я устроила себе путешествие миллиардерши.

– Наследство получили?

– Да, месье и мадам Лото из французской национальной лотереи – довольно состоятельная семейка – оставили мне свою последнюю кубышку! – объяснила она, разражаясь заразительным смехом.

– Мои поздравления!

– Но горе мне, я не единственная наследница! Вы помните Айшу? Она, шельма, отхапала половину; мы играли вдвоем.

– Добрый вечер, месье.

– Добрый вечер, мадемуазель. Вы очаровательны. Могу я вас представить своим друзьям?

Опять пожатия рук, опять взгляды, опять улыбки и банальные слова, за которыми незаметно подглядывали некоторые олимпийские боги, ищущие развлечений.

– Может быть, пустить стрелу в этого англичанина и эту магрибинку? – предложил Эрос Афродите.

– Пожалуй, она очень хорошенькая, а он жаждет любви, это очевидно.

– Я понапрасну не трачу свои стрелы! Пущу одну, если только это серьезно!

Уильям, не спускавший с Айши глаз, подошел к ней поближе. Как же хорошо пахла ее кожа!.. Аромат ванили…

– Как вы находите Афины?

– Мне кажется, что в этот вечер они – лучший город в мире.

Какая прелестная улыбка!..

– А в Англии вы были?

– Только в Лондоне. Но мне так хотелось бы снова там побывать!

Как же приятно звучат ее слова!..

– С величайшим удовольствием буду вашим гидом.

– Когда мне приехать?

А ее бездонные глаза так светятся умом!..

– Когда захотите.

– После Греции я свободна.

– Было бы чудесно.

– Правда?

– Правда.

Ни она, ни он не замечали смущения своих друзей, присутствующих при их немногословной беседе. Растроганные миссис Джонсон и Иветта еле сдерживали слезы волнения; Жан-Люк и Бертран, в восхищении от зарождавшейся идиллии, испытывали живейшее удовольствие; близнец Роберт был безумно рад за своего брата. Что до Эрнеста и Сесилии, они, менее сентиментальные, посмеивались в сторонке: подобные слащавые картинки были не для них. Некоторые из тысяч валивших в Одеон зрителей, проходя мимо, с доброй завистью любовались парочкой. Вечерело, уже не светло, но еще и не темно: чудное время, рождающее самые безумные мечты.