КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Константин Преображенский

Очевидно, начальники не усмотрели в его поведении ничего предосудительного хотя бы потому, что такая дикая эмоциональная разрядка в своем кругу, без посторонних, все же допускается в КГБ, поскольку его сотрудники постоянно пребывают в состоянии психологического стресса. А кроме того, страсть к самобичеванию вообще свойственна русскому народу…

В нем находит выход неистребимая тяга к исповеди, задавленной и запрещенной большевиками. На протяжении двух тысяч лет наши предки говели, потом шли в храм, исповедовались перед литургией, со слезами облегчения рассказывая священнику о греховных помыслах и делах своих. Затем, допущенные к причастию, они вкушали из золотой ложечки Тело и Кровь Господню, в которые непостижимым образом превращались кусочки просфоры и вино. После этого словно невидимый теплый дождь обрушивался на них сверху; что-то теплое касалось темечка, и колени сводила легкая судорога, отчего многие падали; душа же словно отлетала от тела, но в то же время пребывала в нем, легкая, невесомая, радостная…

Грехи прощались, и человек возвращался в мирскую жизнь с чувством непостижимого облегчения.

Как же хочется и сейчас облегчить душу, излить благодарными слезами! Но сделать это нельзя, потому что посещение церкви небезопасно. Лишь те, кому нечего терять, могут позволить себе такую роскошь. А многие из молодых к тому же и ничего не знают об исповеди, потому что пропаганда религии в нашей стране запрещена.

Но зато можно без проблем исповедоваться государству! И наш законопослушный народ избрал именно этот путь…

— Покайся перед Родиной, и она тебе все простит! — этот призыв на слуху у каждого советского человека. Для нескольких поколений он стал совершенно привычным. Его насаждали и партийная пропаганда, и специальные службы, в которые входил КГБ; впрочем, подчинялись все они единому центру, Центральному Комитету КПСС.

Очень многие наши люди каялись перед Роди ной. Их насчитывались многие миллионы.

Здравый смысл, быть может, подсказывал им, что не следует каяться в грехах перед людьми, которые также грешны, но сама идея о том, чтобы рассказать о своих грехах и тем самым облегчить душу, была весьма привлекательна, ибо глубоко укоренилась в народном сознании. Именно поэтому в нашей стране возник удивительный феномен, которого больше нет нигде в мире донос на самого себя…

О, сколько их, примитивных и тонких, правдивых и лживых, большей частью косноязычных и всегда завершающихся плачевно, довелось мне прочитать в секретных папках архивов КГБ, в которые я заглядывал по служебной надобности, а потом и в открытой печати, когда коммунистический режим рухнул:

«Движимый звериной ненавистью ко всему советскому, я вступил на шпионский путь…»

«Сперва я не доверял Советской власти, но потом решительно и крепко перековался…»

«Я допускал колебания в отношении линии партии, но потом, под воздействием товарищей из партийной организации, все осознал…»

«У меня, как у интеллигента, отмечались элементы пренебрежительного отношения к рабочему классу, людям труда…»

«Мне были непонятны отдельные задачи ленинской внешней политики КПСС. И дружный воинский коллектив перевоспитал меня, и теперь я полностью одобряю курс нашей партии…»

Да, порой эти унизительные признания были Добыты с помощью пыток или угрозы дальнейших более суровых преследований, но уверяю вас, не всегда! Некоторые провозглашали все это по доброй воле. Ведь заявила же одна моя знакомая женщина-архитектор на общем партсобрании своего института: «Я недостойна быть членом Коммунистической партии, потому что у меня есть любовник…»

Поэтому ее и не приняли, хотя поначалу собирались принять, тем более что членство в КПСС сулило тогда большие льготы!..

Или вот еще. Один из командированных в Токио советских инженеров позвонил моему приятелю, сотруднику токийской резидентуры КГБ, и пожаловался сам на себя, призвав для расправы над собой всемогущие органы.

— Борис Иванович, меня завербовали! — заявил он. — Приезжайте скорее ко мне в отель!..

Бедный чекист изменился в лице и тотчас помчался во двор советского торгпредства, где стояла его машина, а сам он жил в доме неподалеку, числясь важным торгпредским служащим.

Через несколько минут он уже поднимался в лифте дешевой гостиницы «Таканава», куда часто селили совслужащих, приезжавших в Японию в краткосрочные командировки.

По большей части это были директора провинциальных заводов, интересовавшиеся дешевым оборудованием, которое здесь, в Японии, морально устарело, а в нашей стране продолжало считаться чудом техники.

Для того чтобы получить право отправиться в эту далекую удивительную страну из советской провинции, надо было заручиться поддержкой соответствующих местных учреждений, которых было довольно много, а фактически — всего два: обком партии и КГБ. Разрешение от местной партийной власти само собой разумелось, потому что на все мало-мальски руководящие посты назначались только члены партии. Виза же областного управления КГБ на выездных анкетах ставилась только в том случае, если командируемый соглашался стать его агентом.

Случаев отказа от вербовки, насколько я знаю, не было, тем более что все местные начальники становились осведомителями КГБ задолго до того, как умудрялись занять руководящую должность: ведь провинция — не Москва и руководящих должностей там не так много.

В Японии эти люди использовались нашей службой промышленного шпионажа для того, чтобы при посещении японских заводов выявить технические характеристики приборов, запрещенных к экспорту в СССР по стратегическим соображениям Иногда это действительно удавалось.

Побеспокоивший Бориса Ивановича вечерним звонком постоялец гостиницы «Таканава» и был одним из таких провинциальных агентов. По правилам КГБ он был прикреплен к Борису Ивановичу на весь период командировки. Тот осуществлял над ним шефство и отвечал за него перед КГБ. Если бы этого агента действительно завербовали какие-нибудь враждебные силы, то и Бориса Ивановича ждали бы неприятности по службе. Скорее всего, его тихо отправили бы на Родину и — прощай, карьера!.. Именно поэтому он так всполошился и даже изменился в лице…

С трудом переводя дух, Борис Иванович вошел в тесный номер, Совершенно подавленный агент-директор сидел, потупившись, в низком кресле. В глазах его застыл ужас.

— Я провинился перед Родиной… — чуть слышно пролепетал он.

— Рассказывайте все по порядку, — приказал Борис Иванович, язвительно улыбнувшись, и тот, сглотнув, поведал о случившемся…

Рассказ оказался на редкость коротким. В тот день перед ужином директор вышел из гостиницы, направляясь, естественно, в магазин. Там к нему подошла группа мужчин в длинных японских халатах, бивших в бубны.

— Америка? — осведомились они у него.

— Советский Союз! — с гордостью парировал директор, ткнув себя в грудь, и на всякий случай, во избежание провокаций, которыми пугают советских людей в КГБ, протянул им свою визитную карточку.

Японцы переписали все ее данные в блокнотик, а потом вручили ему пачку листовок и прицепили на лацкан пиджака ярко-желтый шелковый бантик, словно некую вражескую метку. На прощанье один из них дружески пожал агенту руку и даже произнес несколько слов на английском языке, которые директор понял так: «Ну, теперь вы навеки наш!..»

Незадачливый директор посчитал листовки антисоветской пропагандой и теперь со страхом отдал их Борису Ивановичу…

Пробежав листовки глазами, тот сразу понял, что они изданы новоявленной сектой, вроде Синрике, члены которой действительно ходят по улицам, вербуя сторонников. Но для нашего правоверного агента-атеиста было бы просто невозможно стать членом секты, и Борис Иванович, облегченно вздохнув, отбросил листовки в сторону.

— Не беспокойтесь, это полная ерунда! — сказал он, на всякий случай не раскрывая содержание листовок.

— Значит, Родина не отринет меня?! — с надеждой спросил директор, и на лице его появилась слезливая гримаса. — Борис Иванович! — с чувством воскликнул он. — Приезжайте к нам в Воронеж, я вам организую Такую рыбалку! Отдохнете на обкомовской даче!..

Борис Иванович с напускным спокойствием улыбнулся и поспешил домой… А ведь при желании он мог основательно подпортить карьеру провинциального директора, написав в местный КГБ о том, что тот стал объектом вербовки одной из религиозных организаций. Выходит, он подал им повод? Значит, на руководящей должности его больше держать нельзя!..

Но Борис Иванович был незлобивым человеком и так поступать не стал. А эту историю он рассказал нам, молодым сотрудникам разведки, чтобы показать, какие дураки попадаются среди провинциальной советской агентуры и как опасно с ними работать.