Разбитые сердца - Бертрис Смолл

— Беренгария, я хочу кое о чем попросить тебя.

— Я так многим тебе обязана, — по-дружески заметила она, и я заговорила с ней о будущем доме и о желании использовать на строительстве Блонделя. Я подчеркнула, что речь шла лишь о временном его отсутствии.

— Ах, нет, — возразила она, когда я умолкла. — Я не могу без него обойтись. И уже говорила тебе почему.

— Но ведь до Апиеты всего два дня пути верхом на лошади. И это же лишь на время. Он всегда может приехать, если для чего-нибудь тебе понадобится.

— Я хочу, чтобы он оставался здесь. На свете полно архитекторов и строителей, Анна, и притом очень опытных. Найми кого-нибудь из них, и пусть строят твой дом.

Меня взбесил ее отказ, и я чуть не выпалила, что в противном случае Блонделю не избавиться ни от нашего будуара, ни от обаяния своей чаровницы, но такая откровенность оказалась бы фатальной, так как дальнейшие мои попытки выглядели бы подозрительными, и я хорошо понимала, что в случае первой неудачи буду возвращаться к этой теме снова и снова и не успокоюсь, пока не вырву его отсюда. Я не отказалась от надежды отправить его в Апиету, что было бы наилучшим выходом, потому что я сохранила бы с ним контакт и, возможно, когда-нибудь присоединилась к нему. Словом, я уперлась. Я ведь тоже могла быть упрямой.

Я попыталась было ее убедить, но потом, понимая, что мы обе просто повторяемся, положила головную щетку на место и сказала:

— Если ты будешь такой эгоистичной и глухой к моим просьбам, то, когда отец в следующий раз захочет выдать тебя замуж, я не скажу в твою защиту ни единого слова. А отец очень считается с моим мнением. — И это было не хвастовство, а чистая правда.

— Не стоит беспокоиться, Анна. Я либо выйду за Ричарда, либо останусь незамужней, и что бы ты ни сказала или о чем бы ни умолчала, мне совершенно безразлично.

Ее слова снова разозлили меня.

— Полагаю, ты понимаешь, что стоит мне лишь открыть вот эту дверь и рассказать о том, что мне известно, как ты станешь посмешищем для всего христианского мира.

— О, Анна, — мягко проговорила она, — если бы я могла обойтись без Блонделя, я согласилась бы, ты это знаешь и понимаешь, почему я не могу на такое пойти. Что изменит твоя угроза?

Внезапно я поняла смысл того, что часто оставалось для меня загадочным, когда я читала о мучениках. Беренгария была превосходным материалом, из которого делают мучеников. Для этого не обязательны ни великая святость, ни мистицизм, — достаточно лишь безграничного упрямства. Я вполне могла себе представить, как в нероновском Риме она сказала бы: «Я христианка, и какая мне разница, что делают эти львы?» И не удивительно, что мученики так часто подвергались гонениям! Клянусь Богом, я с удовольствием стала бы гонителем Беренгарии. Мне хотелось лупить ее по голове щеткой для волос, взять за плечи и трясти, пока она не застучит зубами. Но я снова наступила на горло своему нраву и довольно ехидно проговорила:

— Послушай, я обещаю, что если магическая сила увлечет тебя в яму, я приведу Блонделя и вручу ему букет, чтобы он с помощью той же магической силы извлек тебя оттуда.

— О, я понимаю, это звучит смешно. Но я чувствую себя в полной безопасности, только когда он рядом. Тот сон был вещим, мальчик пришел, и я его узнала. Случись пожар, наводнение или еще что-то подобное, спасти меня сможет только он. А раз так, я была бы просто дурой — разве нет? — позволив ему уехать в Апиету строить какой-то дом, который с тем же успехом может построить любой другой.

Я понимала, что надежда убедить ее бесполезна, и, к моему огромному огорчению, почувствовала, как глаза наполнились слезами бессильной ярости.

— Ну, что ты, Анна, — добрейшим голосом проговорила Беренгария, — почему ты принимаешь это так близко к сердцу? Какая разница, кто строит твой дом? И почему бы тебе не построить его здесь, в Памплоне? Тогда он вполне мог бы следить за строительством.

— Положим, это мой каприз! Тебе это должно быть понятно. Почему каждая твоя прихоть немедленно исполняется? Я хочу, чтобы мой дом был в моем собственном герцогстве, и хочу, чтобы его строил Блондель. Он умен, изобретателен и мог бы отлично его построить. Но нет, из-за твоего сновидения под действием маковой настойки он обязан оставаться здесь и мотать шерстяные нитки, словно более подходящих занятий для мужчины нет.

— Блондель не мужчина. Он просто поющий мальчик.

Услышав это, я поняла, что мне лучше уйти, чтобы не сказать чего-нибудь такого, о чем я потом пожалею.

Впоследствии, когда я достаточно успокоилась, чтобы все обдумать, и меня больше не слепила ярость при воспоминании о голосе Беренгарии, произнесшей эти слова: «Блондель не мужчина», я поняла, что хотя и потерпела поражение, но усилия мои пропали даром. Да, теперь я кое-что поняла! Как глупо, что я не подумала об этом раньше. Чтобы вытащить Блонделя из будуара, можно придумать ему поручение, каким-то образом связанное с ее сном, и если его удастся связать с ощущением, что сон сбывается, она охотно отправит своего менестреля хоть на край света. И я мобилизовала всю свою изобретательность…

Рассказав Блонделю о провале моей попытки «позаимствовать» его у Беренгарии, я поняла, что он ощутил одновременно сожаление и облегчение. Мотылек, залетевший в рукав человеку, старающемуся выпустить его оттуда в опасной близости от горящей свечи, вероятно, испытывает благодарность, оказавшись на свободе, но это может кончиться довольно печально.

7

Наступило Рождество, и отец вернулся домой, чтобы провести праздники вместе с нами. Молодой Санчо тоже был дома, из своего монастыря приехала Бланш, и веселье у нас продолжалось и после свадьбы Марии. В церкви она была в шнурованном платье, в котором я не нашла ничего слишком шокирующего, а сама свадьба была поистине грандиозной. Во внутреннем дворе выставили дармовое угощение для памплонской бедноты. Мы в замке пили и ели без удержу, и те, кто был в состоянии, танцевали до полного изнеможения. В зале играл Блондель, и я, сокрытая толпой людей, могла смотреть на него, подойдя ближе, чем осмеливалась в будуаре. Он почти не отрывал взгляда от Беренгарии, и я читала его мысли — ведь они были такими же, как и мои собственные. Впрочем, как и мысли Беренгарии. Когда наконец, оглушенные странной смесью церемонности и неприличия, являющейся неотъемлемой особенностью любой свадьбы, жених с невестой заперлись в своей комнате, Беренгария обернулась ко мне с горечью сказала:

— Мария не питает к нему никаких чувств, и тем не менее они сейчас в постели. — Ее терзала мысль о собственной судьбе, но слова эти относились и ко мне, и к Блонделю — ко всем несчастным безответно влюбленным всего мира.