Ни конному, ни пешему... (СИ) - Костина Надежда

— Держи, неслух.

Левко счастливо зажмурился, обхватил ледяными ладонями нагретую кружку и начал пить по глотку, растягивая удовольствие.

— Эх, ты, горюшко мое приблудное, — ворчала кухарка, глядя на мальчонку, — краюху доедай и топай. Да не лякайся, в каморе спит отот… Лешек, что со старухой пришел. Панна велела не обижать сироту.

Тетка Олена пригрозила кухарченку кулаком. Мол, смотри у меня, негодник. Левко насупился. Тоже мне — велика невидаль. Сирота! Какая ж он сирота, если родная бабка имеется?! Вот у него, Левко, никого нема. Зато он важный панский холоп, а не шляется по дорогам взимку. Хозяин ему однажды медную монетку подарил. Левко ее на верёвочку нацепил и заместо крестика носит. Вот.

— Иди давай, — Ганька рявкнула на разомлевшего в тепле мальчишку.

Вот же курва! Думает, если панне служит, то и сама — королевишной заделалась.

Левко показал противной девке язык и шустро увернулся от подзатыльника.

— Матинко божа! — вздрогнула вдруг Ганька, забыв о чумазом наглеце. — Да что ж сегодня за чортивня творится в доме. Свят, свят…

Глупая девка истово крестилась, глядя Левку за спину. Он боязливо оглянулся — мешки с мукой в темном углу, лавки сдвинутые у стены, кожух на гвозде висит…

— Ай!!! — испуганно взвизгнула дуреха. И резво отскочила поближе к очагу, в круг света. — Божечки!!!

— Ганя, шо там?! — кухарка поставила на стол противень с горячими хлебами. Потянулась за чистым рушныком — накрыть печево до утра.

Левко скривился ехидно:

— Блажится нашей королевишне. Мабудь, наливки перенюхала, — хихикая, скоренько шмыгнул за дверь.

— Тетенька Оленочко — там от такие глазюки!!! Лячные — жуть!!!

— Ганя, иди спи, полУночь на дворе, — бредя впотьмах коридора, Левко слышал, как ворчала кухарка.

Тень обвилась вокруг детской шеи, неслышно заурчала, навевая сон.

Кухарченок зевнул, потёр кулаками глаза, и обмер — возле входа в его комору стоял этот…как его…сиротинушка.

Стоял и…смотрел.

Нет. Не так.

СМОТРЕЛ!

Встрепанные волосы то ли серые, то ли седые. Плотно сжатые тонкие губы, нахмуренные брови — гость в кромешной темноте закутка виделся на удивление ясно. Вон, за левым ухом, сосновые иголки торчат, царапина свежая на лбу, а под распахнутой шубой виднеется вышитый ворот рубахи. Узор чужой, нездешний. Глянул, и словно в омут ухнул с разбега, а перед глазами ветки сеть выплетают…ловчую…

Левко потряс вихрастой головой — наваждение исчезло. Перед ним стоял мальчонка чуть пониже его. Хилый, бледный. Стоял и внимательно, без тени улыбки, смотрел на струхнувшего кухарченка.

— Ты-ы че-его? — силясь не пустить петуха, просипел Левко.

Он тайком нащупал под рубахой медную панскую монетку, крепко сжал дрожащей ладонью. Какой из него вояка, если пришлого чужака испужался?! Стыд горячей волной залил щеки, придал храбрости.

— Ты-ы, это, если чего дурного надумал, так я за тобой следкую. Понял?!

Чужак по-птичьи наклонил голову к плечу и медленно опустил веки. Давящий взгляд погас. Левко облегченно перевел дух, и уже было шагнул вперед, как по коже сыпануло морозом. В тесном закутке не было окон, свечу Левку не давали — дескать, он и на ощупь все углы знает. И в этом-то мраке жутковатого хлопца он видел так отчётливо, будто…будто…полная луна висела над заповедным лесом и снег слепил глаза серебристым сяйвом. Ночные тени ползли по стенам — ветвились черным кружевом корней.

Левко попятился, крепче сжимая панский подарок.

— Пане Лихославе, оборони душу грешную, — не помня себя от нахлынувшей жути зашептал мальчонка, чуть не плача. Крестик-то он потерял ещё по осени. Да и где та матерь божья, нужен он ей больно! А пан-воевода все-е знает! Вдруг, да и услышит своего холопа. Заступится…

Левко вжался спиной в холодную стену, втянул голову, а чертов гость вдруг открыл серые, как зимнее небо глаза и… улыбнулся. Легко и приветливо, разом разогнав жуть и мрак.

— Ой, дурень! — весело рассмеялся приблуда. — Нужен ты мне больно.

«Сиротинушка» подошел к Левку, снизу вверх заглянув в глаза несчастного кухарченка. Спокойно положил ладонь поверх судорожно сжатого кулака с оберегом.

— Служишь Лиху?! — и, не дожидаясь ответа, чужак кивнул каким-то своим мыслям.

От узкой ладони расходилось мягкое тепло, перестало заполошно стучать сердце, согрелись онемевшие ступни в стоптанных чоботах. Сладко запахло сосновой смолой и диким медом.

— Иди спать, маленький холоп, — выдохнул грустно. — Считай, твой пан тебя услышал и зглянулся…

Левко блаженно улыбнулся. Страх растаял, оставив после себя бесконечную усталость. Он не помнил, как добрался в темный закуток, как завернулся в старый дедовский кожух — после гнутой монетки его самое большое сокровище. Не чуял, как чужой мальчишка протянул руку к его голове, и притихшая было тень легко и бесшумно скользнула в подставленную ладонь, обвилась вокруг тонких сухих пальцев и замерла, боясь немилости Лесного Хозяина.

— Спи, маленький холоп, спи…

***

Ядвига медленно поднималась по ступеням на верхний этаж. В гулкой пустой тишине шорох шагов тревожил, будил забытые страхи, горькие воспоминания. Крохотный огонек свечи дрожал, силясь разогнать сумрак старого дома.

Дом тосковал. Холодом безлюдных покоев, сыростью уставших от зимы стен. Он жаловался скрипом половиц и ночными вздохами сквозняков.

Дрова берегли. На что топить пустые комнаты? Юська после отъезда мужа перебралась вниз, подальше от злополучной лестницы и поближе к теплу кухонных печей. Вот и правильно. Куда ей по сходам туда-сюда шататься. С ее-то пузом. А там и слуги под боком, и прогуляться выйти намного проще...

Панночка задержала дыхание, вслушиваясь, подняла выше свечу, пытаясь оглядеться в темноте гостиной. Шторы задернуты наглухо. Ядвига потянула тяжёлую плотную ткань, впуская в комнату слабый свет ущербной луны. Глянула во двор — никого. И тихо, как в могиле. Не брехали собаки, не гомонили люди, не фыркали на морозе лошади. Верные холопы не носились по двору сломя голову, выполняя панскую волю.

После шумной суеты и хохота, застольных песен и звона шаблюк во дворе, — тишина давила. Позже она привыкнет — не впервой. Отец редко задерживался дома надолго. Он уезжал, оставляя дочь на попечении слуг и нянек.

А сейчас?!

Сейчас все изменилось…

Ядвига поставила свечу на подоконник. Тусклый огонек высветил морозные узоры на мутном стекле. Льдинки заискрились золотистыми всполохами, побежали вверх тонкими лепестками диковинных цветов. Красиво. Панночка зябко поежилась, плотнее запахнулась в теплый платок.

— Лешко, — позвала шепотом. Где ж этот поганец подевался?!

Не иначе до сих пор от помывки прячется. Днём жалостливые бабы нагрели воды — надумали отмыть бедную сиротинушку. Лешек недоверчиво покосился на бадью с мылом, и потребовал сперва пирогов, потом молока с творогом, меда, квашеной капусты, соленых грибов, варёных яиц… Кухарки только успевали миски с горшками подносить! А лешачек в раж вошел и до копченостей с колбасами добрался. Строгая тетка Олена, подперев пухлую щеку, любовалась, как негодяй пластает ножом лучшую хозяйскую ветчину и заедает кровянкой с чесноком и зелёным луком.

Лук Ядвига берегла для Юстины и строго-настрого запрещала щипать свежую зеленушку даже любимому брату. А этот проглот жрал все подряд! И куда в него столько лезет?! Ядвига от злости аж побелела, увидев, что на кухне творится — стол заставлен тарелками и горшками, слуги вокруг на вытяжку, ждут указаний, а Лешек ногами босыми дрыгает, урчит, как кот, и окорок доедает.

От крепкого тычка в бок лесной обжора чуть с лавки не слетел.

— Ты здурел! — рявкнула на приятеля Ядвига. — А ну вон отсюда! А вы что стоите?! — крикнула кухаркам, — идите, делом займитесь! Думаете, отец уехал, можно баклуши бить!

Бабы словно ото сна очнулись, заозирались удивлённо, заохали…