А в чаше – яд - Надежда Салтанова

лекарь, печально покачал головой. Нина и сама почувствовала тяжелый безнадежный запах, говорящий о том, что душа прощается с бренным телом. Доктор сказал что-то. Увидев, что женщина не поняла, он жестами показал, что корабельный священник уже причастил несчастного. Нина опустилась на колени рядом с мужем, начала его ощупывать, осматривать, веря до последнего, что она его выходит. Из сумы на поясе торопливо достала крохотный флакон с опиумом, полынную соль, выварку кровохлебки. Осторожно сняла покрывало и в ужасе прижала руку к губам. Живот раздут, грудь покрывали темные кровоподтеки. Сердце его билось часто, но кровь едва проталкивалась по жилам. Когда она прикоснулась к животу, Анастас вынырнул из небытия, глаза его широко раскрылись. Увидев жену, он выдохнул:

– Успел я к тебе, Нина. Не мог уйти не попрощавшись. Прости…

Она замотала головой, прижалась к его лбу губами, еле смогла выдавить:

– Не оставляй меня…

Анастас устало прикрыл глаза.

– Прости, – прошептал опять.

Он почувствовал руку Нины на своей, преодолевая слабость, потянул к груди, положил на светлый прозрачный кристалл на кожаном шнурке через шею.

– Храни, не отдавай никому, с ним я всегда буду с тобой.

Не знала Нина, сколько она еще просидела рядом после того, как дыхание его замерло. Пришли какие-то люди. Она не понимала, куда ее ведут, куда уносят мужа, с бессмысленным криком цеплялась за его руку, сама уже впадая в беспамятство.

Очнулась Нина на носилках, которые несли два дюжих раба. Рядом семенила Гликерия. Лицо ее было бледное, озабоченное. Нина позвала ее, но звук не шел из перехваченного горла. Тогда она попыталась подняться, Гликерия ойкнула, прижала ее рукой за плечо к носилкам:

– Лежи, лежи…

– Как? – хрипло прошептала Нина.

– Да с пристани прислали за мной. Коммеркиарии-то нас обеих хорошо знают, увидели, как тебя на корабль провели, узнали, что случилось. А когда ты крик подняла, то послали ко мне за помощью. Я носилки наняла. Ты лежи, тебе отдохнуть надо…

Гликерия говорила, продолжая прижимать Нину к носилкам, покрикивала на рабов, чтобы не трясли, шумно вздыхала, краем покрывала вытирая пот со лба.

– Как же это…? За что? – Нина шептала еле слышно, хотя ей казалось, что она кричит.

Но Гликерия услышала. По лицу ее покатились слезы. Она молча сжала руку подруги. Так и шла до самой аптеки.

Следующие несколько дней Нина помнила потом лишь отрывками: как отпевали, как хоронили, как соседи да излеченные Анастасом горожане приходили с соболезнованиями и поминальными угощениями.

Гликерия металась между пекарней и аптекой, тормошила Нину, заставляла принимать заказчиков, готовить снадобья, вести учет. Не на кого больше вдове полагаться, только на себя. А если дела-то забросить – не успеешь оглянуться, как гильдия аптеку отнимет. И куда идти тогда? К Гидисмани наниматься?

Нина вскоре поняла, что пока она занята, меньше боль душевная, все как будто и раньше, вроде уехал Анастас, скоро вернется. И только по вечерам, когда тьма накрывала Царицу городов и последние клиенты спешили по домам, Нина не могла справиться с тоской. Спать перестала, спасалась сонным отваром с валерианой и конопляным маслом. Днем от этого мысли становились тяжелыми, неповоротливыми. Нина исхудала, не могла есть. Гликерия едва не насильно ее заставляла проглотить немного хлеба да вина выпить. Она сама также убивалась, когда осталась без мужа, помнила, как Нина с Анастасом помогали Феодору ее выхаживать, отпаивали настоями своими.

И не через день, другой, но со временем оправилась Нина. От эпарха да от гильдии пришлось отбиваться. Стоит аптека почти на самой Мезе – лакомый кусок и для казны, и для других торговцев. Да и видано ли, чтобы женщина одна эргастерий держала? Где-то подношениями умаслила, где-то сговорилась на будущие заказы, где-то и поругаться пришлось – Нина это умела. А иной раз и через жен, что без Нининых красок и притираний обходиться не собирались. Оставила она таки аптеку за собой. Тяжело вдове одной дела вести, но Нине приходилось всем в аптеке заправлять, пока Анастас в путь отправлялся за новыми списками и травами, привыкла уже. Да и жена аптекаря Гидисмани к ней за средствами для красоты приходила, а не к кому другому. Умеет Нина такие мази приготовить, какие даже из франкских земель не привозили. И кожа от них наливалась сиянием, и волосы блестели, а уж про средство для помощи в постельных утехах и говорить нечего. Тот секретный список привез Анастас из восточных земель, заставил Нину наизусть выучить да сжег его. Так что горожанки Нине долго горевать не дали, стали вскоре приходить за заказами, как прежде.

И уже лишь изредка по вечерам выходила она на городскую стену, подставляя лицо соленому ветру. Смотрела на отблески заходящего солнца, на ненавистные волны, свинцовой тяжестью перекатывающиеся по водной глади. Вспоминала, как стояла тут с Анастасом, когда горевала по Доре и отцу. И как ни уговаривала себя отпустить, не получалось. Не могла она примириться никак ни с этим морем, ни с Богом.

Глава 11

Пастила для лечения подагры

Порошок высушенного и растертого в ступице колкихума добавить к перетопленному гусиному жиру, перемешать. Добавлять прокаленной муки, пока не загустеет как для хлеба. Скатать в длинный жгут с палец толщиной, порезать острым ножом на пастилки тонкие, размером с овсяное зерно шириной.

Больным давать с осторожностью, начинать с малого количества.

В большом – много вреда нанести может.

Из аптекарских записей Нины Кориарис

Так и не дождавшись Василия в прошлый вечер, Нина наутро решилась было идти во дворец сама. Но солнце едва встало, богачи так рано не просыпаются. Василий еще почивает, наверное.

Со двора послышался стук калитки и разговор. Нина выглянула. Павлос разговаривал с «Галатеей», выпятив грудь, оглаживая свои густые, взлохмаченные со сна волосы, да пощипывая едва появившуюся бородку. «Галатея» поглядывала на него неприязненно, пряча усмешку.

Нина вышла, поблагодарила Павлоса, вынесла ему еще хлеба кусок да твердого соленого сыра. И распрощалась, уводя отрока переодетого в дом. Павлос с явным сожалением покинул Нинин двор, оглядываясь.

А Галактион рассмеялся:

– Вот надутый индюк.

Нина его оборвала.

– Не бери грех на душу. И так всех горожан в обман вводим. Хоть веди себя, как полагается девице.

– Долго мне еще девицей-то рядиться? Уже сил нет больше. Ходил вчера к ипподрому. Конюхи меня прогнали, сказали, что девкам тут не место. А мне они, дураки полуголые, и неинтересны. Я к коням ходил.

Нина покачала головой.

– Вот ты сам подумай, что делаешь! Не дай Бог тебя узнают да схватят. Нас же казнят вместе с тобой. Неужто ты так нам отплатить хочешь? К вам сикофант приходит, думаешь, просто так? А ну как есть у него подозрение какое?

– Прости, почтенная Нина. На ипподром больше