Замок - Франц Кафка

— Да нет, — сказал К., — такой запрос я даже не имел в виду, вообще ничего официального, говорить надо не с чиновником Кламмом, а с Кламмом как частным лицом. Все служебное здесь ровным счетом ничего не стоит; если бы вы, к примеру, как я сегодня, всю документацию общины, включая, возможно, и ваше ненаглядное свидетельство о браке, сваленным в кучу на полу увидели, — если, конечно, оно в сарае не хранится, где его давным-давно крысы съели, — тогда, полагаю, вы бы со мной согласились.]

— Хорошо, что вы хотите от Кламма? — спросила хозяйка. Она теперь села прямо, взбив подушки и откинувшись на них, и смотрела К. прямо в глаза. — Я свою историю откровенно вам рассказала, может, вас это чему и научит. Но теперь и вы откровенно мне скажите: о чем таком вы хотите Кламма спросить? Я еле-еле Фриду уговорила в комнату к себе подняться и там побыть, боялась, вы при ней не станете говорить вполне откровенно.

— Мне скрывать нечего, — сказал К. — Но сперва я хотел бы обратить ваше внимание на одну вещь. Вот вы говорите, Кламм забывает сразу же. Во-первых, мне это представляется крайне маловероятным, во-вторых, это утверждение совершенно бездоказательно, не иначе это сказка, выдумка досужих девичьих умов, сочиненная возлюбленными, когда они были у Кламма в фаворе. Удивляюсь, как вы способны верить в такие сказки.

— Никакая это не сказка, — проронила трактирщица, — скорее, общий наш жизненный опыт.{6}

— Значит, как и всякий прежний опыт, он когда-нибудь опровергается новым, — заметил К. — Но есть и еще одно различие между вашим и Фридиным случаями. Невозможно утверждать, что Кламм больше не позвал бы к себе Фриду, этого в известном смысле просто не было, скорее, напротив, он ее позвал, а она не пошла. Очень даже может быть, что он до сих пор ее ждет.

Хозяйка молчала и только смерила К. испытующим взглядом. Потом наконец произнесла:

— Я себе наказала все, что вы тут будете говорить, выслушать спокойно. Так что лучше говорите прямо, не старайтесь меня щадить. Об одном только прошу: не поминайте имя Кламма. Называйте его «он» или еще как-нибудь, но не по имени.{7}

— Извольте, — согласился К. — Мне, однако, трудно сказать, чего я от него хочу. Для начала хочу просто посмотреть на него вблизи, потом хочу услышать его голос, потом хотел бы узнать, как он относится к нашей свадьбе; а вот уж о чем я потом, быть может, его попросил, это зависит от дальнейшего хода беседы. На словах много всего может проявиться, но главное для меня — предстать перед ним. Ведь я по-настоящему, с глазу на глаз, еще ни с одним чиновником не разговаривал. Похоже, этого труднее добиться, чем я полагал. Но теперь я просто обязан, это мой долг — переговорить с ним как с частным лицом по частному делу, и уж это, думается мне, осуществить гораздо легче; как с чиновником я могу говорить с ним только в Замке, в его кабинете, доступ куда мне, возможно, заказан, или в «Господском подворье», но и это скорее сомнительно, зато как частное лицо я могу заговорить с ним везде: дома, на улице, всюду, где бы я его ни встретил. Что в лице этого частного лица передо мной одновременно будет еще и чиновник — с этим я охотно примирюсь, но это не главная моя цель.{8}

— Хорошо, — сказала трактирщица, вдруг пряча лицо в подушки, словно она произносит нечто совсем постыдное, — если я, используя свои связи, добьюсь, чтобы вашу просьбу о беседе довели до Кламма, вы обещаете мне до получения ответа ничего на свой страх и риск не предпринимать?

— Этого я обещать не могу, — сказал К., — сколь бы ни хотелось мне исполнить вашу просьбу, вернее, не просьбу даже, а прихоть. Дело не терпит, особенно теперь, после неблагоприятного исхода моего разговора со старостой.

— Ну, это не довод, — возразила трактирщица. — Староста сам по себе совершенно безобидная личность. Разве вы не заметили? Да он бы дня в своей должности не продержался, если бы не жена, вот она все и решает.

— Мицци? — изумился К.

Трактирщица кивнула.

— Она тоже там была, — вымолвил он.

— И как-нибудь высказалась? — спросила трактирщица.

— Нет, — ответил К. — И у меня не создалось впечатления, что она вообще на это способна.

— Ну да, — заметила трактирщица. — Вы у нас все вот этак, шиворот-навыворот видите. В любом случае, как бы там староста относительно вас ни распорядился, никакого значения это не имеет, а с женой его я при случае переговорю. Ну а если я вам пообещаю, что ответ от Кламма придет самое позднее через неделю — уж тогда-то у вас не будет оснований не уважить мою просьбу, верно?

— Тут не это решает, — ответил К. — Намерение переговорить с Кламмом у меня твердое, и я пытался бы его осуществить, даже если бы ответ пришел неблагоприятный. Но раз оно у меня такое изначально, мне тем более нельзя просить о разговоре заранее. То, что без просьбы было бы, возможно, поступком дерзким, но по крайней мере благонамеренным, после отказа станет открытым неподчинением. А это куда хуже.

— Хуже? — переспросила трактирщица. — Да это в любом случае будет неподчинение. Ладно, поступайте как знаете. Подайте-ка мне юбку.

Прямо при К., не стесняясь, она надела юбку и поспешила на кухню. Действительно, из зала давно доносились непривычно громкие шумы. И в окошко раздачи уже не однажды стучали. Теперь его вдруг разом распахнули помощники и принялись орать, что хотят есть. За их спинами виднелись и другие лица. А потом вдруг послышалось пение, тихое, но многоголосое.

Разумеется, из-за разговора К. с трактирщицей обед сильно задержался, а столовики уже собрались, однако нарушить запрет хозяйки и сунуться на кухню никто не отваживался. Теперь, когда наблюдатели от окошка раздачи доложили, что трактирщица идет, служанки кинулись на кухню, как полоумные, и, когда К. вышел в зал, он застал там поразительно многолюдное общество, человек этак двадцать, мужчин и женщин, вида хотя и провинциального, но не деревенского: сейчас все они ринулись от окошка к столам занимать места. Только за маленьким столиком в углу уже сидела супружеская чета с детьми, отец семейства, приятный голубоглазый господин с бородкой и растрепанной седой шевелюрой стоял, склонясь над детьми, и ножом отбивал такт их пению, которое, однако, он всячески старался приглушить. Видно, пением он надеялся отбить у детей голод. Хозяйка извинилась перед всеми, произнеся несколько безразличных, ни к чему не обязывающих слов, но никто и не осмелился ее упрекнуть. Она поискала глазами мужа, который ввиду столь критического положения, похоже, уже давно куда-то сбежал. Потом медленно направилась на кухню; на К., который поспешил в свою комнату к Фриде, она больше не взглянула.

7

Учитель

Наверху К. застал учителя. Комнату, по счастью, было почти не узнать, так постаралась Фрида. И проветрено хорошо, и печка натоплена жарко, и пол помыт, и постель прибрана, вещи служанок, весь этот мерзкий скарб, включая картинки на стенах, исчез без следа, а стол, который прежде, куда ни повернись, буквально таращился на тебя заскорузлой и липкой от грязи столешницей, теперь укрывала белая вязаная скатерка. Теперь тут и гостей принять не стыдно, и даже сушившееся у печки нехитрое бельишко К., очевидно спозаранку постиранное Фридой, почти не мешало. Учитель и Фрида сидели за столом, при появлении К. оба встали, Фрида встретила К. поцелуем, учитель слегка поклонился. К., все еще расстроенный и взбаламученный после разговора с хозяйкой, начал было извиняться, что до сих пор к учителю не зашел, в итоге создалось неловкое впечатление, будто учитель, не дождавшись визита К., сам пришел его навестить. Тот, однако, в свойственной ему степенной манере, казалось, лишь сейчас смутно припомнил, что они с К. о чем-то таком уславливались.

— Так вы, господин землемер, тот самый приезжий, с которым я пару дней назад возле церкви беседовал?

— Да, — недовольно бросил К.

Он не желал снова, теперь уже у себя в комнате, подвергаться обхождению, какое вынужден был терпеть одиноким и неприкаянным чужаком, когда до него никому не было дела. Поэтому он обратился к Фриде, дабы посоветоваться с ней насчет важного визита, который ему сейчас же предстоит сделать и ради которого нужно одеться как можно лучше. Фрида, не вдаваясь в подробности, немедля кликнула помощников — те как раз с большим интересом изучали новую скатерть — и распорядилась снести во двор и хорошенько почистить костюм и сапоги К., которые тот послушно принялся снимать. Сама же сдернула с веревки сорочку и помчалась на кухню ее гладить.

Теперь К. остался с учителем, который снова тихо сидел за столом, с глазу на глаз, но, решив заставить того еще немного подождать, стянул с себя рубашку и, подойдя к раковине, начал мыться. И лишь тогда, стоя к учителю спиной, поинтересовался надобностью его прихода.