Ни конному, ни пешему... - Надежда Костина

невеселых мыслей.

— Ядвига, знаю, ты не спишь. Иди есть. Нам ещё домой добираться.

Эх. Никуда не денешься, придется выходить. Не просидишь в крохотной комнатенке всю жизнь, прячась от глупых страхов. Она шляхтинка, ей не пристало бояться…

*****************

— Это моя квиточка!!! Отдай!

Ядвига ахнула. Выйдя к столу, она так и держала в руках чудесную кувшинку. Петрусь подбежал к гостье, остановился нерешительно, вспомнив мамкин подзатыльник. Нежное детское личико, грозно нахмуренные светлые бровки. Глядит исподлобья на высокую чужую девицу, сопит сердито. И глаза! Серо-зелёные, как речная вода летним вечером…

Мягкое песчаное дно, солнечный свет золотится сквозь теплый поток, кружевные ленты водорослей колышутся перед лицом, крохотные рыбки порхают в вышине. Протяни руку — испуганно разлетаются в разные стороны, переливчатый смех вокруг, тихий, усыпляющий…

Ядвига тряхнула головой, отгоняя непрошеное видение, протянула хлопчику кувшинку.

— Держи, она и вправду твоя.

Петрусь бережно взял «квиточку», прижал свое сокровище к груди. Неуверенно улыбнулся, попятился к печи, шмыгнул за широкую бабкину юбку.

Надо же — река глаз на дитя положила! Привязала к себе накрепко! Зачем он ей, непонятно…

Все в хате косились на нежданную гостью. Недоверчиво, с опаской. Чего ждать от панской дочери?! Чего ждать от новоявленной ведьмы?!

Она по очереди обвела взглядом поднявшихся с лавок людей.

Хозяин дома во главе стола прямо под образами. Крепкий, что каменный жернов. Скользкий, что камень на мелководье.

Скольких же ты спровадил на дно темного омута, мельник — двоих, троих?!

Троих!

Помнишь?!

Михась судорожно сглотнул. Ошалело уставился на темнокосую панянку.

Дядька Лукаш стоял рядом со старым приятелем, теперь — и будущим родичем. Хмурился, злился. Кусал вислый ус.

А с тобой что не так, дядька?!

Мысль ускользала, сыпалась песком сквозь пальцы. Никак не ухватить, словно… верткую ящерку среди густой летней травы, рыжую плутовку в зарослях чертополоха, серого вовкулаку в зимних сумерках…

Да в нем же лесная кровь! Тонкий, едва заметный, слабеющий ручеек.

Лукаш глаз не отводил.

Знает?

Знает!

Тетка Ганна — спряталась за большой печью. Сердце у бабы ухало часто-часто, пальцы теребили кисти на концах повойника. Ух, как же она злилась! На себя — за глупость и жадность, на гостью приблудную, которую бы за косы оттаскать, да выпороть как следует!

И страх — колкий, как битое стекло — за детей, за внуков, за дурня своего непутёвого. Вот же послала Божа Матинка беспокойного муженька — то нечисть лесная, то паны у него гостят. И не пойми, что хужее…

Эта, как ее, Марфа, — мало что понимает, не до того бабе с двумя детьми. И … третьим под сердцем.

Орыся — дуреха цветет, аки майская роза. Что там старшие всполошились?! Не ее забота. У нее жених туточки.

Ядвига чуяла их всех. Таких ярких и живых, таких разных и таких схожих. Связанных нитями судеб, спутанных общими обидами и радостями, мечтами и страхами…

Снова смерив взглядом каждого, девочка приветливо улыбнулась. Она гостья. Нужно хозяев уважить.

— У меня была торба с пирогами. Где они?

Марфа, суетливо вытерев руки застиранным передником, принесла завернутые в чистую тряпицу пироги. Подала с поклоном.

— Сын, — тихо прошептала панночка, — к лету.

Женщина охнула, всполошилась и ткнулась в угол к захныкавшей малышке, подхватила на руки, спрятала лицо в пушистых кудряшках дочки.

Ядвига повернулась к мельничихе, властно заглянула бабе прямо в глаза. Та насупилась, виновато уставилась в пол.

— Я прощаю тебе спущенных псов. И благодарю за еду. Возьми от меня плату. Это хлеб из…леса.

Ганна дрожащими руками приняла подарок. Быстро зыркнула на мужа — можно? Тот кивнул.

— Раздели на всех домашних. И до самой весны никакая хворь к вам не пристанет.

Тетка переглянулась с невесткой, крепко прижала к груди сверток. Низко поклонилась юной панянке. Щедро отплатила ведьма за ворованную колбасу! Впереди зимние холода и напасти неизбежные. Детки в морозы чахнут, а тут ещё Марфа непраздная. В сёлах что ни год, то в месяц лютый хлопы бьют в стылой земле могилу. И редко когда только одно дитя в нее укладывают…

*************

Домой решили ехать на телеге. На добротной селянской телеге, дно которой устилала солома, а чтоб сподручней было сидеть — поверх кинули мягкую овчину.

Старый мельник легко приподнял гостью, помог забраться. В хату уходить не спешил, топтался рядом, не решаясь спросить.

— Дядька Михась! Петрик отмечен рекой, ты знаешь?

— Знаю, как не знать?! — глухо ответил мужик и вцепился в деревянные борта телеги.

— Не бойся за внучка. Он отмечен, но не обречён. А если, — голос панночки окреп, наполнился силой и куражом, — эта пройда речная озоровать вздумает и МОИХ людей обижать, передай, что я и погнать из реки могу. Пойдет на болота побираться. Запомнил?!

Он уважительно глянул на отчаянную девчонку. Ох, и гонору! Зачем-то стянул с головы шапку, взъерошил пятерней седые редкие волосы, и — широко улыбнулся.

— А и запомнил!!! Дякую, ясна панна! За ласку твою. Если что, — он замялся, подбирая слова, — я завсегда помочь готов!

Скинул с себя теплый кожух, накинул Ядвиге на плечи.

— Ниче-ниче, вон, зятек мой будущий назад одежку возвернет. Все одно телегу пригонит. Ему туточки теперь медом намазано. Езжайте. Кланяйтесь пану Лихославу от всех нас.

Мёрзлая земля стелилась под колеса выбеленным полотном. Это в ТОМ лесу зима уже вошла в полную силу — завьюжила, замела пути-дороги, сковала льдом родники; а тут — лёгким морозцем прихватила осеннюю распутицу, да присыпала чистым хрустящим снежком. Красота!

Попервах ехали молча. Йоська правил смирной пегой лошадкой. Ядвига, закутавшись в овчину, бездумно смотрела вдаль.

Высокое синее небо с белоснежными кучерями облаков, бодрящий воздух, слепящее зимнее солнце.