Тень колдуна - Роберт Асприн

Внезапно метательная звездочка отвалилась от петушиного бока и со слабым звоном упала на пол, подняв облачко пыли. Дрожь пробила Ганса, когда подобранные им голубые перья вдруг сорвались с его пояса и метнулись, словно брошенные ножи, чтобы присоединиться к своим товарищам на теле гнусного создания.

Они зарылись в оперение, очевидно, врастая в кожу.

Существо приосанилось, словно только что разбуженное на своем насесте первыми лучами солнца, выразило хриплым клекотом свое ликование, встряхнуло перьями и испустило долгое, исполненное наслаждения «Аа-аа-ах!». А мгновение спустя проскрежетало: «Так-то лучше! Все на месте! Теперь осталось только найти этого Ганса!»

Когда мерзкая птица прошествовала мимо, Шедоуспан отметил, что на ней не осталось никаких ран.

Ганс подобрал свою смертоносную звездочку, на которой, как ни странно, не было видно следов крови, посмотрел на деревянную пластинку, огляделся и присел. Он несколько раз постучал по дощечке, сделал несколько глотков, и раны перестали мучить его. Те, которые он мог рассмотреть, например, глубокие порезы на предплечье, за пару минут затянулись струпьями; еще через несколько минут струпья отвалились, открыв неповрежденную, розовую, как у младенца, кожу.

— Корстик, должно быть, сделал это ради собственного избавления, — пробормотал он, наслаждаясь звуком собственного голоса, — на тот случай, если окажется запертым здесь со всеми этими чудищами, и ему потребуется быстрое исцеление. Черт! Как кстати оказалась бы сейчас та бутылочка — я мог бы наполнить ее жидкостью и всегда иметь под рукой лекарство на все случаи жизни!

Да, бутылочка была бы как нельзя кстати. Он даже начал прикидывать, не накапать ли снадобья в ножны от одного из своих кинжалов, но потом отверг эту мысль.

Проблема заключалась в том, что, выпив густой целительной жидкости, он вновь стал испытывать сильную жажду.

Выбрав один из проходов на развилке, он мысленно окрестил его туннелем Вечности. Вскоре он входил в большой зал, обрамленный все теми же серыми каменными стенами. В стенах были еще три двери, а справа виднелась длинная широкая лестница. Он взглянул вверх... и испытал новый приступ паники, от которого ноги ослабли в коленях. Лишь хриплый вздох вырвался из пересохшего рта, пока он смотрел вверх, не в силах отвести глаз от уходящих ввысь ступеней.

Ганс начал подниматься, но на середине лестницы застыл, потеряв дар речи от страха. Новый приступ ужаса потряс его, словно удар неведомой силы.

Она стояла на верхней ступени, словно готовилась спуститься. Необычайно высокая, смертельно бледная женщина в черном бархатном платье до полу с глубоким вырезом.

Она была воплощением образа, который столь часто являлся во сне многим, многим мужчинам, но столь редко встречался в жизни: высокая полногрудая женщина с белой-пребелой кожей и надменным скуластым лицом. Полные алые губы, глубоким внутренним огнем горят черные, словно сердце Корстика, глаза; спрятанные в них угольки были живыми и горячими. Высоко взбитые пышные волосы цветом напоминали шевелюру Ганса и ее собственное бархатное платье: черные, блестящие. Широкий черный пояс из замши обвивался вокруг соблазнительных бедер. С кожаной пряжки свешивалась длинная цепь, звенья которой были толщиной с мизинец Ганса.

Она смотрела на него так, словно видела не впервые. Нахмурясь, он поднял руку. Посмотрел на нее и увидел себя. Проклятие! Он опять стал видимым. Момент для этого был самый неподходящий.

Ганс узнал ту, что стояла на верхней ступени, разглядывая абсолютно видимого Ганса. Это была та самая прекрасная, чувственная женщина, излучавшая соблазн. Он видел ее без одежды. Это она села тогда в гробу. Ее призванием была ловля душ.

— При-вет-ствую, — сказала она грудным альтом.

— Кто ты? — спросил он, сжимая в руках два фута ибарской стали, несмотря на недвусмысленную реакцию собственного тела на ее колдовскую привлекательность, ее первородную чувственность.

— Ты знаешь. — Даже голос ее источал соблазн.

— Не знаю.

— Ты уже встречал Тибу, Шедоуспан. — Она протянула руки:

— Иди... к Тибе.

Волосы у него на затылке вновь встали дыбом.

— Ты — богиня смерти, и хочешь, чтобы я сам пришел к тебе? Как наивно.

Ее голос прозвучал совершенно обыденно.

— Ведь рано или поздно ты умрешь. Как любой смертный.

— Но не сейчас, спасибо, — сказал он, не двигаясь с места.

Это ему только казалось; на самом деле его ноги сами несли его вверх по ступеням.

Она ждала на самом верху, и лишь легкий намек на улыбку играл на ее чувственных губах. Она была великолепна, неотразима и притягательна как свеча, наблюдающая за приближением мотылька.

Шедоуспан остановился за две ступеньки от нее, сам не зная, как он там очутился. Посмотрел в темные, чуть полуприкрытые глаза. Она стояла, величественная, опасная и высокая, глядя вниз на юношу, одетого в черное, как и она сама. Илье, о Отец Илье, как же она хороша... и желанна. Не просто желанна. Против нее невозможно устоять; это та, которую назвали абсолютной Неотразимостью.

«Надо устоять», — твердил он себе, не ведая того, что продолжает подниматься.

— Чего ты хочешь?

— А чего хочешь ты? Желаешь ли ты любить меня, Шедоуспан?

— Любить… — Его глаза вспыхнули, а рот скривила презрительная усмешка:

— Где, в твоем гробу?

Ее глаза вспыхнули в ответ, но она сделала небрежный жест и продолжила, словно не заметила оскорбления:

— Здесь. Сейчас.

— Нет, благодарю.

Ее темные глаза сделались не просто холодными, ледяными.

— Ты хочешь сказать, что отказываешь мне?

— Ты — не Тиба. Я видел, как ты открывала крышку и села в гробу. Я уже видел твое обнаженное тело, шлюха. Мы оба знаем, что оно красиво. И многие другие знают это! Ты просто хочешь поиграть со мной. Любой мужчина захочет возлечь с тобой, но только не я! Все, что я хочу знать, это…

Она вздохнула и перебила его:

— Что ж, тогда умри.

Ее рука выскользнула из складок юбки. Сверкающая цепь зловеще звякнула, когда она отстегнула ее от черного замшевого пояса. Женщина взмахнула ею, и цепь упала быстрее молнии. Однако Шедоуспан успел увернуться на широкой ступени.

И все же убежать ему не удалось. Стальное орудие вторым ударом с глухим звоном опустилось ему на поясницу. Тело Ганса пронзила судорога. Безобразные кроваво-черные рубцы размером с каштан вздулись на коже.

Каким-то непостижимым образом Шедоуспан словно прирос к ступеням. Он не мог бежать; не мог даже упасть. В мрачном молчании женщина — кем бы она ни была: шлюхой, оборотнем или богиней смерти, чьих немногочисленных почитателей Ганс всегда считал безумными, — осыпала ударами его спину, вновь и вновь, с неукротимой энергией и недвусмысленным намерением покончить с ним. Стальные звенья впивались в пылающую кожу. Рубцы разбухали, лопались. Некоторые уже начали кровоточить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});