Вечер трудного дня - Сорбатская Наталья

— Да елки зеленые, нас с Аринкой мой следующий и не последний везет за город на выходные. Квартира будет свободна, можешь приводить его.

— Ни за что.

— Как «ни за что», дура ты этакая, ты посмотри, на кого похожа — губы синие, взгляд безумный. Так лучше, что ли?

— Лучше. А то будто воруешь что-то. Последнее дело таскаться по чужим хатам. Во всяком случае, не с ним.

— А что, неужели есть еще с кем? — Ленка не отказала себе в удовольствии поглумиться над Анниной завидной, но совершенно неуместной в данном вопросе принципиальностью. — У его родителей тоже ведь квартира?

— Ну и что из того? Слушай, подруга, он мужчина, и то понимает, что это никакой не вариант. Да меня от одного слова «любовники» тошнит, ясно тебе? Липкое, противное слово, и суффикс какой-то дурацкий, будто икаешь.

— Ну вот, уже и суффикс ей не угодил, максималистка несчастная! Долго ли он сможет с тобой по киношкам и парадным целоваться? Не дух же он святой!

— А вот и дух! И вообще, о чем речь? Через три недели хозяйка уедет, и тогда уж… — Анна закрыла глаза и мечтательно покачала головой.

Так они попрепирались до часу ночи, а потом разошлись по комнатам: обеим надо было рано вставать.

Через неделю Анна почувствовала, что на кафедре вокруг нее образовалось некое разреженное пространство, и вроде бы местами оно даже начинало искрить. Валентина с братских литератур злорадно щурилась при встрече. Все было ясно: утечка информации произошла, и по тихой кафедральной воде начали стремительно расходиться круги.

Хотя никто ни Анну, ни Стаса вроде и не осуждал. Наоборот, им даже сочувствовали. Во-первых, до смешного безупречная Аннина репутация не позволяла думать, что с ее стороны это просто какая-то интрижка. Во-вторых, многие знали историю Стаса, и впечатлительные тетки с обеих кафедр поговаривали между собой, что «вторая Анна — это, наверно, судьба».

Однако так думали явно не все. В двадцатых числах в институте в конце рабочего дня появилась «такая Светочка». Собственно, появилась она на кафедре Стаса, но Анна узнала об этом ровно через три минуты. У «такой Светочки» было к Стасу «абсолютно неотложное дело», и она собралась вместе со Стасом ехать к его родителям.

Анна забилась в самый дальний институтский угол. И совсем не из страха быть пойманной с поличным. Хотя только лицо и могло ее выдать в этой ситуации. Просто она категорически не хотела никаких подробностей про «такую Светочку». Как она там выглядит, какого цвета у нее волосы и, боже упаси, глаза, и что за пальто на ней надето. Все это было лишним, враждебным и вгоняло кол между ней и Стасом. А этого ни за что нельзя было допустить. Этого она не перенесла бы.

Позже выяснилось, что «такая Светочка», до последних дней к браку своему относившаяся весьма спокойно и почти равнодушно, зная, что на сторону Стас никогда не ходил и вроде не собирается, вдруг активизировалась. Статус формально замужней дамы ее вдруг перестал устраивать, и она решила перебраться вместе с ребенком к родителям Стаса.

Воссоединиться, так сказать, с законным мужем.

От этих подробностей, пересказанных кем-то в курилке, Анну не на шутку замутило. Ей даже показалось, что она стала меньше любить Стаса.

Но вечером, когда они встретились в плохо пахнущей забегаловке неподалеку от Ленкиного дома, Анна увидела его измученное, растерянное лицо и устыдилась своих дневных мыслей.

Он сказал что жена с сыном вчера переехали к нему и прошлую ночь он провел у Кирилла, того самого, из Гагр. Слово «жена» покоробило Анну своей откровенностью. Нет, скорее, сокровенностью: потому что «жена» можно говорить только о «плоти от плоти своей». Она зажмурилась и отстранилась. Стас все понял, взял ее за руку и сказал:

— Ты моя жена. Ты. Не думай ни о чем и не сомневайся. Я подаю на развод. Но все это нам надо еще пережить.

Потом они пили чай на Ленкиной кухне и болтали втроем, даже смеялись, и Ленка даже не слишком кокетничала. А потом Стас ушел, и Ленка заявила, что он чудный и все у них будет хорошо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Анна спорить не стала хотя, что это значит в их ситуации «хорошо», сказать точно затруднилась бы. Для начала «хорошо», было бы очутиться в одной постели. Сейчас это было единственное место, где они могли успокоить и утешить друг друга. Но до отъезда хозяйки оставалось целых десять дней.

После работы, если Стас не мог встретиться с ней, Анна шла к Ленке, ела что-то без всякого удовольствия и ложилась на диван, лицом к стене. «Умирает от любви», — ехидничала Ленка.

Однажды за этим занятием застала ее Фатьмуша, которая забежала к Ленке на огонек, повидаться да порассказать о своей семейной жизни, так как на последнем курсе вышла она замуж за москвича с многообещающей фамилией Фортуна.

Правда, родом эта мужского рода Фортуна тоже была из Баку. Таким компромиссным образом Фатьмуша удачно решила проблему соблюдения традиций при совершенно очевидной невозможности следовать оным.

Пока Ленка с Фатьмушей слегка выпивали и закусывали, Анна лежала лицом к стене, ко всему безучастная.

Настолько безучастная, что Ленка тихонько подошла послушать, дышит ли вообще подруга. Она пальчиком ткнула Анну в плечо, и та, как по команде, села и вслух продолжила свой внутренний монолог, точно Ленка своим прикосновением включила звук.

— Ну, что же мне делать, что же мне делать, девочки, если я совсем не могу без него, совсем-совсем. Это, знаете, как… как… — Анна сделала жест, точно в воздухе пыталась нашарить нужное сравнение. — Это как в «Солярисе», помните, когда она сквозь железную закрытую дверь за ним проходит, чтобы быть рядом, потому что не может без него, потому что она — это он? — Анна умолкла и, не дожидаясь ответа, приняла исходное положение лицом к стене.

Сравнение, видимо, оказалось доходчивым. Во всяком случае, Ленка с Фатьмой перебрались трапезничать на кухню, предварительно укрыв Анну теплым пледом и погасив свет в комнате, чтобы той полнее мечталось.

Так Анна жила день за днем, лелея в себе ощущение морского прибоя, объятий Стаса, всех подробностей их невозможной близости. И только это позволяло ей сохранять присутствие духа.

Тридцатого декабря Стас сказал, что «такая Светочка» собралась встречать Новый год у него, с его родителями, и оставить их наедине с этим совершенно ненужным для них подарком он просто не имеет права. Ничего страшного, подумала Анна. Все это можно пережить. Пятого уезжает хозяйка. Подумаешь, Новый год…

Выяснилось, что Ленка со своим «следующим» уезжает на праздники к друзьям, за город, и Анна с радостью приняла приглашение Сашки и его совсем новенькой жены Маши, а чем это закончилось, уже известно.

Можно, конечно, было махнуть в Питер, но, во-первых, это существенно отдалило бы ее от Стаса — так, по крайней мере, они были в одном городе, а, во-вторых, она чувствовала, что никакая родня ей сейчас ровным счетом не нужна и даже противопоказана: все ее чувства были сосредоточены на Стасе, который в одночасье заменил ей всех. Даже думать о чужих объятиях и поцелуях, пускай и самых родственных, было ей сейчас неприятно.

Новый год прошел. Первого и второго они не виделись, Стас только позвонил второго вечером, и голос у него был усталый и несчастный. Третьего, в первый после праздников рабочий день, в институте грянул скандал. На имя ректора и секретаря парткома поступили анонимки, в которых разоблачалось, обличалось, ставилось на вид и т. д.

Сначала вызвали Стаса. О чем они с ректором говорили, никто так и не узнал. Анна, едва переступив порог ректорского кабинета, заявила, что готова уйти хоть сегодня. Старый и тертый во всех отношениях ректор сказал, что уйти никогда не поздно и надо просто заниматься своим делом. «И еще, сказал он, — будем считать, что на письмо я отреагировал, но это больше для общественности, потому что заниматься анонимками не мое дело».

Секретарь парткома вообще событие проигнорировал. То ли потому, что ни Стас, ни Анна к его ведомству никакого отношения не имели, то ли потому, что наступало начало девяностых и у партии обнаружилось много своих, гораздо более животрепещущих проблем.