Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неприбранность жилища ничуть Демьяна Ильича не волновала и по существу была чистой видимостью – каждая вещь здесь знала своё место. Протяни руку – и она уже в ладони. Брось – и легла туда, откуда взял. Инструменты столярные и скорняжные, склянки с кислотами, солями, щелочами, квасцами, лаками и мышьяковым раствором, формы для гипсовых отливок тонких лодыжек (дистальных отделов ног) каких-то копытных, россыпи стеклянных глаз с ручной росписью радужки и бликом в зрачке, баллоны монтажной пены, клеи, тряпки, обрывки шкур, перья… Демьян Ильич в чучельном деле был алхимик, как Гварнери в скрипичном. Он изобрёл особый раствор для консервации свежего материала, чудесный состав на́мази для пикелевания птичьих шкур и выделочный раствор для шкур зверей, изменяющий свойства мездры, делающий шкуру эластичной и неподвластной плесени и грибку. Много загадок отгадал он в своём ремесле, много знал особенных ухваток, таких, что оставались для других непостижимыми. Отмока, расчистка мездры от прирезей мышц, обработка очинов перьев, обезжиривание и мытьё, пикелевание, сушка и отволаживание – на каждый шаг в деле он имел свой секрет и тайный ключ. Мех на выделанных им шкурах лоснился и не редел, перо никогда не выпадало. Рецепты его обработки, тёмные тропы потаённого искусства, ускоряли дело впятеро, а то и вдесятеро. Другому мастеру в такой срок шкуру не выделать, а смонтируешь зверя или птицу с невыделанной – загниёт, провоняет и посыплются мех и перо. А если не загниёт – не избежать ссыхания шкуры на чучеле, искорёженных форм, лопнувших швов и загибания пришовных краёв над обнажённым манекеном, которые не исправить никакими бандажами и креплениями. У Демьяна же Ильича и в короткий срок всё выходило превосходно – угрюмой благодатью снизошёл на него гений ремесла.
– Инволюция… Гхм-м… – Указательный палец хранителя возносился ввысь. – Инволюция… Да… Из ангела родится змей, а не обратно…
Он говорил сам с собой в минуты, когда настроение его становилось цветным. Демьян Ильич придумал, наконец, как заманить чертовку в логово. Она придёт сама – ремонт затеяла, а он исподтишка сосватал ей потолочного мастера. Подложного – сквернавца одного из столярки музея на Стрелке, жадного до денег и глупого как табуретка. Тот приведёт её к Демьяну Ильичу, как будто показать работу, мол, днями натянул тут потолок – пойдёмте поглядим и убедимся в его необычайных совершенствах… А с мастером Демьян Ильич потом сочтётся – позовёт к себе, чтоб расплатиться, и разбудит в нём хоря.
Лера недолюбливала и немного побаивалась хранителя музейных фондов. Взгляд у Демьяна Ильича был острый, жалящий, брови густые, лохматые, лицо желтоватое, костяное, характер нелюдимый, скверный. Однажды, встретившись с ним в коридоре у дверей генетической кухни, где увлечённые наукой студенты варили кашу дрозофилам, Лера машинально улыбнулась ему большим ртом и махнула под очками ресницами. И, уже разминувшись с хранителем, услышала в след: «Гхм-м… Знатный страус». Уши у Леры покраснели, по спине побежали нехорошие мурашки. Неслыханный хам!
Потом Лера специально рассматривала себя в зеркале: ну да – высокая, стройная, широкобёдрая, ну да – длинная шея, крупный рот, большие – под линзами – глаза… Молодая, здоровая, красивая, боевитая… Одно слово – Артемида. Причём тут страус? Что за фантазии?
Демьян Ильич был в музее. Отозвался издали – «да-да», – но отворил не сразу, долго шаркал за дверью. Открыв, посмотрел исподлобья. Белый халат его был несвеж, шевелюра растрёпана, неопрятна, башмаки – в пыли и изношены до неприличия. Холодно, не пряча высокомерной неприязни, Лера передала хранителю приглашение Цукатова. И, не дожидаясь ответа, надменно развернулась – на цокающих каблучках отправилась в лаборантскую переписывать заявку на реактивы, материалы и лабораторную посуду. Лопатки её морозно покалывал вонзённый сзади взгляд.
– Блошка по́ саду гуляла, вошка кланялась, да блошка чванилась… – бормотал Лере в спину Демьян Ильич, и глаза его, миг назад колючие, как шило, затягивала глянцевая поволока.
– Давайте, наконец, определимся – берётесь или нет? – Цукатов обращался со смурным, сычом глядящим на профессоров – хранителем невозмутимо, словно на нём были железные рукавицы. – Времени немного. Деньги надо освоить до конца года. Стало быть, у нас месяц.
Томительная пауза.
Цукатов лукавил: случалось, он отчитывался за приобретённое оборудование голой бумагой, а приборы доставлялись позднее – ничего, с рук сходило. Ответственности заведующий кафедрой не боялся, потому что раз и навсегда сделал для себя выбор между тем, что до́лжно, и тем, что легко. Сколько бы ни потребовалось науке убить живых существ, чтобы изобрести снадобье от смерти, он убил бы их всех без колебаний.
– Гхм-м… – Голос Демьяна Ильича скрежетал, будто старый, редко пускаемый в дело механизм, и царапал слух; хранитель тягостно улыбался непригодным для улыбки лицом и неопределённо двигал мохнатыми бровями. – Искать надо… Да…
И снова пауза.
Молчание в присутствии хранителя наливалось свинцом и обретало тяжесть, производя впечатление ещё более мучительное, чем разговор. Когда он молчал, он словно делался всемогущим: не приходилось сомневаться – закажи ему утконоса, он добудет и его. Да что утконоса – добудет из небытия вымершего трёхцветного ару и съеденного аборигенами Фиджей Xixuthrus heyrovskyi.
– Так что? – Если Цукатов считал дело важным, он умел быть терпеливым.
– Гхм-м… Конечно, денег маловато… – Брови Демьяна Ильича шевелились, словно волосатые гусеницы. – Да… Однако поспрошаем – глядишь, и сыщется… – Ноздри его встрепенулись, будто он уже пытался взять чутьем дух притаившейся где-то неподалёку добычи.
– И как скоро станет известно?
Брови подползли друг к другу, встретились и замерли.
– Да… Точно дня через два-три скажу.
Когда за хранителем закрылась дверь, профессор Челноков вздохнул так, будто вынырнул из мрачной глубины, в которой – ещё бы миг – и задохнулся. Он тяжело переносил вынужденное молчание: Челнокову казалось – когда он молчит, он не существует. А если всё-таки существует, то мельчает, как быстро обесценивающиеся деньги.
– Клещами, чёрт дери, приходится слова вытягивать, – чертыхнулся Цукатов.
– Тяжёлый человек, – согласился Челноков, отхлёбывая из чашки уже изрядно остывший кофе. – Пгямо отогопь бегёт. Если вегить Ломбгозо, э-э… сегийный убийца, не меньше. Студенты наши – не его гук дело?
В позапрошлом году на факультете пропала студентка, а через полгода – студент. Последний, правда, был с физфака, несколько аудиторий которого располагались на одном с биологами этаже, в правом крыле, за генетической кухней. В своё время об этих исчезновениях много говорили, из уст в уста передавались зловещие слухи о маньяке-людоеде, о похищениях и продажах юниц и юношей в сексуальное рабство,
- Нос - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза / Русская классическая проза
- Персонаж заднего плана - Елизар Федотов - Русская классическая проза
- Куликовские притчи - Алексей Андреевич Логунов - Русская классическая проза
- снарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин - Русская классическая проза
- Ночь внутри - Павел Крусанов - Русская классическая проза
- О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа - Русская классическая проза
- Русский вопрос - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Кэшбэк. Белые столбы. Беседы - Олег Мусаев - Биографии и Мемуары / Детские приключения / Русская классическая проза
- Пути сообщения - Ксения Буржская - Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Брошенная лодка - Висенте Бласко Ибаньес - Русская классическая проза