Самый маленький офицер - Валентина Ососкова

«Венский вальс… Вальс… Алёна», – звякнула в голове у Сифа цепочка ассоциаций. Алёна шла рядом с ним, так что изредка их руки соприкасались, но между молодыми людьми висело странное напряжение, похожее на ссору. Единственным отличием было то, что у этой псевдоссоры не было причин, из-за которых кто-нибудь – так ли важно, Сиф или Алёна? – мог сказать второму: «Извини, я был дурак. Виноват, исправлюсь».

Ссоры бывают разные: и такие, чтобы просто спустить пар, и такие, чтобы можно было почувствовать себя несчастным, всеми покинутым, и даже такие, чтобы второй человек понял, что был не прав… Но со ссорой, не имеющей причин, за которые можно было извиниться, Сиф сталкивался впервые. И было ему от этого неуютно. Казалось, будто он одним своим присутствием обижает Алёну, её тяготит это соседство.

Положение, сам того не зная, спас командир. Он остановился у поворота в боковую анфиладу залов – той части выставки, которая была посвящена военным конфликтам конца двадцатого и начала двадцать первого века. Оглянулся на виднеющегося вдалеке Великого князя, вздохнул, колеблясь – и шагнул вперёд.

Сиф заозирался – и бросился его догонять, не особо глядя по сторонам.

Алёна же замерла на пороге… и отвернулась. Она прекрасно понимала, что где-то впереди обоих офицеров ждут картины, посвящённые Забол-Выринейскому конфликту, а значит, ей сейчас там, подле Сифа, не место.

Рядом остановился советник князя и понимающе кивнул:

– Составите мне компанию, Елена?

Девушка неловко улыбнулась и не посмела отказать.

… – Ваше-скородие?

– А, Сиф! Ты меня потерял, что ли? – рассеянно отозвался Заболотин на укоризненный оклик ординарца.

Сиф вздохнул. Ему здесь было неуютно. Очень-очень неуютно, и даже обижаться на глупое и немножко детское «потерял» не хотелось.

Заболотину, впрочем, тоже было не по себе среди реальных осколков уже не абстрактного – своего, родного прошлого. Больно, неприятно и в то же время… не оторвать взгляд.

– Глянь, Сиф… а это ж я, – он заставил себя улыбнуться, останавливаясь у одного из стендов.

С портрета глядел двадцативосьмилетний капитан, напряжённый, усталый, под глазом – нитка шрама, у рта рация, словно на мгновение застыл перед тем, как кого-то вызвать. Было в его позе, в повороте головы что-то беспокойное, нервное, что удалось передать художнику. Портрет не принадлежал кисти известного мастера, но живость с лихвой искупала неточности и возможные технические ошибки.

– Какой я был дёрганный.

Сиф стоял рядом, тоже разглядывая портрет, но о том, похоже ли вышло, не распространялся. Может, оттого что не хотел огорчать полковника: «дёрганный» капитан на портрете – это ещё воплощение тогдашнего редкого спокойствия.

Заболотин скользнул взглядом дальше и вдруг улыбнулся почти искренне:

– Сиф… А я ведь знаю, с чьих это фотографий творилось!

– Да? – отстранённо переспросил Сиф.

– Ну конечно. Это же Военкор фотографировал. Часть фотографий у нас даже дома есть…

Сиф отвёл взгляд от стенда и уставился в пол. Память внутри просыпалась и ворочалась неохотно, как огромный змей. Казалось, ещё мгновенье здесь и…

И – что? Что будет?

– Пойдёмте, – не выдержал мальчик.

– Куда?

Сиф глубоко пожал плечами:

– Не знаю. Дальше.

… Последний зал располагался чуть ниже, надо было сойти по трём ступенькам и войти в неширокую, по сравнению с остальными, дверь. Был пустынно, больше не витали в воздухе обрывки чужих разговоров – почти все «именитые посетители» остались в предыдущих залах. Только где-то над головой гремел военный марш, но почему-то совсем негромко.

«Марш сюда не подходит», – мельком подумал Заболотин-Забольский, шагнув в зал. Последние работы были не торжественными, не парадными. Графика и миниатюры, бытовые сцены солдатской жизни. Жизнь вопреки войне.

Словно откликаясь на мысли полковника, знаменитый мужской голос, отнюдь не сильный в вокальном плане, зато Сильный в том, где Правда и Сила – одно, под простой гитарный перебор запел-заговорил:

«Тёмная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают.

В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь…»

И показалось на миг Заболотину, что он не раз слышал этот голос там, где эти самые пули свистели и по его душу. Вспомнилась мимолётно Эличка Горечана, санинструктор из забольской армии, перешедшая к ним в батальон после того, как от её родной роты – да и от всей забольской армии тоже – осталось совсем немного. Эличка пришла временно и всё твердила, что, когда возродится забольская армия, она вернётся к своим, но в этом мире часто случается так, что именно временное остаётся навсегда. Осталась и Эличка дальше среди обожавших её русских солдат, которые боролись за каждый её самый мимолётный знак внимания.

Её лёгкий акцент, забольская форма – истосковавшимся по девушкам бойцам всё это казалось необыкновенным. Заболотин их мнение не особенно разделял, их с Эличкой связывали совсем иные отношения, особенно когда…

Удивлённый полувздох-полувскрик Сифа отвлёк полковника от мыслей о санинструкторе. Заболотин-Забольский повернул голову, недоумевая, что бы могло так изумить его ординарца, и с любопытством скользнул взглядом по миниатюре, отметив про себя редкий сюжет: жизнь партизанского отряда. С другой стороны, ну и что? Чем эта картина выбивается из общего ряда?

А, это всё ещё забольская война. Ну, значит, не партизаны, а «вольница». Разница невелика.

Художник использовал традиционное масло, хотя Заболотин уже нагляделся и на литографии, работы пастелью, углём, акварелью, тушью и даже цветными карандашами. Вечер, красно-рыжие лучи пробиваются сквозь кроны лиственного – типично-забольского – леса, «вольные» занимаются кто чем: несколько человек готовят на костерке еду, кто-то чистит оружие, один, видимо, командир разглядывает карту, по бокам от него склонились два помощника. Трое с блаженными улыбками на лицах спят в тенёчке, двое возвращаются с дозора, им навстречу поднялась ещё двое, в шутку салютуя автоматами. Одежда, оружие, снаряжение – совершенно разномастные, набранные «с миру по нитке». Обыденная, в общем-то, сцена, что в ней такого особенного? Разве что степень детализации, неожиданная для масляной миниатюры…

Полковник удивляется недолго. Подойдя ближе, он разглядел несколько довольно странных деталей, объясняющих странную реакцию Сифа.

«Вольным» на картине было лет по двенадцать-четырнадцать. И какие-то очень неестественные позы у спящих – просто ли спящих?

Заболотин ещё внимательнее вгляделся, помимо воли отыскивая белобрысую макушку. Догадка ещё только брезжила где-то впереди, но глаза уже нашли ей подтверждение. По крайней мере, нечто, очень смахивающее на него.