Тайна древнего замка - Эрик Вальц

«Это уж точно».

— Но неужели в мире нет средства, которое помогло бы мне родить ребенка? Должно же быть что-то такое. Говорят, бродячие торговцы продают всякие снадобья. Еще я слышала о травницах, которые могут помочь. Бильгильдис, ты не могла бы разузнать об этом для меня?

Пообещав Элисии позаботиться об этом, я подумала, что уже знаю решение ее проблемы.

Я расспросила кое-кого в окрестных деревнях — конечно, не называя имен, — и уже через шесть дней нашла средство от бездетности. Его звали Норберт. Ему было девятнадцать, он был еще не женат и соблазнителен как смертный грех. Норберт изучил портняжное дело и хотел поселиться в нашем графстве. У него были еще все зубы, руки хоть и покрылись царапинами от иглы, но все еще оставались ловкими и нежными. А его взгляд… Даже у меня, старой кошелки, щеки залились румянцем — я жестами пояснила, что это все от усталости после долгого пути. По его глазам я поняла, что он не верит мне, и мне это понравилось. Значит, Норберт знал, какое впечатление он производит на женщин. Такие мужчины, судя по моему опыту, прилагают все усилия к тому, чтобы нравиться женщинам, и наслаждаются этим. Вот такой человек мне и был нужен.

На бумаге, которую я принесла с собой, было написано все, что ему нужно было знать. К счастью, портняжка сумел прочитать мое послание, хотя мне и показалось, что прошел целый год, пока он добрался до последней строчки:

«Первое: Ты переспишь с одной женщиной. Это случится в ближайшем будущем. Ты не будешь ничего спрашивать, в первую очередь имя женщины.

Второе: За это ты получишь двадцать золотых монет, три заранее, семнадцать после того, как все свершится.

Третье: Ты будешь готов к последующим совокуплениям. Всякий раз тебе будут платить за это по пять золотых монет.

Четвертое: По нашему требованию ты незамедлительно уедешь из графства и никогда не вернешься сюда».

Все это он прочитал сам, немного запинаясь, но без особого удивления в голосе. Значит, он уже стреляный воробей, подумалось мне.

Норберт сразу согласился. На двадцать (а то и тридцать, если повезет!) золотых он сможет построить себе роскошную мастерскую и безбедно прожить года три. Оставалось решить только две проблемы. Во-первых, убедить Элисию, что этот Норберт — лучшее средство от бесплодия, чем тушеная щековина осла, бобовые стручки и пыль из розового кварца, которую надлежит втирать во влагалище. Во-вторых, куда-то спровадить Бальдура.

Потом же возникла еще одна проблема, о которой я вначале даже не подумала.

За эти дни я сама себя переплюнула. Графиня торопила меня с отъездом, поэтому пришлось сослаться на сильную боль в ноге, которая помешает мне уехать. Я хромала, как одноногая голубка. Тем не менее я не обманывалась — долго так притворяться я не смогу. Каждый день графиня осведомлялась о моем самочувствии, и рано или поздно мне придется «выздороветь», пока Клэр не потеряла терпение. Боль в ноге я объясняла дождливой погодой и в этом прогадала. Невзирая на все мои ожидания, стало теплее, и дожди прекратились. Бальдур все время проводил в замке, а я пока молчала о Норберте и потрясающем средстве от бесплодия, которое изольется из его чресел. Мой план предусматривал внезапность. Чтобы он сработал, я перевезла Норберта в замок, и он дни и ночи проводил в нашей с Раймундом крохотной комнатенке. Но все это время портняжка провел в праздности, потому что муженек Элисии никуда не девался.

Я была в таком отчаянии, что уже задумывалась о том, проснется ли Бальдур (этот олух спит весьма крепко), если его жена будет трахаться с Норбертом прямо рядом с ним. Приходила мне в голову и мысль о том, чтобы Элисия переспала с Норбертом в моей комнате.

Но, как оказалось, я зря беспокоилась.

Случилось ниспосланное самим дьяволом чудо: река вышла из берегов. Сверху, из замка, было прекрасно видно, как вода заливает вначале берег, потом луга и поля, пахотные земли, дороги, сараи и хижины, могилы. Трупы овец, коз и коров застревали в ветвях деревьев и начинали разлагаться там. Зловоние поднималось до самой вершины холма. Люди бежали из долины и укрывались в лесу на холме. Многих из пострадавших Эстульф поселил в замке. Они толпились на конюшне, во дворе, даже в темнице. На небе не было ни облачка, и насмешливое солнце делало вид, будто ничего не знает о свершившейся беде.

Эстульф и Бальдур сильно повздорили, но мне было не до того, я была слишком занята будущим ребенком Элисии. Это наводнение многим помогло мне: моя поездка к Оренделю вновь откладывалась; среди множества чужих лиц в замке никто не обращал внимания на Норберта, поэтому я могла спокойно провести его куда угодно; Бальдур вместе с Эстульфом дни напролет пропадали на строительстве дамбы, чтобы остановить разлив реки; в часовне будет проводиться служба, на которую придут все жители и гости замка, чтобы помолиться о спасении. Это был мой шанс.

В день службы я пошла к Элисии. Она была одна — Бальдур следил за сооружением плотины и должен был остаться в долине до утра. Я принесла небольшую бумажку, на которой было написано: «Я извинилась за вас перед Эстульфом и графиней за то, что вы не сможете принять участие в службе в часовне».

— С какой стати? Ты поступила дурно. К тому же я не должна извиняться ни перед Эстульфом, ни перед матерью. Что все это значит, Бильгильдис? Что означает эта записка?

Она всмотрелась в мое многозначительное лицо и догадалась, о чем идет речь.

— Ты хочешь сказать… Это как-то связано с нашим недавним разговором?

«Да».

— И? — В широко распахнувшихся глазах молодой женщины засветилась надежда. — Ты принесла мне это средство?

Я погасила все лампады, кроме двух, так что в комнате было достаточно светло, чтобы Элисия смогла полюбоваться «средством от бесплодия», но и достаточно темно, чтобы Норберт не узнал ее. Сделав это, я жестом попросила Элисию подождать.

Открыв дверь, я подозвала Норберта. На нем была туника, которая внизу едва прикрывала его бедра, а наверху выставляла напоказ его гладкую мускулистую грудь, блестящую от масла. Должна сказать, Норберт хорошо знал свое второе ремесло, ремесло искусителя, а если у него и была совесть, то я не видела в нем даже зачатков морали. Я радостно кивнула, довольная сделанным выбором.

— Этот парень принес с собой средство? — шепотом спросила у меня Элисия.

Я кивнула. В каком-то смысле он действительно принес средство с собой.

— Это настойка?

Я покачала головой. Не настойка. Но его вливают в тело.

— Бильгильдис, прошу тебя, я сейчас с ума сойду от любопытства, — Элисия присмотрелась к Норберту повнимательнее. — Он не похож на лекаря или травника.

«Нет, — жестами показала ей я. — Он похож на человека, благодаря которому вы сможете зачать дитя».

И вновь она всмотрелась в мое лицо. То, что Элисия поняла-таки, что я ей предлагаю, доказывало, что она уже и сама думала о такой возможности.

— Бильгильдис! — с деланым испугом воскликнула она. — Бильгильдис, это же… Ты серьезно? Мы говорим о… о… о невыразимом!

О невыразимом! Для меня все невыразимо, будь то супружеская клятва или прелюбодеяние. В том, что ты ничего не можешь выразить словами, есть и что-то хорошее, потому что все, о чем не говорится, через какое-то время меркнет, тускнеет, лишается своего места в мире. Твердое, надежное, становится текучим, неопределенным, а потом превращается в туман. Туман, готовый развеяться на ветру. Только три человека будут знать об этом «невыразимом»: Элисия, Норберт и я. Триединство безмолвных: Бильгильдис нема, Норберта больше не будет здесь, а Элисия… Элисия с детства обладала потрясающим талантом самообмана. Возможно, во время беременности она еще будет терзаться от угрызений совести, но как только она возьмет ребенка на руки, то позабудет о том, как зачинала его. Я рассчитывала на то, что от пылкого взора Норберта страх перед прелюбодеянием исчезнет, как и остатки стыда. От такого взгляда и затрепетало бы сердце богобоязненной монашки, что уж говорить о неудовлетворенной, жаждущей любви и не особо чопорной девушке? Я втолкнула Норберта в комнату Элисии и закрыла за ним дверь. А сама пошла на службу в часовню.

Я все рассчитала правильно. Во дворе и коридорах было пустынно, все либо отправились на службу, либо работали на строительстве дамбы. Никто не помешает зачатию.

Все громче становилось церковное песнопение. Когда я вошла в часовню, хор грянул: «Господи, помилуй!» Крики верующих сливались в единый поток с крепкими словечками Бальдура и его солдат, сооружавших плотину в долине, а еще со стонами страсти, доносившимися сейчас (так я представляла себе) из комнаты Элисии. Норберт получил от меня указание делать это вновь и вновь. Ах, что за ночь! Ночь, сотканная из криков, и эти крики переплетались в моем сознании, крики мольбы, страсти и борьбы, и все они взывали к одним небесам: «Господи, прости нам грехи наши!», «Господи, пусть эта роскошная ночь принесет мне сына!», «Господи, дай нашим рукам силу, чтобы дамба удержала наводнение!» Все громче пел хор, все отчаяннее становились крики в долине, все сильнее движения Норберта.