Жертвоприношения - Пьер Леметр

— Если мадам Форестье подтвердит, что это Афнер… — начинает Луи.

— Но она, может, его и не опознает, — обрывает его Камиль, — что вовсе не означает, что это не он!

Луи незаметно вздыхает. Подобная нервозность не характерна для шефа. Что-то тут все же не так. Но попробуй объясни Верховену, что все поняли, в чем дело…

— Конечно, — соглашается Луи. — Даже если она его не опознает, это все равно может быть Афнер. Вот только его нигде нет. Я связался с коллегами, которые занимались январскими налетами, и они, между прочим, спрашивают, почему, собственно, не они занимаются этим делом…

Камиль машет перед собой рукой: какое их дело?

— Никто не знает, где он был с января, слухи ходили разные, говорили, что за границей или на Лазурном Берегу. С убийством на руках, да еще в конце карьеры, понятно, что он скрывается, но, похоже, даже его ближайшее окружение не знает…

— «Похоже»?..

— Да, я тоже сомневаюсь. Кто-то же должен быть в курсе, столь неожиданно никто не исчезает. Тем более удивительно такое неожиданное возвращение. Мы-то полагали, он будет отсиживаться.

— Выяснили, кто навел?

По этому вопросу никаких сведений. Налеты на магазины случаются каждый день, но, когда куш действительно стоит потенциальных сложностей, профессионалы идут на дело, только будучи совершенно уверены. А значит, источник информации — первое, чем интересуется полиция, и именно отсюда дело начинает раскручиваться. Что же до пассажа Монье, то опоздавшая продавщица вне подозрений. И здесь, конечно, возникают вопросы.

— Спросим мадам Форестье, что она делала в пассаже Монье, — говорит Камиль.

Вопрос будет скорее формальным, потому что на самом деле ответа он не подразумевает. Камиль его задаст, потому что должен задать, потому что в другой ситуации он бы его задал, вот и все. Он никогда не вникал в расписание Анниной жизни, в какие дни она в Париже, в какие — нет. Он с трудом может припомнить, куда она ездила, с кем встречалась, ему было достаточно знать, будет она дома сегодня вечером или завтра. Что же касалось послезавтра, тут уж полная неизвестность.

Итак, Луи Мариани очень хороший полицейский. Организованный, умный, гораздо образованнее, чем необходимо, сообразительный и… И? И недоверчивый. Важнейшее качество для полицейского.

Например, когда дивизионный комиссар Мишар сомневается, что Афнер был в больнице и заходил в палату Анны со своей винтовкой, она лишь выражает сомнения. Но когда спрашивает Камиля, почему он валандается, и требует от него дневной доклад, она выражает недоверие. А когда Камиль спрашивает себя, видела ли Анна только лицо налетчика или что-то еще, он выражает недоверие.

И когда Луи начинает задавать вопросы о женщине, которая оказалась жертвой при налете, то его интересует причина, по которой она оказалась в этом месте именно в это время. В тот день, когда она должна была бы быть на работе. В час открытия магазинов, то есть когда практически не было ни других прохожих, ни других клиентов, кроме нее. Он мог бы задать все свои вопросы ей, но совершенно необъяснимым образом допрашивает женщину всегда его шеф, и можно даже подумать, что все это не случайно.

Итак, Луи ее не допрашивал. Он сделал по-другому.

Камиль обозначил задачу, и, когда все формальности выполнены и он готовится перейти к следующему пункту, Луи жестом прерывает его, наклоняется и спокойно начинает рыться у себя в сумке. Вынимает оттуда какой-то документ. С недавних пор Луи требуются очки для чтения… Обычно, думает Камиль, дальнозоркость проявляется не так рано… Впрочем, сколько же Луи лет? Ситуация такая, как если бы у Камиля был сын, а он не сразу мог бы вспомнить, сколько тому лет, — Камиль спрашивает Луи о возрасте раза три в год.

Документ является ксероксом бланка ювелирного магазина «Дефоссе». Камиль тоже вынимает очки. Читает: «Анна Форестье». Это копия заказа «часов категории люкс», стоимостью восемьсот евро.

— Мадам Форестье шла забирать заказ, сделанный десятью днями ранее.

Ювелирный магазин просил отсрочку, чтобы выполнить гравировку. Текст указан на квитанции, написан крупными прописными буквами — жалко, если на столь дорогом подарке будет допущена орфографическая ошибка в имени. Можно себе представить реакцию клиента… Ее попросили даже собственноручно написать имя, чтобы избежать разногласий в случае недоразумения. На квитанции крупные буквы Анниного почерка.

Имя, которое нужно выгравировать на задней крышке часов, «Камиль».

Молчание.

Мужчины снимают очки. Этот синхронный жест только подчеркивает неловкость. Камиль, опустив глаза, слегка подталкивает ксерокс в сторону своего заместителя:

— Это… подруга.

Луи кивает. Подруга. Согласен.

— Родственница.

Родственница. Тоже хорошо. Луи понимает: он что-то упустил. Кое-какие эпизоды в жизни Верховена. И тут же соображает, что облажался.

Он не знает, что происходило после Ирен, а с ее смерти прошло четыре года. Они были хорошо знакомы, симпатизировали друг другу, Ирен называла его «мой маленький Луи» и своими расспросами о сексуальной жизни заставляла его краснеть до корней волос. Потом, после гибели Ирен, была клиника, где он регулярно навещал Камиля до тех пор, пока тот не сказал ему, что хочет побыть один. Потом они изредка встречались. И много месяцев спустя потребовалось вмешательство дивизионного комиссара Ле Гана, чтобы Камиль вернулся, чтобы его заставили, принудили вернуться на «сложные» дела — убийства, похищения, незаконное лишение свободы, покушения… Луи попросили работать с ним. Луи не знает, как Камиль распорядился своей жизнью в период между клиникой и сегодняшним днем. Однако у такого организованного человека, как Верховен, появление женщины должно бы было заявить о себе множеством признаков: еле заметными изменениями в поведении, в повседневном расписании, во всем том, к чему Луи обычно очень восприимчив. Он же ничего не увидел, ничего не заметил. Вплоть до сегодняшнего дня он сказал бы, что женщины появлялись в жизни Верховена случайно, потому что невозможно было бы не заметить сильное любовное чувство в жизни вдовца с депрессивным фоном. Однако же сегодняшнее возбуждение, нервозность… Здесь что-то не так, а что — Луи никак не мог понять.

Луи смотрит на лежащие на столе очки, как будто они могут помочь ему разобраться: итак, у Камиля есть «близкая подруга». Ее зовут Анна Форестье. Камиль откашливается:

— Я прошу тебя не вписываться в это дело, Луи. Я сижу в нем по горло, и мне не нужно напоминать, что я действую против правил. Оно касается только меня. И тебе не нужно делить со мной такую ответственность. — Он внимательно смотрит на помощника. — Я только прошу у тебя немного времени, Луи. — Пауза. — Я должен очень быстро закончить это дело. Прежде чем Мишар узнает, что я ей соврал, чтобы самому расследовать дело, касающееся близкого мне человека. Если мы быстро возьмем этих типов, все останется в прошлом. По крайней мере, можно будет договориться. Но в противном случае, если все затянется и меня возьмут с поличным, она устроит настоящее избиение младенцев. И у тебя нет ни одной причины лезть в это дело.

Луи задумчиво оглядывается по сторонам, он вроде бы отсутствует или ждет, например, слугу, чтобы отдать распоряжение. В конце концов он печально улыбается и указывает на ксерокс.

— Что нам толку от такой бумажки, — говорит он тоном человека, который надеялся на счастливую находку и оказался чрезвычайно разочарован. — Разве нет? Камиль — имя очень распространенное. Неизвестно даже, о мужчине или женщине идет речь. — Майор молчит, и Луи задает вопрос: — Что вы хотите, чтобы я с этим сделал?

Поправляет узел своего галстука.

И откидывает прядь. Левой рукой.

Луи встает. Ксерокс квитанции остается на столе. Камиль комкает его и сует в карман.

13 часов 15 минут

Эксперт из отдела идентификации личности только что сложил свой чемоданчик и ушел, сказав на прощание:

— Спасибо. Думаю, мы неплохо поработали.

Он это произносит всегда, каков бы ни был результат.

Несмотря на головокружение, Анна встает и снова направляется в ванную комнату. Она не может запретить себе смотреть в зеркало и оценивать размеры ущерба. Теперь, когда с головы у нее сняты повязки, видны короткие грязные волосы, выбритые в нескольких местах для наложения швов. Похоже на дырки в голове. Есть еще швы под подбородком. Сегодня лицо кажется более раздутым, в первые дни всегда так, все ей повторяют одно и то же, лицо отекает… Да, я знаю, вы мне это уже говорили, но, черт возьми, кто же знал, что так будет. Не лицо, а бурдюк какой-то, багровое, как у алкоголика. Лицо избитой женщины как знак несчастья, Анна переживает чувство острой несправедливости.

Она дотрагивается кончиками пальцев до скул: боль тупая, рассеянная, неотчетливая. Кажется, болеть будет вечно.