Особо опасная статья - Вячеслав Денисов

Человечность! Вот что должно отличать представителя России в Европейском суде по правам человека. Человечность и гуманизм. Любовь к людям.

И Ян Михайлович больше всего любил стариков и детей. Как и положено юристу, неравнодушному к нарушению человеческих прав. Скоты, ей-богу, – не позволять белье сушить…

На нем был костюм цвета белой ночи, белая сорочка и невероятной голубизны галстук. Ян Михайлович был великолепен. И отсутствие малейшей складки на одежде наталкивало Кряжина на мысль о том, что переодевался Ян Михайлович после выхода из самолета, в VIP-комнате для зарубежных гостей.

Тревожный блеск в глазах не мог стереть с лица представителя то спокойствие, что было свойственно лучшему юристу страны. Ему ведь нельзя выглядеть растерянным или чересчур взволнованным. За такие эмоции недолго распрощаться с работой.

– Познакомьтесь, Ян Михайлович, – сказал медовым голосом Елец, – это Иван Дмитриевич, расследующий это дело. Человек порядочный. И следователь опытный.

– Я еще не был у Альберта, – произнес Трошников. – Вы можете толком объяснить, что происходит?

– Ну, не буду вам мешать, – встал, извиняясь, Елец. – У Генерального намечается совещание, и мне необходимо собрать коллег.

«Естественно, – пронеслось в голове Кряжина, – быть свидетелем разговора, который неизвестно какой трагедией может закончиться, Владимиру Олеговичу не с руки. Потом можно будет показывать на Кряжина пальцем и говорить о его основополагающей роли в провале операции».

– Группа неустановленных пока лиц, имя одного из которых я, как мне кажется, уже знаю, похитили сына известного в России бизнесмена с последующим выдвижением весьма неожиданных не только для меня, но и для всех требований. Свободу Николаю Кайнакову они меняют на положительное разрешение обращения в Европейский суд другого известного российского бизнесмена Устимцева. Его жалоба на нарушение его человеческих прав находится в Страсбурге в стадии рассмотрения, и от того, в чью пользу она будет разрешена, зависит жизнь ребенка. Таково положение вещей.

Трошников потемнел лицом, доказывая для Кряжина истинность мнения о том, что железных людей не бывает.

– Вы в курсе положения Устимцева? – спросил он, снимая с переносицы очки.

– Я в курсе положения подсудимого Устимцева, – подтвердил следователь. – Он обвиняется Генеральной прокуратурой Российской Федерации в мошенничестве в особо крупных размерах и еще по целому ряду преступлений, организация и участие в которых полностью доказаны. Но мне неизвестна суть жалобы Устимцева в Европейский суд.

Ян Михайлович положил очки на стол Ельца, по-простецки поставил локти на колени и растер лицо. Наверное, он стягивал маску юридического хладнокровия. Или, наоборот, то, что могло эту маску испортить. Но как бы то ни было, когда следователь снова увидел лицо представителя, оно осталось прежним. Лишь добавилось красного и – чуть-чуть – белого на тех участках, что не были заняты красным.

– Устимцев перечисляет в жалобе на незаконные действия российских властей факты следующего содержания. При допросах к нему применялись меры угрожающего характера, направленные, впрочем, не на него самого, а в сторону его семьи, если тот не будет склонен к сотрудничеству с прокуратурой.

– Поэтому его семья и оказалась в Англии?

– Не мне о том судить, – возразил по привычке Трошников. – Далее Устимцев уверяет суд в том, что он был на неделю водворен в «Лефортово» в камеру с содержащимися там туберкулезными больными. И прилагает справки, подтверждающие наличие у него палочки Коха.

– Насколько мне известно, господин Устимцев десять лет назад отбывал наказание под Красноярском, и именно в бараке для больных туберкулезом, – заметил Кряжин.

– Эти выводы делать суду, – снова отрезал Трошников. – Устимцев прилагает документы, подтверждающие нарушения в отношении него Генеральной прокуратурой страны законодательства России. И документы, которые, по его мнению, подтверждают политическую подоплеку расследования его дела.

– Что вы можете сказать о перспективах рассмотрения Европейским судом этой жалобы?

Трошников закинул ногу на ногу и в третий раз заявил о том, что он лишь докладчик по делу, но решение по сути будет выносить коллегия Европейского суда. Кряжин дослушал, встал и забрал со стола папку.

– Я вас понял. Поскольку дальнейшее продолжение разговора по существу интересующих меня вопросов я вижу бесперспективным, сообщаю вам, что Кайнаков Альберт Артурович в данный момент находится в городской клинической больнице, где вы его и можете навестить. Ваша сестра у себя дома. Племянник в руках похитителей, поэтому его увидеть вы вряд ли сможете. Честь имею.

На этот раз на лице представителя для белого не осталось места.

– Что это значит – «честь имею»?

– Это значит – всего хорошего.

Через час после того, как Кряжин связался с четой Кайнаковых и Саланцевым, выслушал от первых сообщение о том, что связи с похитителями не было, а от второго – что Сандрин Вишон со своим телохранителем не появляется ни в школе, ни дома, ни в посольстве, в его кабинет вошел Елец.

– Вы что себе позволяете, Иван Дмитриевич?

– Вы о чем? – равнодушно поинтересовался следователь.

– Я о вашем поведении. Вы с кем сейчас разговаривали?

– С МУРом.

– Перед этим! – сжал губы первый заместитель.

– С Кайнаковыми.

– В моем кабинете вы с кем разговаривали? – угрожающим шепотом проговорил Елец.

– Я вам кое-что объясню. – Кряжин встал и воткнул окурок в пепельницу. Та жалобно скрипнула по полировке и отъехала в сторону. – Если Трошников прибыл в Россию для того, чтобы расспросить меня о ходе и результатах моего расследования, то он может снова забирать свой чемодан из кожи кенгуру и сваливать в Нормандию. Может написать на меня жалобу Генеральному прокурору. Или в Администрацию Президента России. Мне на это наплевать слюной. И мне наплевать обильной слюной на то, чем он зарабатывает на жизнь. Если кто-то полагает, что Кряжина можно расколоть одним предъявлением удостоверения представителя Европейского суда, то мне на это наплевать слюной пенной.

– Вы не понимаете, Кряжин, серьезности вашего поведения, – взгляд Ельца был сух, точно так же, как и губы. Слюны во рту первого заместителя не было.

Из кармана следователя вдруг стала вырываться телефонная трубка.

– Извините, – сказал Кряжин, вынул телефон, приложил к уху и повернулся спиной к побагровевшему Ельцу. Психологическая сфера первого заместителя Генерального прокурора была прозондирована Кряжиным задолго до того, как начальник следственного Управления Елец стал тем, чье кресло занимает сейчас. Позволить Владимиру Олеговичу из чувства такта придавить себя подушечкой указательного пальца неминуемо означало то, что в кратчайшие сроки тот придавит бесхребетного следователя всей ладонью, а потом еще водрузит на голову и ногу.

Уверенных в себе людей Елец избегал, строчил на них рапорта на имя Генерального и всеми силами пытался столкнуть сотрудников на почве межличностных отношений. Зная подноготную многих нелицеприятных слухов о себе, Кряжин при разговоре с Ельцом резал этот разговор, как праздничный пирог, на части, не давая Владимиру Олеговичу связать темы воедино для установления впоследствии причинно-следственной связи между совершенно не связанными друг с другом явлениями.

Между тем Саланцев сообщал следователю, что он нашел телохранителя сына Кайнаковых. Кряжин сказал, что едет, и захлопнул крышку телефона.

– Вернитесь в мой кабинет, – приказал Елец. – Вас ожидает для разговора представитель России в Европейском суде.

– Обнаружен труп охранника, сопровождающего Николая Кайнакова в школу, – спокойно ответил Кряжин. – Дайте мне письменное распоряжение идти на разговор с Трошниковым вместо того, чтобы выезжать на место происшествия, и я вернусь.

Елец скорее молча вышел бы из кабинета, чем дал такое распоряжение. А потому случилось именно так, как и предполагалось: он молча вышел из кабинета.

Старик, вышедший на прогулку с беспородной восьмилетней сучкой по кличке Тяпа, брел за собакой вдоль забора до тех пор, пока тот не кончился. Тяпа свернула за угол и натянула бельевую веревку.

Озадаченный таким несвойственным Тяпе поведением, старик завернул вслед за ней и оцепенел. Под бетонными плитами, очерчивающими стройку, заваленный кусками рубероида, лежал огромный человек в черном костюме. Лицо его под коротко стриженными волосами было покрыто ссадинами, белоснежная рубашка, белизна которой угадывалась лишь в серых от пыли манжетах, на груди была насквозь пропитана кровью.

Старик оглянулся. Шесть утра, суббота. Место, на котором он стоит, не просматривается ни из одного окна расположенных рядом домов. Народ, утомившийся за неделю трудовых подвигов, отдыхает. И лишь он один, с Тяпой, каждое утро, независимо от праздников и выходных, выходит на улицу, чтобы собрать поднакопившуюся под заборами и мусорными баками стеклотару.