Стейниц. Ласкер - Михаил Левидов

Стейница ничто не понуждало принять вызов Гунсберга. Благодаря матчу с Чигориным, опубликованию его книги и проведенной им работе по организации международного турнира в Нью-Йорке в 1889 году, в котором он сам не принимал участия, его отношения с американским шахматным миром несколько улучшились. Вопрос о «лаврах», конечно, также отпадает: победа Стейница в этом матче была бы принята как нечто естественное. Что же влекло его к этому матчу? Неужели только жадность к игре? Во всяком случае, еще раз показал он, как неправильна его «оценка положения» в элементарных житейских обстоятельствах.

Матч этот, состоявшийся в декабре 1890—январе 1891 года в нью-йоркском Манхеттенском шахматном клубе, Стейниц выиграл. Но с результатом мало удовлетворительным: 6 выигрышей при 4 проигрышах и 9 ничьих. Матч игрался на большинство из 20 партий, так что Стейниц сумел добиться лишь необходимого минимума. Что же произошло?

Матч Стейниц—Цукерторт был столкновением двух людей с резко враждебной психологией. Они просто, по-человечески, ненавидели друг друга: Стейниц внес в этот матч элемент личной страстности. Матч Стейниц—Чигорин был борьбой мировоззрений, столкновением двух школ: Стейниц внес в этот матч элемент идейной, принципиальной страстности. Гунсберг же не был ему интересен ни как шахматист, ни как человек. И этот матч он вел с некоторой душевной вялостью, равнодушием. Такова одна причина. В этом матче, далее, дал себя почувствовать впервые возраст Стейница (54 года); он, — стиль игры которого отличался именно безошибочностью, ведь ошибки его были, так сказать, закономерны, были результатом принципиальных воззрений, — в этом матче допускал грубейшие зевки: в одной партии попался в элементарнейшую двухходовую ловушку противника и потерял ферзя. Это второй момент.

И быть может основная причина была в том, что к этому времени «новая школа», т. е. учение Стейница, стала уже входить в обиход: если не глубокие философские ее основы, то проверенные на практике «правила шахматного поведения», установленные Стейницем, были прекрасно усвоены в широких шахматных кругах. И максимум пользы из них мог извлечь как раз шахматист-эклектик типа Гунсберга, солидный практик, отнюдь не позволявший себе стейницианского теоретического экспериментаторства в дебютах: практичный ученик избегал «крайностей» своего легкомысленного учителя...

И ко всему этому нужно добавить, что Гунсберг совершил удачный «тактический» ход: Стейниц перед матчем заявил, что он и сейчас намерен принципиально отстаивать свою знаменитую защиту в гамбите Эванса, и Гунсберг поймал его на слове и в 4 партиях предложил ему роковой гамбит; две из них Стейниц проиграл...

Но в качестве компенсации, — а Стейниц в ней нуждался, — мог он прочесть в самом серьезном шахматном органе того времени, «Deutsche Schachzeitung», нижеследующие строки:

«Морфи и Цукерторт были очень крупными талантами, но гениальными их назвать нельзя. Стейниц — гений. Он создатель нового. Научился он лишь тому, чему может научиться любой игрок второй категории, — все остальное в себе создал он сам. Вся современная система игры — это дело его рук. И если он в практической игре и уступает Морфи и Цукерторту 1883 года, то тем более он их значительно превосходит как шахматный мыслитель».

Эти столь много говорящие строки были подписаны именем Зигберта Тарраша, великолепного шахматиста, одаренного теоретика, признанного главы новой школы после смерти Стейница, наиболее значительного его ученика.

Но в той же статье Стейниц мог прочесть еще одну, и весьма важную для него, фразу: «Гунсберг не победил Стейница, но показал, что победить его можно», — пишет Тарраш. Понял ли Стейниц, что этот матч должен был прозвучать для него тревожным сигналом?

Понимал ли он, что уже пришла пора, когда требуется от него принять самое важное и самое трудное решение его жизни? Да, понимал!

Когда осенью 1891 года Чигорин вызвал Стейница на матч-реванш, а от этого вызова Стейниц отказаться не мог, он откровенно заявил в своем журнале, что лишь с неохотой будет он играть этот матч, так как чувствует себя отягощенным возрастом и перегруженным важной литературной работой. И тут же прозрачно намекнул Стейниц, что этот матч должен быть последним в его жизни. Итак, он как будто не отступал перед трудным и важным решением...

Второй матч Стейниц—Чигорин был организован тем же гаваннским шахматным клубом и продолжался с 1 января по 29 февраля 1892 года. Полных два месяца потребовалось, чтобы разыграть 23 партии матча — он играл до десяти выигрышей с тем условием, что при 9 выигрышах у каждого, противники играют новый матч до 3 выигранных партий, окончательно решающих судьбы шахматного первенства. Добавочного матча не пришлось играть: после 23 партий у Стейница было 10 выигрышей, при 8 поражениях и 5 ничьих; формально он был победителем матча и сохранил звание чемпиона. Формально — ибо с Чигориным в этом матче случилось то, что могло случиться только с Чигориным и ни с кем иным. Девять против восьми был счет матча перед 23-й партией, и это показывало ее важность. Удастся Чигорину ее выиграть — и нужно будет играть короткий матч. Чигорин начинает королевским гамбитом — смертоносным оружием в его руках, если принять гамбитную жертву пешки. Стейниц принимает: дух его учения требует не верить в смертоносность возникающей атаки. В своей защите он применяет вышедший из употребления ход, создает сложные положения на доске, получает позиционное преимущество, дающее ему по меньшей мере ничью, но запутывается в вариантах и видит себя вынужденным жертвовать фигуру за отчаянную атаку. Чигорин отражает ее, имеет фигуру за пешку. Тысячная толпа, заполнившая зал, не дышит: еще два-три хода, и Стейниц принужден будет сдаться. Чигорин делает ход — и тут же хватается за голову, бледнеет, остановившимися глазами смотрит на доску, — грубейшим просмотром он допустил двухходовой мат...

Но сколько было у меня зевков в этом матче, — мог бы сказать Стейниц. Увы, он был бы прав: матч изобиловал грубейшими ошибками обеих сторон. В практике для Чигорина они встречались, но для Стейница? Еще требовательнее, еще властнее, чем в матче с Гунсбергом, оказался его возраст, и с другой стороны — еще большие практические жертвы потребовал догматический характер его мышления: ведь в первой половине матча не отказался он от своей защиты в гамбите Эванса, и проиграл 4 из 8 игранных этим дебютом при одном выигрыше и 3 ничьих, и вдобавок проиграл 3 из четырех игранных им защитой двух коней. Семь партий принесены были в жертву призраку!

Побежденный победитель

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});