Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути - Евсей Львович Цейтлин

Это название еще одной вашей книги. И одновременно – вопрос, обращенный к читателю. Конечно, вопрос риторический. Черта оседлости, погромы, насильственное крещение мальчиков-кантонистов, многочисленные запреты, процентная норма при поступлении в учебные заведения… Какие уж тут сыны! Кстати, вы могли бы обойтись и без прилагательного в словосочетании «царская Россия». Советский антисемитизм был ничуть не лучше. Евреи из создателей социалистического государства превратились в его заложников. Сейчас государственного антисемитизма нет, но вот читаю интервью иностранного журналиста с одним из чиновников в российской глубинке. «Как у вас с евреями?» – «С евреями все в порядке. Нам объяснили из Москвы, что евреев надо любить». Комментировать тут нечего. История российского еврейства очевидно близка к завершению. Это не перечеркивает значение ваших работ, но окрашивает их в заведомо прощальные тона.

ЛБ Но сам я не прощаюсь с темой еврейства. На моём столе – материалы к новой работе, которую я бы определил так: «Цари и евреи». Это попытка проследить историю еврейства в России через отношение к нему властей предержащих. «Советские цари» в моё исследование не входят, хотя, может, и обращусь к ним в недалёком будущем. Евреям, как известно, с первых же шагов их появления в России сопутствовал антисемитизм. Однако несмотря на все препоны и ограничения, еврейство не просто выживало, но стремилось внести свой вклад в становление государственности, культуры и быта. Не растворяясь, зачастую не ассимилируясь, но успешно адаптируясь к среде своего обитания. Взгляд из Америки на прошлое и настоящее России заставляет по-новому осмысливать многое – в том числе и историю еврейства. Пасынки превращаются в сыновей Израиля, Европы и США. И это, как не раз уже было сказано, вызывает сожаление у подлинных патриотов России. Им не хватает еврейской талантливости, особой остроты мышления. Если же говорить об интересе к моим героям и моим текстам, то, может быть, он со временем проявится у эмигрантов в Израиле, США, Европе – у тех, кто по-прежнему мучительно размышляет о своих российско-еврейских корнях.

Февраль-март 2019

Жизнь под песню ветра

(Ванкарем Никифорович)

В Чикаго обычны сильные ветры. Поздней осенью и зимой они пронизывают город насквозь, настойчиво стучатся в дома, а кажется – в душу. В такие дни недавнего эмигранта часто охватывает тоска. Он угрюмо и безуспешно допрашивает себя, точно не в силах понять: как и зачем оказался здесь, в огромном, чужом городе?

Каждый сопротивляется песне ветра по-своему (иногда схватка длится годы). Мой друг, искусствовед и переводчик Ванкарем Никифорович, уже через несколько дней после переезда в США интуитивно отыскал верное средство для борьбы с эмигрантской депрессией. Он вдруг припомнил: в Чикаго выставлено много произведений Марка Шагала – художника, который когда-то сформировал его отношение к искусству и жизни. Чтобы встретиться с работами Шагала в «городе ветров», порой не надо даже заходить в музеи. В одной из своих многочисленных статей о Шагале Ванкарем Никифорович потом признается: «…В первые месяцы американской жизни я любил часто приезжать именно сюда, в этот красивый сквер на углу улиц Monroe и Dearborn, рядом с небоскребом Первого Национального банка Чикаго. Здесь я подолгу стоял перед одним из прекрасных шедевров Марка Шагала – мозаикой «Четыре времени года». Стоял, не в силах оторваться от этих завораживающих реальных и сказочных персонажей, знакомых по знаменитым шагаловским полотнам… Незримо звучала великая музыка – музыка цвета, очищающая, возвышающая, дающая надежду и силу».

Когда-то произведения Шагала зловеще называли в СССР «упадочным буржуазным искусством». Особенно непримиримы и неистовы были ревнители соцреализма в Минске. Долгие годы вместе с другими писателями, искусствоведами, художниками Ванкарем Никифорович упрямо боролся за возвращение творчества Марка Шагала на родину, в Белоруссию. И вот теперь, в 1993-м, гениальный Шагал неожиданно помог ему самому.

Меня не удивила эта история. Есть люди, для которых культура является самой сутью жизни – ее волшебной квинтэссенцией. Именно таков Ванкарем Никифорович.

Иногда я думаю: как лучше определить характер его творческой работы в течение полувека? Чаще всего на ум приходят два слова: хранитель культуры.

* * *

Эмиграция столь болезненна для многих прежде всего тем, что приходится резко менять образ жизни.

Ванкарему Никифоровичу ничего не потребовалось менять в главном. «Наоборот – надо остаться собой…» Когда он вдруг мысленно сформулировал для себя это правило (у той же шагаловской мозаики «Четыре времени года»), в душе сразу поселилась гармония.

Детали новой жизни уже не имели большого значения. Детали как раз объединяли его со всеми: пришлось – почти в шестьдесят! – срочно освоить автомобиль (вождению его учил бывший директор харьковского завода), подружиться с компьютером, пойти в колледж – за английским.

Кое-кто, попав в эмиграцию, придумывает себе «красивую» биографию (иногда такое мифотворчество нечаянно и трагично – люди задним числом как бы реализуют несбывшиеся мечты, неосуществленные дарования). Но бывает иначе: человек, увлеченный новым днем, просто отмахивается от того, что было вчера.

Биографию Ванкарема Никифоровича в нашей эмиграции мало кто знает. Про его удивительную скромность друзья рассказывают анекдоты. К примеру, публикуя свои статьи, этот автор категорически просит редакцию не помещать его фотографию: «ничто не должно отвлекать читателя от героев материала». Тем более полезно сейчас оглянуться назад.

В Минске он не был свободным художником – служба, однако, всегда превращалась в служение. Работая в издательстве, редактировал книги многих писателей, возвращавшихся после 56-го года из сталинских лагерей и ссылок. Воевал с цензурой и начальством, давая зеленый свет молодым талантам (одно из таких открытий – роман «Война под крышами» вечно опального в Белоруссии Алеся Адамовича). Потом, уже на республиканском телевидении, писал сценарии фильмов, вел в прямом эфире острые диалоги с мастерами культуры – о праве художника на самостоятельное, а не санкционированное партией исследование жизни. (С телевидения его изгнали с «волчьим билетом» – за неделю до смерти Брежнева, после беседы со Светланой Алексиевич о ее работе над новой документальной книгой «Цинковые мальчики», посвященной афганской войне.) «Он – душа нашего коллектива», – так говорили о завлите в академическом театре имени Янки Купалы: да, Ванкарем Никифорович во многом определял здесь художественную политику. Кстати, он немало сделал в те годы и как театровед; только один пример: в пятитомную театральную энциклопедию, изданную в Англии, вошел его шестидесятистраничный очерк об истории белорусского театра.

Под напором дней чужой жизни я невольно сбиваюсь на перечисление. Между тем не сказал еще очень важное. Ванкарем Никифорович всегда ощущал почти магическое притяжение разных культур – белорусской, еврейской, русской, болгарской, польской, литовской, грузинской… Конечно, это притяжение шло из детства. Его